Чародей{646}
Чародей{646}
1
Но когда Заратустра обогнул скалу, он увидел внизу, недалеко от себя, на ровной дороге человека, который трясся, как бесноватый, и, наконец, бросился животом на землю. «Стой! — сказал Заратустра своему сердцу. — Должно быть, это высший человек, от него исходил тот мучительный крик о помощи, — посмотрю, нельзя ли помочь ему». Подбежав к месту, где лежал на земле человек, нашёл он дрожащего старика с неподвижными глазами; и как ни старался Заратустра поднять его и поставить на ноги, всё напрасно. Казалось, что несчастный даже не замечает, что возле него есть кто-то; напротив, он с трогательным видом осматривался, как человек, покинутый целым миром и одинокий. Наконец, после продолжительной дрожи, судорог и подёргиваний, начал он горько жаловаться:
Кто в силах отогреть меня, кто ещё любит?
Горячие мне руки протяните
И пламя рдеющих углей для сердца дайте.
Лежу бессильно я, от страха цепенея,
Как перед смертию, когда уж ноги стынут,
Дрожа в припадках злой, неведомой болезни
И трепеща под острыми концами
Твоих холодных, леденящих стрел.
За мной охотишься ты, мысли дух,
Окутанный, ужасный, безымянный —
Охотник из-за туч! —
Как молниею, поражён я глазом,
Насмешливо из темноты смотрящим!
И так лежу я, извиваясь,
Согбенный, скрюченный, замученный свирепо
Мученьями, что на меня наслал ты,
Безжалостный охотник,
Неведомый мне бог! —
Рази же глубже,
Ещё раз попади в меня и сердце
Разбей и проколи!
Но для чего ж теперь
Тупыми стрелами меня терзать?
Зачем опять ты смотришь на меня,
Ненасытимый муками людскими,
Молниеносным и злорадным бога взглядом?
Да, убивать не хочешь ты,
А только мучить, мучить хочешь!
Зачем тебе, зачем моё мученье,
Злорадный, незнакомый бог?
Я вижу, да!
В полночный час подкрался ты ко мне.
Скажи ж, чего ты хочешь?
Меня теснишь и давишь ты,
И, право, чересчур уж близко!
Ты слушаешь дыхание моё,
Подслушиваешь сердца ты биенье, —
Да ты ревнуешь! Но к кому ж ревнуешь?
Прочь, прочь! Куда —
Пробраться затеваешь ты?
Ты в сердце самое проникнуть хочешь,
В заветнейшие помыслы проникнуть!
Бесстыдный, ты, чужой мне, вор!
Что хочешь выкрасть ты себе на долю
И что подслушать хочется тебе?
Что хочешь выпытать ты от меня, мучитель?
Божественный палач!
Или я должен, как собака,
Валяться пред тобой, хвостом виляя
И отдаваясь, вне себя от страсти,
Тебе в любви виляньем признаваться?
Напрасно трудишься,
Рази сильней!
Какой укол ужасный!
Нет, не ищейка я тебе — твоя добыча,
Безжалостный охотник,
Я пленник гордый твой,
За облаками скрывшийся разбойник!
Скажи мне, наконец, чего,
Чего, грабитель, от меня ты хочешь?
Как? Выкупа?
Какого же и сколько?
Потребуй много, — так твердит мне гордость, —
И кратко говори, — другой её совет.
Так вот как? Да? Меня?
Меня ты хочешь?
Меня всецело, и всего?
А! — так зачем же
Ты мучаешь меня, глупец, при этом?
Зачем терзаешь душу униженьем?..
— Дай мне любви, кому меня согреть?
Горячую мне руку протяни
И пламя рдеющих углей для сердца дай мне,
Мне, одинокому в своём уединенье, —
Что ко врагам и седмиричный лёд,
К врагам стремиться научает.
Ты сам отдайся мне.
Необоримый враг, —
Сам — мне!
Прочь! улетел! —
Умчался прочь —
Единственный товарищ мой и враг,
Великий враг
И чуждый мне опять
Божественный палач.
Нет!
Возвратись ко мне
И с пытками твоими,
Мои все слёзы льются за тобой,
И для тебя вдруг загорелся снова
Огонь последний на сердце моём.
Вернись, вернись ко мне, мой бог, — моё страданье,
И счастие последнее моё!..{647}
2
Тут Заратустра не мог долее сдерживать себя, схватил свою палку и ударил изо всех сил того, кто горько жаловался. «Перестань, — кричал он ему со злобным смехом, — перестань, ты, комедиант! фальшивомонетчик! закоренелый лжец! Я узнаю тебя!
Я отогрею тебе ноги, злой чародей, я хорошо умею задать жару таким, как ты!»
«Оставь, — сказал старик и вскочил с земли, — не бей больше, о Заратустра! Это была только игра!
В этом моё искусство; тебя самого хотел я испытать, подвергая этому испытанию! И поистине, ты разгадал меня!
Но и ты — немало дал мне себя испытать: ты суров, мудрый Заратустра! Суровые удары наносишь ты своими “истинами”, твоя дубинка вынуждает у меня — эту истину!»
«Не льсти, — отвечал Заратустра, всё ещё возбуждённый и мрачно глядя на него, — закоренелый фигляр! Ты лжив: что толкуешь ты — об истине!
Ты, павлин из павлинов, ты, море тщеславия, что разыгрывал ты предо мною, злой чародей, в кого должен был я верить, когда в таком обличье ты жаловался мне?»
«Кающегося духом, — сказал старик, — его — играл я; ты сам изобрёл когда-то это слово{648} —
— поэта и чародея, обратившего наконец дух свой против себя самого, преображённого, который замерзает от своего дурного знания и дурной совести.
И согласись: прошло немало времени, о Заратустра, прежде чем ты разгадал моё искусство и мою ложь! Ты поверил в мою нужду, когда держал мою голову обеими руками, —
— я слышал, как ты горько жаловался: “Его слишком мало любили, слишком мало любили!” Что я так долго тебя обманывал, — этому радовалась внутри меня моя злоба».
«Ты, пожалуй, обманывал и более хитрых, чем я, — сказал Заратустра сурово. — Я не остерегаюсь обманщиков, я должен быть неосторожным: так хочет моя судьба.{649}
А ты — должен обманывать: настолько я знаю тебя! Ты всегда должен иметь два, три, четыре, пять смыслов! Даже то, в чём сознавался ты сейчас, было для меня далеко не достаточной правдой, ни достаточной ложью!
Злой фальшивомонетчик, разве мог бы ты поступать иначе! Даже болезнь свою нарумянил бы ты, если бы показался врачу своему нагим.{650}
Точно так же румянил ты предо мною свою ложь, когда говорил: «Всё это была только игра!» Было в этом и серьёзное, ибо ты сам отчасти такой же кающийся духом!
Я хорошо угадываю тебя: ты стал чародеем для всех, но для себя не осталось у тебя ни лжи, ни лукавства, — ты сам для себя расколдован!
Ты пожинал отвращение как единственную истину свою. Нет ни одного правдивого слова в тебе, но ещё правдивы твои уста: правдиво отвращение, прилипшее к ним». —
«Но кто же ты? — воскликнул тут старый чародей надменно. — Кто смеет так говорить со мною, самым великим среди живущих ныне?» — и зелёная молния сверкнула из его глаз на Заратустру. Но тотчас же он изменился и сказал с грустью:
«О Заратустра, я устал, противны мне искусства мои, я не велик, к чему притворяться! Но — ты знаешь хорошо — я искал величия!
Великого человека хотел я сыграть и убедил многих; но ложь эта была свыше моих сил. О неё разбиваюсь я.
О Заратустра, всё ложь во мне; но что я разбиваюсь — это подлинно!» —
«Это делает тебе честь, — сказал Заратустра мрачно и глядя в сторону, — делает тебе честь, что искал ты величия, но это же и выдаёт тебя. Ты не велик.
Ты злой старый чародей, это твоё лучшее и самое честное, я чту в тебе то, что устал ты от себя и сказал: “Я не велик”.
За это чту я тебя как кающегося духом: даже если только на один вздох, на один миг, но в это мгновение был ты — подлинным.
Скажи, чего ищешь ты здесь в моих лесах и скалах? И если для меня лежал ты на дороге, чего хотел ты от меня? —
— в чём искушал ты меня?»
Так говорил Заратустра, и его глаза сверкали. Старый чародей помолчал немного, потом сказал: «Разве я искушал тебя? Я — только ищу.
О Заратустра, я ищу правдивого, справедливого, простого, недвусмысленного, абсолютно честного человека, сосуд мудрости, праведника знания, великого человека!
Разве ты не знаешь этого, о Заратустра? Я ищу Заратустру».
Тут воцарилось долгое молчание; Заратустра глубоко погрузился в себя, так что даже закрыл глаза. Но затем, возвратясь к своему собеседнику, он схватил руку чародея и сказал ему вежливо и с хитростью:
«Ну что ж! Туда вверх идёт дорога, там находится пещера Заратустры. В ней следует тебе искать, кого хотел ты найти.
И спроси совета у моих зверей, у моего орла и у моей змеи: пусть помогут они тебе в поиске. Но моя пещера велика.
Правда, я сам — не видел ещё великого человека. Для великого груб сегодня глаз даже самых проницательных. Теперь царство черни.
Немало встречал я таких, которые тянулись и надувались, а народ кричал: “Смотрите, вот великий человек!” Но что толку во всех раздувательных мехах! В конце концов воздух выходит из них.
В конце концов лопается лягушка, которая слишком долго надувалась, — и воздух выходит из неё.{651} Ткнуть в живот надувшемуся — это называю я славной шуткой. Слушайте, дети!
Это сегодня принадлежит черни; кто там знает ещё, что велико и что мало! Кто с успехом искал там величия! Только глупец: глупцам везёт.
Ты ищешь великих людей, странный глупец? Кто научил тебя этому? Разве для этого теперь время? О скверный искатель, в чём — искушаешь ты меня?» —
Так говорил Заратустра, утешенный в сердце своём, и пошёл, смеясь, своей дорогою.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.