1. Постоянство и культура (Диалектическая логика)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Постоянство и культура (Диалектическая логика)

Неизменное ищут и в природе, и в культуре. Первые натурфилософы искали его в природе, как некий вечный закон. Гераклит усмотрел эту неизменность в Логосе. (Лао-цзы усмотрел это же неизменное в «Дао».) Логос, по Гераклиту, существует и в природе, и в культуре: в поведении человека и в мысли. То, что открыто нашему познанию, говорит о том, что неизменное (абсолютное) существует только в мысли, в культурном сознании и из сознания им же самим переносится на природу. В природе же все изменчиво. Но временные масштабы самого изменения в природе создают однообразие.

Мы мыслим и требуем от мира абсолютного и постоянного, зная (научно), что такого абсолютно-постоянного в мире нет.

По отношению к постоянству нами установлены два принципа: есть постоянства природы и есть постоянства культуры.

«Постоянство культуры» есть постоянная ипостась абсолюта. Понимание принципа «постоянство культуры» требует предварительного более детального раскрытия принципа «постоянства природы». «Постоянства природы», как мира явлений, суть относительные постоянства, повторяющиеся, перспективные. Это суть формы вещей, формы движений или течений процессов или формы отношений между вещами и процессами. Да и самые формы вещей перспективно суть для нас замедленные процессы, протекающие от своего возникновения или рождения до своего распада или превращения в другие формы и процессы: космическое тело, слон, пылинка, кораллы, как формы, наравне с временами года, молнией, громом, дождем — с чистыми процессами или сочетанием процесса и формы — суть постоянства природы.

Эти «постоянства природы» подчинены всеобщему закону изменчивости, основоположному закону природы, который постигается в аспекте двух законов логики, заложенных в нашем мышлении: закона тождества (principium identitatis) и закона противоречия (principium contradictionis). Постигаются эти «постоянства природы» как постоянства относительные. Без действенного проявления в мышлении логического закона тождества и закона противоречия мы не постигали бы в природе постоянства и изменчивости. В формальной логике дискурсивного мышления в приложении к природе законы постоянства и изменчивости фигурируют раздельно. В диалектической же логике применительно к природе существует только единый диалектический закон «постоянства-в-изменчивости» (см. с. 31, 32).

Логики полагают, что противоречия в логическом плане существуют в силу наличия противоположности и что без наличия противоположности невозможно было бы восприятие постоянства. Однако мы уже отмечали, что противоположности суть не естественные противоположности в природе, а лишь аспекты познающего при чувственном постижении мира или же при наивно-рассудочном умозаключении. По существу же противоположности в отношении друг друга суть только относительные ступени-степени градации.

Можем ли мы закон противоположности рассматривать как частный случай закона тождества? В том случае, если мы будем постоянство противополагать изменчивости и рассматривать изменчивость как переход тождества в свою противоположность: воды — в пар.

На фазах перехода тождества в свою противоположность основан в качестве закона изменчивости всеобщий закон метаморфозы.

Итак, трояко проявляется в логическом плане закон «постоянства в изменчивости», сущий в природе:

1) как — закон тождества,

2) как — закон противоречия,

3) как — закон метаморфозы.

Все эти законы приложимы и к культуре, поскольку мы будем рассматриваться формы культуры, как формы природы и ее историю, как ряды и движения аналогов.

Третий закон, закон метаморфозы, прилагаемый к культуре в смысле закона «метаморфозы духа», имеет особое значение — о чем ниже.

Все эти три вышеуказанных закона обнимаются по отношению к природе (отношение к истории оставляю пока в стороне) диалектическим законом — законом Мечущейся необходимости, как всеобщим верховным законом природы, согласно которому протекает ее постоянство в изменчивости.

Что означает «Мечущаяся необходимость»?

Это означает, что все свершается с необходимостью, но сама «данная» необходимость не необходима. Всё могло бы быть и иначе. Она случайность. Но если бы все было «иначе», то и это «иначе» также свершалось бы с необходимостью: т. е. оно было бы другой случайностью. Единства цели (телеологизма) в природе нет. Если бы такая цель была, то она достигалась бы любыми путями. Только через человека, через мыслящее существо, на какой бы планете из солнечных систем мира оно ни жило, силой его высшего инстинкта, его имагинативного абсолюта, ставится такая цель, которая имагинативно осуществляется мыслью в культуре на всем ее историческом протяжении. С этого, человеческого угла зрения, высшая цель в природе есть «осуществленное бессмертие»: не бессмертие творческого процесса природы — он налицо! — а бессмертие самого творения природы.

«Необходимости», даже если они представляют собою не единичности, а циклы — сложнейшие организмы или системы, — и их центросилы мечутся, сталкиваются друг с другом, борются друг с другом за господство друг над другом и господствуют друг над другом. Это метание и есть объединение «необходимости» со «случайностью» и со свободой. Эта способность стихийна, неразумна: она есть «вольность». Это метание и есть сочетание детерминизма с индетерминизмом. Это и есть диалектика природы.

При столкновении одна из «необходимостей» или «центросил» побеждает в борьбе другую, вовлекает ее в себя или подчиняет ее себе, усиливаясь за ее счет. Одолевая одну центросилу за другой, эта более могучая центросила становится господствующей в данной системе сил: собственно говоря, она сама образует систему, являясь верховной властью этих же сил. Ее господство продолжается до тех пор, пока она со всей своей системой или внутри своей системы, под влиянием внешних или внутренних взаимодействий, не приходит в столкновение с новой центросилои, которая одерживает над ней верх. Тогда она или подчиняется господству этой новой центросилы, или распадается в процессе самой борьбы, подчиняясь частично победительнице, частично другим силам. В чередовании господства центросил и является «Мечущаяся необходимость», как закон природы, распространяемый и на историю человечества.

Но только благодаря четвертому закону — закону Господствующей силы или верховности проявляются «мечущиеся необходимости» в качестве системы, т. е. как иерархия систем, связи систем, борьба систем, господство систем: опять-таки в качестве постоянств или констант природы.

С точки зрения закона «мечущейся необходимости» и «господствующей силы» Вселенная представляется нам как совокупность играющих силовых центров. Здесь символом не служит нам Гераклитов ребенок, играющий в бабки. Более могущественная сила поглощает слабейшую. Образуется верховный силовой центр: центросила. Наступает период его господства. Затем наступает период поглощения его другим силовым центром, еще более могущественным и стремящимся к господству: т. е. наступает космическая катастрофа. Эмпедокл отчасти предугадал учение о господствующей центросиле. Он выразил это символически. Сосуществование двух и более центросил временно возможно. Существование двух господствующих центросил, т. е. полное равновесие, невозможно.

* * *

Есть два диалектических закона: закон постоянства-в-изменчивости и закон изменчивости-в-постоянстве, как некое осуществленное противоречие.

Первый закон — закон природы. Второй закон — закон культуры.

1-й закон: Постоянство-в-изменчивости:

В природе всё изменчиво, всё относительно, всё несходно, т. е. всё разнообразно, но в то же время всё повторяется, всё идет теми же постоянными путями. Ни одна весна не походит на другую. Но каждый год возвращается весна. Ни один оборот планеты вокруг Солнца не тождествен с другим, ибо: отклонения изменяют линию орбиты, изменяется тело планеты, изменяется Солнце, вся планетная система передвигается в мировом пространстве и тем не менее каждая планета вращается вокруг своего Солнца по постоянной орбите. Ни один лист на дереве не адекватен другому, но тем не менее на березе ежегодно появляются только березовые листья, а не листья липы, тополя, дуба. Таково постоянство-в-изменчивости.

2-й закон: Изменчивость-в-постоянстве:

В культуре: самая возможность культуры, культурного акта стимулируется наличием в человеке сознания постоянства, неизменности, абсолюта — при любой революционности этого сознания. Если бы революционер не верил в возможность осуществления его революционного идеала, он не смог бы быть революционером. Этот идеал и есть то постоянство, которое неизменно живет в его сознании, стимулирует его и заставляет даже жертвовать жизнью. Подлинный революционер абсолютист. Подлинный философ абсолютист: даже тогда, когда он провозглашает релятивизм истиной.

Вся аксиология (философия ценности) покоится на наличии абсолютного критерия: будь то критерий истины, красоты, нравственности и т. д. Таковы исходный пункт, стимул, принцип оценки в культуре. Отсюда нормативная этика и эстетика, каноны и парадигмы (образцы). Но самый творческий акт и цель, само творение культуры (продукт) требуют всегда новаторства, преодоления старого, чего-то иного, а не уже известного, т. е. требуют разнообразия и изменения. Такова изменчивость-в-постоянстве.

(Снова диалектическая логика!)

Закон культуры есть закон воображения.

* * *

И отчего же в общем хоре

Душа не то поет, что море,

И ропщет мыслящий тростник.

Хотя природа и культура только разные ступени одного и того же существования, они приходят постоянно к столкновению, порождая трагические коллизии, ибо в основе логики одной лежит изменчивость, а в основе логики другой — постоянство.

* * *

Постоянство, как основоположный принцип культуры: оно есть принцип культуры и в смысле устремления к постоянству, и в смысле воплощения в постоянство, — и прежде всего в смысле воплощения в форму, как постоянство, имагинативно осознаваемую, как вечную.

Только при наличии сознания постоянства возможно культурное творчество. При господстве одной изменчивости нет культуры.

Только в культуре есть абсолютное, т. е. чистое постоянство. В природе нет чистого постоянства: в природе оно относительно, дано в качестве тенденции.

Высшая идея постоянства — бессмертие. Только под углом зрения бессмертия возможно культурное, т. е. духовное творчество. Утрата идеи бессмертия — признак падения и смерти культуры. Такое устремление к бессмертию в культуре и выражается как устремление к совершенству.

Все высшие идеалы и вечные идеи суть — в своем негативном значении — не что иное, как протест высшего инстинкта человека против изменчивости и прехождения природы и истории в своем положительном значении, — не что иное, как утверждение постоянства в символах бессмертия или абсолюта. Одним из таких символов абсолюта и образом бессмертия является понятие «душа». Она есть бессмертная душа.

Идея венного возврата, мирового космического года пифагорейцев, Эмпедокла, стоиков и Фр. Ницше есть замещение идеи бессмертия. (У Фр. Ницше — его учение о «вечном возврате», «о кольце колец» (Ring der Ringe)) вечности есть не что иное, как замещение идеи «бессмертия души», им самим погребенной.

Все загробные учения о потусторонней жизни, об Островах Блаженства, о тенях айда, об эдеме и рае, о вечных муках грешников и злодеев суть только символические замещения бессмертия: хотя бы в образе тенеподобной жизни, даже жизни лишенной памяти, но только бы вечной жизни, какой-нибудь жизни. Даже вечная казнь тартара предпочтительнее, чем ничто. Так оно у эллинов. Вечная радость богов Олимпа, вечная любовь, вечная жертва, вечное искупление христианства — всё это только символы постоянства в культуре, все они суть ипостаси абсолюта во времени. Меняется только тема.

Даже в самом понятии любви вообще в противовес сексуальности скрывается противопоставление «постоянства культуры» — «изменчивости природы». Мефистофель, как идеолог сексуса, и Фауст с его восторженной все вновь и вновь вспыхивающей, непонятной Мефистофелю «вечной любовью» в сознании и переживании, несмотря на мгновенность (краткость) этой любви, суть образы такого контраста любви и сексуса. Любовь — в смысле идеальной вечной любви — дар культуры. Сексус — как анималитет, как родовой инстинкт — дан от природы. О коварной иллюзии, вложенной в этот родовой инстинкт «волей-к-жизни», природой, можно только сказать, что никто ее не влагал в инстинкт. Мысль о такой иллюзии возникает в силу противопоставления «любви», как морально-культурного чувства, связанного с высшим инстинктом, любви только телесной, только животной.

То, что сама природа вечна — («вечная природа») — в этом онтологическая опора постоянств: творческая сила природы постоянна, ее изменчивость тоже постоянна в силу всеобщего закона метаморфозы.

Это, как неоднократно указывалось, постиг еще Гераклит, наименовав Логосом постоянство изменчивости и текучести; свое «????? ???» в природе. Этот Логос — закон существования. Он же его смысл. Динамическое постоянство творческой силы природы, несмотря на изменчивость и прехождение форм вещей, ее непрерывная рождающая сила, служит опорой творческой силе культуры с ее устремлением к созданию постоянства в формах — в вечных формах, в бессмертных формах, и в этом их высокий имагинативный смысл[5].

Перед нами термин «вечность»: вечность — как непрерывная память о прошлом, или как увековечение памяти о единичном: например о единичной особи, о единичном событии, — «вечность», как увековечение деятельности на век, например идея «памятника» (Ода III.30) Горация. Отсюда же и «Вечная память» усопшим. Здесь «вечность» есть та же идея постоянства в культуре в противовес «вечности» как непрестанному творчеству природы (т. е. в противовес смене рождений и умираний, или в противовес созданию и разрушению естественной формы, или в противовес так называемому, естественному постоянству). В природе дано чистое временное понятие «вечности»: длительность без конца.

В природе «вечность» есть деятельность, процесс творчества, т. е. изменчивость. В культуре «вечность» есть увековечение чего-либо в форме, в образе, в идее, т. е. в постоянстве.

Самый смысл «формы», как таковой, скрывает в себе смысл понятия «постоянство». Внешняя форма ограничивает пространственную неопределенность определенностью объемных или плоских очертаний. Форма ограничивает временную текучесть, процесс, каким является предмет, устойчивостью его элементов, связью этих элементов — их количественных и качественных отношений. В аспекте культуры, в полный противовес аспекту естественного динамизма природы, неподвижность и вечность суть силы, утверждающие форму. Она скорее статическое понятие, хотя и может производить впечатление чего-то динамического и даже волновать своей якобы динамикой, а также обнаруживать чрезвычайную глубину смысла, которую вкладывает в нее наша имагинация: таковы, например, произведения искусства с его понятием внутренней формы. Форма есть идея чистого постоянства, — например в геометрии. В противовес «форме» в культуре восстают конкретные формы природы с их метаморфозой, распадом и периодической повторяемостью. Форма, как внутренняя форма, как смысл образа, всецело основана на постоянстве. В культуре форма абсолютна: либо по своей сущности, либо по своей тенденции. В природе форма относительна и приблизительна. Идеальный шар есть только в культуре, в идее, в математике.

Сама логика мышления в ее формальном понимании есть устремление к постоянству. Логика, как спонтанный, саморазвивающийся логический процесс мышления, есть диалектическое выражение скрытой разумной силы воображения.

Слово — не что иное, как постоянство смысла термина, как символ постоянного значения. Оно есть постоянство: и как смысл, и как грамматическое выражение, — и как звуковой комплекс, и как логическая форма.

Само стремление к определению вообще есть тенденция к закреплению чего-то в неком постоянстве понимания. Понятие «закон» выражает собой такую высшую форму определения. Равно как и понятие «наука» выражает определение знания в смысле познания всей поступательной совокупности законов существования во всей его целостности.

Понятие «истина» есть не что иное, как ипостась абсолюта, как высший идеал постоянства в сфере познания, как смысл познавательного совершенства и абсолютный критерий знания.

Смысл святости и святого есть высшее выражение постоянства самой морали, независимо от надежды на награду.

Вся мораль — не что иное, как система нравственных совершенств, обладающих постоянным характером, или система нравственных идеалов — добродетелей и доблестей — кардинальных и основных (см. христианство, стоицизм и т. п.) с точки зрения абсолютного критерия.

Когда мы подходим с оценкой к произведениям искусства или к историческому или мифологическому лицу, ставшему символом культуры, мы предъявляем к нему в качестве мерила для оценки требование абсолютной неразрушимости (т. е. физического постоянства) и абсолютного выражения заключающейся в нем идеи (т. е. требование духовного постоянства): например,

— идеи мадонны — к Сикстинской мадонне,

— идеи демона — к демону Врубеля,

— идеи искупителя-страдальца — к Иисусу и Прометею,

— идеи морального совершенства — к тому же Иисусу (Иисус, как культурный смысл образа Христа-Спасителя мира),

— идеи завершенной мудрости и самопожертвования во имя истины — к Сократу и Дж. Бруно (Сократ, как культурный смысл образа философа, искателя истины),

— идеи совершенной женской красоты — к статуе Афродиты Милосской или Критской. Здесь идея воплощена в идеал — в идеальный образец.

Слава — не что иное, как вера в постоянство культурных ценностей, как символ вечности в деяниях человечества, т. е. дел, совершенных единицами, а никак не тщеславие индивида. Слава есть вера в тесную связь и непрерывность всех эпох. Латентно, в скрытой форме, слава есть протест против непрестанной смены поколений и изменчивости вещей. Отсюда понятно самопожертвование во имя славы: индивид жертвует своей жизнью (биологической) во имя вечной жизни (имагинативно-реальной), даже без иной побочной цели: Безумный Герострат — негативный идеал такого самопожертвования. И тут же чудовищное извращение славолюбия — история цезарей Древнего Рима.

Самопожертвование героя во имя идеала, во имя чести, доблести, славы, веры или любви несомненно есть сознательная жертва временным, изменчивым ради вечного. Бессознательно же здесь действует Имагинативный Абсолют, как высший инстинкт, побуждающий человека достигнуть реального бессмертия, хотя бы символического. Перед нами снова явление имагинативного реализма под углом зрения вечности («Sub specie aeternitatis»).

Также и революционер, погибающий на баррикадах за идею революции или свободы, или лучшего общественного устройства, побуждаем к этому тем же имагинативным абсолютом. Тот же побуд действует в герое-солдате, когда он в борьбе за родную землю своим телом заслоняет амбразуру в блиндаже, из которого бьет пулемет, или когда два героя-монаха, Пересвет и Ослабля, первыми завязывают битву с татарами, зная, что они погибнут, но зато битва будет выиграна. Если здесь и действует сила внушения, то ведь действует она прежде всего на воображение, на тот его высший инстинкт, который сильнее инстинкта самосохранения.

Стремление к «определенности», т. е. к устойчивости, к устоям бытования есть преломление понятия постоянства в сфере быта, независимо от инстинкта самосохранения, хотя здесь и он имеет свой голос. Упрек в консерватизме в этих случаях только тогда правомерен, когда, отстаивая принцип устойчивости, мы запрещаем изменение ее формы, т. е. когда, отстаивая постоянство, мы забываем об основном законе культуры — «Изменчивости-в-постоянстве». Такое стремление к устойчивости делает понятным наличие устоев в так называемые органические эпохи истории — (пользуясь старым термином), — когда в культуре господствуют идеи под знаком абсолюта, и также делает понятным отсутствие устоев в эпохи переходные, катастрофические, когда абсолют, как идея, господствующая в культуре, часто исчезает.

* * *

«Бытие» есть понятие более моральной, чем онтологической природы: оно — облагороженное «есть». Оно не уничтожимо в нашем сознании, но не всегда налицо. Бытием для нас обладает все во Вселенной. Существовать могут только отдельные существа, вещи, скопления. В противовес бытию они трансформируются. Бытие всегда себе тождественно. Поскольку закон трансформации или метаморфозы есть основоположный закон природы, постольку «бытие» есть поэтому понятие имагинативно-моральное. Оно создано инстинктом культуры, и только постольку лежит в природе, поскольку самый инстинкт культуры обусловлен природой. Имагинация и мораль, имагинация и совесть — вот проблемы!

Быть может, совесть есть один из величайших рычагов имагинации, управляющих человеком. Всем вышесказанным я вывожу

философию из ряда наук и перевожу ее в разряд «искусства».

* * *

Когда человек недоволен существованием, он с гордостью говорит: «бытие», облагораживая тем самым существование, этизируя его, ибо существование цинично.

* * *

Понятие «бытие», понимание, применительно к существованию в целом, есть имагинативное оморализированное понятие, принадлежащее миру культуры, а не миру природы.

В природе, в физическом плане, нет «бытия» — есть только существование, ибо в ней нет абсолютных постоянств. «Бытием» обладают для нас культуримагинации, идеи-сущности, а не стихии и вещи. Стихии суть энергии, проявления, но не бытийности, ибо динамическая сущность стихии изменчива (во времени, пространстве и силе): стихия — мечущийся агрегат. Гравитационное поле есть постоянство в изменчивости.

Наоборот: все высшее моральные понятия бытийны. Они — суть — идеалы. Они имагинативны. Эти имагинативные понятия постоянства перенесены из мира культуры на мир природы в силу инстинктивной потребности самосохранения. Так действует спонтанно диалектическая логика воображения, ее высший инстинкт.

Иной раз, в аспекте формально-логическом, эти понятия абсолютного постоянства называются «законами природы». Термин этот двояк по своему значению.

Такие понятия, как закон сохранения энергии, движения, массы, или же как единство законов природы или вечности движения, вечности материи, суть выражение человеческой потребности в постоянстве, в устойчивости жизни, а следовательно, и в устойчивости мира: они суть выражение потребности человека в чем-то безусловном, неизменном, вечном — абсолютном. Поэтому чувство бытия утрачивается в эпохи подавления или угасания имагинативного абсолюта, как высшего инстинкта человека и как критерия ценности. Это чувство «бытия» утрачивается также в эпохи потери устойчивости и постоянства (т. е. потери субстанциональности), умаления духовных ценностей, как высших ценностей вообще, т. е. в эпохи падения философии, искусства, морали — но не техники. И обратно: их возрождение приводит к возрождению чувства «бытия» — и в самом человеке, по отношению к себе, и к природе, и в самой культуре, как бы в ее общем творческом сознании, хотя перенесение понятия «бытие» на природу необязательно, поскольку оно для науки безразлично. Такова деятельность возрожденного или выявление высшего инстинкта — Имагинативного абсолюта культуры.

Таково и понятие «свобода». Свобода есть имагинативная идея в ее абсолютном смысле, поскольку только в культуре она находит свое выражение в качестве идеи. Идея свободы абсолютна, она индетерминирована. В существовании, в природе нет свободы, ибо в ней для разума нет безразличного акта, т. е. свободной причинности и полной автономии. Разум не дает положительного определения свободы. Он дает только негативные определения свободы. Единственное положительное определение свободы заключается в понимании свободы как полного утверждения, полного осуществления имагинации в ее абсолютных требованиях: осуществление всех ее творческих идей и замыслов, возникающих у философа и художника, вполне беспрепятственно, имея конечной целью символически осуществленное бессмертие[6].

Формула «Свобода как осознанная необходимость», помимо своего рационализма, против которого восстают все инстинкты человека, есть такое же негативное определение свободы, как и жизненное определение свободы в смысле «отсутствия препятствия» и других подобных дефиниций, которые достаточно подробно разобрал Шопенгауэр. Свобода, как осознанная необходимость, есть, кроме того, стоическая покорность, а никак не свобода. Это есть освобождение человеческой мысли от самой проблемы «свободы». Тем не менее мысль ставит эту проблему и ставит ее со всей неукротимостью даже тогда, когда в ее обиходе имеется вышеуказанная пессимистическая формула «свобода как осознанная необходимость». Эта формула продиктована сознанию наличием «мирового вакуума» и «безнадежного индетерминизма» современной науки, высокомерно отвернувшейся от высшей познавательной, наиболее реальной и действительной силы человека — от разума воображения. Наука пренебрегла опознанием этого высшего разума, которому она обязана всем. Рационализм отвел науку от понимания того, что культуру создает высший инстинкт, Имагинативный Абсолют, до того прониклась наука техницизмом и ощупью, через аппаратуру, через 2-е приближение, она позабыла, что математика, которой она сейчас всецело подвластна, эта точнейшая, наиболее рационалистическая наука, в своих высших постижениях уже витает в имагинативном мире и что в ней уже слышится голос Имагинативного абсолюта, к реалиям которого она, еще слепо, приближается.

Неверно, что только раб стремится к свободе, что свобода есть мятежное требование слепого в своей ярости раба. Свобода есть условие для творческого существования мысли и для чувства блаженства в жизни. Только свободный радостен вполне. Прометей — свободно познающий: в этом смысл его образа до того, как он был прикован к Кавказу и воплотил в себе мятеж титана. Как реальность, вне логического определения, свобода есть чувство:

это чувство полноты (плеромы), сопровождаемое ощущением легкости,

это чувство безграничной возможности действовать: агирования и реагирования,

это радостное чувство бесконечной творческой активности, которое называем мы «свободой». Свобода — это радость.

Свобода творчества дороже всего обладателю интимно и высокоразвитого высшего инстинкта, имагинативного абсолюта: поэту, философу, художнику, а также и подлинному ученому. Она — голос этого в них живущего инстинкта. Без свободы творчества этот инстинкт не может себя проявлять в положительных формах, не может мощно творить и воплощаться. Вот почему философу и поэту свобода часто дороже жизни. Требование свободы творчества, особенно у философа, распространяется и на его теоретическую, и на его практическую жизнь. Требование «жить, как мыслишь», лозунг стоиков, означал: жить вне разрыва противоречий, в полной согласованности убеждений и поступков, «быть», а не «казаться», т. е. не быть актером на сцене жизни. Суровое положение мыслителей Эллады звучало: «???? ?????????? — ???? ?????????». Какова жизнь теоретическая — таковой должна быть и жизнь практическая.

Так устраняется антиномия свободы и необходимости в имагинативном плане свободы: в ее духовной и творческой сфере.

В природе порой «свобода» воспринимается как «случайность» в противовес необходимости. Только в понятии «мечущейся необходимости» как основного закона природы находит свое применение антиномия свободы и необходимости, так же как и случайности и необходимости.