В полдень{676}
В полдень{676}
И Заратустра всё бежал, и не находил никого больше, и был один, продолжая встречать только себя, наслаждаясь и упиваясь своим одиночеством и думая о хорошем — целыми часами. В полдень, когда солнце стояло прямо над головой Заратустры, проходил он мимо старого дерева, кривого и суковатого, которое кругом было увито обильной любовью виноградной лозы и скрыто от себя самого; с него свешивались путнику пышные жёлтые гроздья. Тогда захотелось ему утолить небольшую жажду и сорвать одну кисть; но едва протянул он к ней руку, как овладело им другое желание, более сильное: лечь под деревом в самый полдень и уснуть.
Так и сделал Заратустра; и только он лёг на землю, среди таинственной тиши пёстрой травы, как тотчас забыл о своей небольшой жажде и заснул. Ибо, как гласит поговорка Заратустры: одно бывает необходимее другого.{677} Только глаза его оставались открытыми: ибо они не могли досыта насмотреться и насладиться деревом и любовью к нему виноградной лозы. Но, засыпая, так говорил Заратустра своему сердцу:
«Тише! Тише! Не стал ли мир совершенен?{678} Что же происходит со мною?
Как нежный ветерок невидимо танцует по гладкому морю, лёгкий, как пёрышко, так — сон танцует на мне.
Глаз не смыкает он мне, душу оставляет бодрствовать. Лёгок он, поистине! лёгок как пёрышко.
Он убеждает меня — я не знаю, как? Он касается внутри меня ласкающей рукою, он принуждает меня. Да, он принуждает мою душу потягиваться;
— какой она становится длинной и усталой, моя странная душа! Неужели вечер седьмого дня пришёлся для неё как раз в полдень?{679} Уж не блуждала ли она слишком долго, блаженная, среди добрых и зрелых вещей?
Она долго потягивается, — всё больше и больше! она лежит тихо, странная душа моя. Слишком много доброго вкусила она; эта золотая печаль гнетёт её, она кривит её уста.
Как корабль, зашедший в самую тихую бухту свою, — и теперь опирающийся на землю, усталый от долгих странствий и неведомых морей. Разве земля не надёжнее?
Когда такой корабль пристаёт к берегу, жмётся к нему, — тогда достаточно, чтобы паук протянул от земли к нему свою паутину. В более крепкой верёвке нет надобности.
Как усталый корабль в тихой бухте, так отдыхаю теперь и я вблизи земли, преданный, доверчивый, ожидающий, привязанный к ней тончайшими нитями.
О счастье! О счастье! Не хочешь ли ты запеть, о душа моя? Ты лежишь в траве. Но теперь таинственный, торжественный час, когда ни один пастух не играет на своей свирели.
Берегись! Жаркий полдень спит на нивах. Не пой! Тише! Мир совершенен.
Не пой, птица лугов, о душа моя! Не шепчи даже! Смотри — кругом тишина! старый полдень спит, он шевелит губами; не пьёт ли он каплю счастья —
— старую, потемневшую каплю золотого счастья, золотого вина? Счастье пробегает по нему, его счастье смеётся. Так — смеётся бог. Тише! —
“Для счастья, как мало надо для счастья!” — так говорил я когда-то и считал себя мудрым. Но это было злословием, это узнал я теперь. Мудрые дураки говорят лучше.
Всё самое малое, самое тихое, самое лёгкое, шорох ящерицы, дуновение, мгновенье, миг — малое, вот что составляет род лучшего счастья. Тише!
— Что происходит со мною — чу! Не улетело ли время? Не падаю ли я? Не упал ли я — чу! в колодец вечности?
— Что происходит со мною? Тише! Меня кольнуло — о, горе! — в сердце? В самое сердце! О, разбейся, разбейся, сердце, после такого счастья, после такого укола!
— Как? Не стал ли мир сейчас совершенен? Круглым и зрелым? О золотой круглый диск, — куда летит он? Я бегу за ним! Тише!
Тише». (Тут Заратустра потянулся и почувствовал, что спит.)
«Вставай, ты, сонливец! — говорил он самому себе. — Ты, спящий в полдень! Ну, вставайте, старые ноги! Пора, давно настало время, ещё добрый конец обратного пути остался вам.{680} —
Теперь вы выспались, долго ли спали вы? Половину вечности! Ну, вставай теперь, моё старое сердце! Много ли нужно тебе времени после такого сна — чтобы проснуться?»
(Но тут он снова заснул; душа его противилась, защищалась и опять легла.) — «Оставь же меня! Тише! Не стал ли мир сейчас совершенен? О золотой круглый шар!» —
«Вставай, — говорил Заратустра, — ты, маленькая воровка, лентяйка! Как? Всё ещё потягиваться, зевать, вздыхать и падать в глубокие колодцы?
Кто же ты, о душа моя!» (и тут испугался он, ибо солнечный луч упал с неба на его лицо).
«О небо надо мной, — сказал он, вздыхая, и сел, выпрямившись, — ты глядишь на меня? Ты вслушиваешься в странную душу мою?
Когда выпьешь ты эту каплю росы, упавшую на всё земное, — когда выпьешь ты эту странную душу, —
— когда, о родник вечности! ты, радостная, ужасающая полуденная бездна! когда втянешь ты обратно в себя мою душу?»
Так говорил Заратустра и поднялся с ложа своего у дерева, как будто после странного опьянения; и смотрите, солнце всё ещё стояло прямо над его головою. Из этого кто-то мог бы справедливо заключить, что Заратустра в тот раз спал недолго.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.