Любовь. Урок тринадцатый

Любовь. Урок тринадцатый

Как мы уже убедились, в русском языке основную тайну слова содержит в себе слогокорень. Удивительно, что самая короткая часть «языковой единицы», чаще состоящая всего-то из двух, редко трех знаков, обладает такой потрясающей емкостью, способна накапливать и хранить самую точную, неизменную информацию. Причем трехзвучный или трехзнаковый, он непременно включает в себя твердую букву О, соединяющую согласные лов, бор, дор, сор, мол, дол и т.д. Пожалуй, такое обстоятельство можно считать нормой для «акающего» языка, когда закономерно употребляется звук О. В других случаях его присутствие, как вода, размывает, разжижает суть слова: корова — крава, молодец — младец, голос — глас — или вовсе меняет его изначальный смысл, как в слове брада — борода. Выпадение О может образовать совсем иное слово, как долина — длина (расстояние).

Этим своим качеством — вмещать и хранить зерно истины — слогокорень напоминает специальный глиняный сосуд — жбан, в котором переносили горящие угли, причем иногда на большие расстояния. Беречь и нести огонь делом было важным, княжеским (вспомните легенду о Данко М. Горького), и если там оставалась хотя бы одна искра (зга), племя получало огонь и свет. Поэтому князья на Руси — светлейшие., сиятельные. Скорее всего, язык отразил тут начало ледниковой эпохи и переселение праславянских племен с севера в южные области. Не исключено, это была «ядерная зима», конец света, когда солнце померкло, надолго укрытое тучами вулканической пыли. Не знак, а именно слогокорень является той положительно заряженной информативной магнитной частицей, которая при слипании с другими образует новое слово или даже целое словосочетание, словно искрами насыщенное смысловой нагрузкой. Тлеющие угли в жбанах переносили на десятки верст; неугасимый огонь слова переносится в сосуде-слогокорне сквозь тысячелетия. И нам надо-то всего — приоткрыть крышку и сдуть образовавшийся пепел...

Любовь... Одно из самых расхожих слов одновременно является самым драгоценным, как воздух или вода, самым желанным и притягательным, ибо, прежде всего, означает высшие чувства и обладает величайшей потребностью души человеческой во всех их, чувств, проявлениях. Будь то любовь к женщине, к детям, родителям, Богу, Земле, Родине, жизни и так далее. Человек разумный состоит на 70% из любви, как наше тело из текучей, таинственной воды, и лишь остальные 30 — из твердых частиц разума. Абсолютно все, что нравится, что нам по сердцу и духу, обозначаем словом «люблю», даже щи, кашу, обувь, погоду и прочие бытовые мелочи, поскольку выражаем через него свои чувства, ощущения, привязанности и пристрастия.

Пожалуй, нет в русском языке еще одного подобного слова, которое бы так тесно и неразрывно увязывало нас с окружающим миром

Однако же при этом любовь — слово слишком современное, поэтому нам и чудится его бесконечная универсальность. Стоит смести с него своим дыханием пепельный налет времени, и обнажится тлеющая плоть, означенная в слове «любо». Помните песню: «Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить. С нашим атаманом не приходится тужить...»? То есть его формы становятся конкретнее и жестче, сводятся к двум крайностям: любо — не любо. В таком виде оно уже обнаруживает внутренний огонь и его световой спектр. По крайней мере, становится видимым разделение на неизменяемые слогокорни — ЛЮ и БО. Второе, как мы уже знаем, имеет смысл указания «это, он», и тут слово будто обнажается, сокращаясь до искры АЮ. Аюбо, когда светло.

Слов, где хранится эта таинственная магическая частица, совсем мало, и основные можно легко перечислить: любовь, люди, лютик, лютый. И пpo- изводных немного, к примеру, славянское племя лютичей, некогда заселявших большую часть Западной Европы, либо лютоярый — храбрец, отчаянный, яростный воин. В русском календаре есть месяц лютень, соответствующий февралю, и назван так по суровому, морозному характеру, ибо лют — морозная игла, блестящий, искристый иней, возникающий из воздуха На ЛЮ в значении «свет» указывает еще одно всем известное слово «лютик», или «лютый цвет», ядовитое растение с мелким, но ярким желтым цветком. И, наконец, люлька — зыбка, в которой убаюкивают младенца, напевая ему часто повторяющийся припев колыбельных: лю-лю-хюшеньки, лю-лю. А если ко всему этому добавить слово люстра, трактуемое лингвистами, как заимствование из французского (хотя у него явно читаемая славянская основа), то создается впечатление, что ЛЮ — это и есть свет.

Матери, поющие вышеозначенный припев, как соловьи возле гнезда, произносят заклинание, попросту форматируют сознание грудничка, вкладывая в него светлое начало, поэтому и люлька — место, где дитя обретает первое представление о белом свете. Насколько же поэтичным было сознание наших пращуров, переживших конец света! А какие тонкие нюансы прослеживаются: если РА — свет божественный, солнечный, озаряющий Землю и все живое, то АЮ — сияние, свет отраженный, земной, источаемый людом. Люд, люди — дающие свет, сияющие, светоносные. Славянский слогокорень и понимание отраженного божественного света вошло во все индоарийские языки мира, поэтому световой поток и доныне измеряется люменами, а освещенность люксами. Вразумительного перевода ЛЮ ни с латинского, ни с греческого не существует, а слово люди звучит совершенно иначе, впрочем, как и любовь.

Все бы было так, коль не прямо противоположное значение ЛЮ в словах лют, лютень, лютый, то есть беспощадный, злобный, свирепый. И возникает вопрос: неужели союз полабских славян, лютичей, получил такое название из-за их особой звериной сути? В нашем сознании слово лютый конкретно привязывается к зверю и в прямом, и в сказочном варианте. А лютый зверь — это волк. Но вот что любопытно: именно этот зверь приходит на помощь Ивану-царевичу и несет его на спине вместе с Василисой. То есть для своих он добрый и свирепый только для чужих. Это указывает на то, что волк был тотемным животным у многих западно-славянских, балтийских племен: бодричей, иначе называемых ререгами (со- колами) или ободритами, у долечан, ратарей, хижан и прочих, поэтому соседствующие германские пле- мена франков, саксов и данов именовали лютичей волками. Культ волка также существовал и на острове Рюген, тогда носившем название Руян, том самом острове Балтики, откуда впоследствии и был призван на Русь светоносный князь Рюрик с братьями и своими вельможами.

И тут неожиданно высвечивается основная причина, отчего дорюриковская Русь стала землей вельми обильной и богатой, однако наряда в ней нет. Если наряд рассматривать не как порядок, что давно принято историками и толкователями летописей, а в прямом смысле как наряд — убранство (нарядный — красивый), как внутреннее духовное состояние, нрав, от коего зависит внешний вид, то открывается суть призвания варягов. Русская Земля утратила не только свой духовный наряд, светоносностъ своих князей, но более всего прежде бывший ярый нрав, вольный, лютый характер, ту самую волчью силу и прыть, так необходимую, чтобы выжить в тогдашнем мире. Из степей подпирали хазары, обкладывая данью южные области, с севера — свийские, норманнские разбойничьи ватаги, а из-за Черемного моря вместе с купцами проникали христианские миссионеры, несущие веру смирения, покорности и философию рабского повиновения богу. И это все внукам даждьбожьим? Было отчего приуныть, поистрепался наряд, обветшал, и требовалась свежая кровь, дабы возродить былой нрав. Вечевые, вещие старцы, безусловно, видели перспективу развития событий, на Руси некому стало добывать время, а прежний ресурс его был исчерпан.

А совсем рядом, однако же в некоторой изоляции, жили славянские племена лютичей, уже не раз испытавших мощнейшее давление римского владычества в Западной Европе и достойно ему противостоявших. Полабский союз в то время существовал в окружении германских народов, где уже властвовали идеи Священной Римской Империи, хотя до их торжества пройдет еще более ста лет. То есть шел период становления, христианский Рим завоевывал жизненное пространство Европы, а бельмом в глазу были славяне-язычники — пожалуй, единственные в то время приверженцы солнечного культа, правда, уже перевоплощенного, но крамолия, и умевшие добывать время Лютичи упорно и люто оберегали исконные традиции, образ жизни и вечевое правление; они и в самом деле, словно дикие волки, стерегли чистоту крови своей стаи и безжалостно расправлялись с «собаками» — некогда родственными по духу германскими племенами, не выстоявши- ми перед римской экспансией. Вдумайтесь в название святилища — Радегост (Радогост), города Ретра (о магическом слогокорне РЕ мы поговорим отдельно). У лютичей почитался Сварожич, бог земного огня, особенно у ратарей, иначе именуемых редарии, ретряне, которых считали самым могущественным племенем полабских славян.

Ко времени призвания Рюрика будущая империя Оттона практически оформилась, германцы прониклись духом «Римского права» — образа жизни, стали «цивилизованными», но вспомните: кто вскормил основателей Рима, Ромула и Рема? Мифы просто так не слагаются — это же рассказ, как римляне обрели хищный характер и силу, получили фермент вместе с молоком волчицы, который потом впитался в воинственный нрав германцев-христиан, поэтому религиозные войны были неизбежны. Унаследованный от Востока римский принцип ползучего проникновения в чужие земли и жизненные пространства был применен и в северо-западной Европе. Началось постепенное разобщение племенного союза лютичей, от волчьей стаи отбивали сеголетков и переярков, дабы вскармливать иной пищей. Союз распадался, бодричи, к примеру, то покидали его и примыкали к германцам, когда было выгодно, то вновь возвращались. В общем, как нынче прибалты, поляки, да и сербы тоже. На суровых северных землях, где некогда существовали не менее суровые, но справедливые нравы, густо рассеивались семена восточного лицемерия, лжи и коварства. И все же балтийские славяне продержались на берегах своего моря еще несколько столетий — вплоть до крестового похода 1147 года и последующего выдавливания лютичей из междуречья Лабы (Эльбы) и Одера (одр — конь). По образу и подобию дружины витязей, этакой храмовой стражи, что охраняла славянские святилища, немцами был создан тевтонский орден. Рыцарей его неслучайно звали на Руси псами, ибо они изменили вольным волчьим законам, превратились в «собак» и верно служили тем, с чьей руки кормились.

Однако же в IX веке лютый, светоносный нрав волков-вильцев был могучим, тем паче отеческие традиции строго сохранялись на обособленном Руяне, где на скалистом мысу стояла Аркона, неприступный город-святилище Южно-уральский кольцевой город Аркаим хоть и назван по одноименной близлежащей казачьей станице, однако же созвучие — это неслучайно. Аркона практически не требует перевода: ар — земля, кон — кон, алтарь, жертвенник. Священный белый конь Святовита почитался как культовое животное.

Все указывает на то, что земли балтийских лютичей являлись оплотом древнего православия, сохранившего прямую связь с крамолием. Естественно, в глазах христиан-германцев (саксонцев, франков, данов) полабский союз выглядел, как стая лютых зверей, защищающих свое логово. Волшебный отраженный свет прави, воплощенный искрой в слогокорень ЛЮ, получил отрицательное значение, и явно отсюда возник люцифер, первоначально светоносный. Казалось бы, след воспевать и славить столь замечательное качество лютичей, но Сын Зари, как еще его называли, стал означать дьявола. Можно представить, на- сколько яростной была борьба между идеологиями, и Дар Речи сохранил ее отголоски. Вчерашние варвары, еще недавно ходившие в атаки с громогласным ревом («Вар-вар!») и приводившие в ужас римские легионы, вливались в Римскую империю, в прообраз нынешней ЕС, и теперь своих соседей и родственных по духу славян стали именовать варварами.

Все уже было в этом мире...

Светоносный, сиятельный князь Рюрик, явившись на Русь, первым делом восстанавливает сакральные центры управления государством, возрождает прежний наряд или, говоря современным языком, форматирует пространство сообразно с отеческими традициями. Все его устремления, а также действия братьев, вельможей и потомков в лице сына Игоря, внука Святослава направлены, в первую очередь, на духовное собирание народа. Прошу отметить, озабочены не экономическим положением и даже не внешнеполитическим состоянием дел (освобождением земель от хазарского и свийского подданства, от «утечки капиталов за рубеж»); первоначально светоносные князья решают вопросы возвращения в лоно древнею православия. Ну с какой бы стати вещий Олег пошел приколачивать щит на ворота Царьграда, когда в государстве разлад, экономический кризис и прочие напасти? А он пошел, ибо точно знал, откуда исходит настоящая угроза существования духовной жизни государства. Рюриковичи пришли не править, но владеть, в ладе деять, и потому встретили закономерное сопротивление среды, уже подточенной чуждой идеологией и соответствующими нравами. Наряд в Руси затрещал по швам, когда, например, пленников, добытых в походах и обращенных в холопство, челядь, то есть подневольную прислугу, начали продавать, как рабов. И примерно тогда же в Даре Речи появляется само слово «раб». Древнерусское общество, особенно княжеские дворы, сами князья, коим роком заповедано хранить и нести огонь, постепенно привыкают к своему господскому состоянию — получают благо, не приложив к сему никакого труда. Подражание чуждому миру, угнетение и обезволивание другого человека подтолкнуло элиту на собственное возвеличивание и, как закономерность, на «самостийность» личности. Таким образом, закладывались первые зачатки самодержавия, началась утрата принципов вечевого правления. Русь обрекалась на раздробленность, которую впоследствии назовут феодальной.

Княжеская, боярская, да и купеческая среда того времени вызвала отчаянное сопротивление воле вещих старцев, вздумавших призвать «варягов» на верховное княжение и вернуть Русь в лоно светоносности, так что не от старости и болезней погибнут молодые Синеус и Трувор спустя всего-то три года после призвания. Ей, элите, уже не захотелось расставаться с дармовыми благами, поэтому принятие христианства Владимиром, физически устранившим братьев-конкурентов, имело под собой оформленную базу. Вкусившие средиземноморских благ, князья приняли бы любую иную веру (неслучайно в летописях отрисовался сюжет об испытании вер!), только чтобы не расставаться с чужим нарядом. Назвать дьявола, чернобога, Люцифером? Да хоть горшком окрестите прошлое, только благое настоящее в печь не сажайте.

Если бы марксисты догадывались о столь тонких нюансах русской истории, они бы непременно назвали этот период первым толчком к классовому разделению общества. У материалистов все просто...

Вот куда нас завело исследование такого привычного слова «любовь» и его основного слогокорня ЛЮ. Искра взожгла пламень предания, сохраненного в Даре Речи. И можно было бы на этом закончить урок, но эго еще не все, что таит в себе на вид простенькое звукосочетание, слышимое нами с младенчества и неизменно перешедшее во многие языки. Великий поэт Николай Рубцов, сердцем чуявший слово, написал строчку: «Пустынно мерцает померкшая звездная люстра...». Первоначально люстрой называлось звездное небо: ЛЮ — сияние, СТРА — звезда...

Итак, слово люд (люди) — сияющие, имеющие отраженный божественный свет, потому и не дети, а внуки даждьбожш. Однако язык сохранил часто употребляемый нами и совершенно определенный антоним — нелюдь. Не ведая коренной сути слова, мы не совсем верно, точнее не так глубоко понимаем, что же это такое — люди. Чаще принимаем его за общее, несколько расплывчатое, даже аморфное название «человеков»: спроси первых встречных, так еще долго будут жать плечами, головы ломать: дескать, люди — они и есть люди. Однако же при этом мы точно представляем себе, что такое нелюдъ. Мало того, порой безошибочно угадываем принадлежащего к этой категории человека не только среди знакомых, но и, глянув мельком, среди прохожих.

Слово «люди» звучит даже как-то безлико, но его антоним вызывает если не бурю, то столп чувств и ощущений, срабатывает некий интуитивный механизм отторжения, опасности, неприятия и страха. Иногда мы даже не в состоянии объяснить, отчего в нас происходит все это при появлении конкретного человека Скорее всего, Фрейд и Юнг со своими трудами тут ни при чем; в нас словно заложены некий сторожок, тревожная кнопка, срабатывающие при соприкосновении с потенциальной нелюдью. Мы стараемся подавить эмоции, растащить ситуацию посредством разума, скоро забываем о прошедшем сигнале и вспоминаем о нем, лишь когда подтверждается факт. Разве мы не вздрагивали, когда видели в метро, на улице человека, мягко скажем, с уголовной рожей? А иногда без оной, однако же вызывающей острое чувство опасности? Потом этот эмоциональный всплеск стирается, затушевывается, вызвавший тревогу гражданин может оказаться весьма симпатичным, но первое, самое верное ощущение все равно останется в вашем мозгу. Кстати, добрых людей мы чувствуем почти так же, с той лишь разницей, что не можем объяснить себе, по каким конкретно признакам он вызывает наше доверие. Скорее всего, наш глаз, как тончайший инструмент, и до сей поры настроен на восприятие отраженного божественного сияния ЛЮ, и определение, кто же перед нами, людь или нелюдь, происходит по тому же принципу, как любо — не любо.

Настоящая любовь возникает чаще с первого взгляда, впрочем, как и не любовь тоже.

Я не большой сторонник теории Ч. Ломброзо, но этот психиатр прав в одном: врожденные признаки человека, склонного к преступлению, существуют. И дело тут даже скорее не только в антропологических особенностях черепа, шишек и прочих выявленных итальянцем деталях. Есть некие генетические предпосылки, причем возникающие будто бы внезапно, а о генетике Ломброзо не имел представления, однако, как практик, ее предчувствовал и потому определил признаки как врожденные. Есть хорошая русская пословица «В семье — не без урода», подтверждающая существование некого блуждающего гена преступности, который до поры до времени находится в дремлющем состоянии, и, если среда и ситуация не пробудят его, может вовсе никогда не проснуться. Мы же по комплексу малозначительных деталей, а чаще по наитию угадываем нелюдя и говорим: мол, по нему тюряга плачет или что-то в этом роде. Стабильное общество, выстроенное на справедливых, традиционных принципах, отчасти сдерживает пробуждение этого блуждающего гена, но резкая смена обстановки для него — как будильник для спящего. И опять же приведу пример из блокадного Ленинграда, где люди стояли у станков из последних сил, оплакивали и свозили умерших во временные морги, полуживые композиторы и поэты продолжали творить, а в соседней квартире нелюди ели человечину. Только сухая статистика^- в декабре 1941 года расстреляно 43 каннибала, в феврале 1942 г.—рке 612, в марте — 399. К маю начался резкий спад, а уже в тяжелейшем 43-м — лишь единичные случаи, хотя хлебная пайка прибавилась всего на сто граммов. На более чем 2,2 миллиона человек это составляет 0,006% от общего населения.

Нелюди попросту были поголовно уничтожены. Примерно столько их существует среди людей и поныне.

Иначе бы откуда у нас в одночасье взялось столько наемных убийц-киллеров? От экономической ситуации, от нужды, скажете вы. Но почему одни от всего этого идут пахать на трех работах, а другие — убивать? А склонность к маниакальному насилию, педофилии и педерастии тоже от нехватки средств к существованию?

Состояние социально-экономической среды можно рассматривать лишь как побуждающий мотив, не более того. Проповедники гуманности, борцы за права человека, как мантру, твердят формулу: мол, все люди рождаются одинаковыми, а общество делает из некоторых нравственных уродов. И приводят еще десятки причин, дабы из соображений толерантности уклониться от признания факта, что это самое общество людей далеко не однородно и делится, собственно, на людей и нелюдей. Почему в благополучных США то и дело расстреливают людей в школах, на улицах и в офисах? Да потому что при заселении континента, в первую очередь, туда устремились нелюди, впоследствии давшие потомство. Мы восхищаемся вестернами, а эта открытая борьба людей и нелюдей, заставившая принимать суровые писаные законы.

Поговорите с надзирателями вологодского «пятака»: они вам за три минуты и лучше Ломбразо нарисуют портрет этого типа мыслящих и человекообразных.

Сейчас мы между собой называем их просто отморозками, пряча под этим словом вещи, гораздо более сложные, с глубинной корневой основой. Короче, как всегда, один пишем, два — в уме. Существование нелюдей — это тоже общепринятая запретная тема в нашем мире безбрежной свободы слова, только одно прикосновение к которой равнозначно политическому самоубийству или, в лучшем случае, преданию анафеме. Продержимся на этой двойной бухгалтерии еще несколько лет и, когда в «продвинутых» странах беспричинные бойни и рас- стрелы примут катастрофические масштабы, признаем сквозь зубы, что люди бывают разные мол, у иных есть какая-то странная предрасположенность...

Великий мыслитель М. В. Ломоносов вывел иную, универсальную формулу существования мира, в том числе и людей, которая гласит: «Ничто не берется из ничего и не исчезает бесследно». Со школьной скамьи слышим и не внимаем...

Бесполезное это занятие — спорить с лукавыми. Сказано ими: бурундук — птичка, значит, птичка. Поэтому не стану совершать экскурс в глубочайшую историю человечества, а скажу лишь, что образование слов люди и нелюди восходит к временам, когда по земле еще ходили два вида человекообразных, но маслящих существ. Одних позже ученые назовут неандертальцами, других — кроманьонцами и разведут руками: дескать, первые, густо обитавшие на Пиренеях, куда-то подевались...

Начал красиво, скажете вы, про любовь... А чем закончил? А дело в том, что про это чувство, как и про солнце, можно написать еще сорок уроков, и все равно не хватит времени, чтобы его познать. Но мы ограничимся двумя, поскольку продолжение этой темы органично переходит в следующий — вожделение.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.