X «Смерть! Где твое жало?»
X «Смерть! Где твое жало?»
Эмир был в страшной досаде, когда узнал, что объявился Али. Если б не подошел он там, на площади, К старику, все завершилось бы казнью Муса-ходжи. Народ начал уже жечь книга Ибн Сины. Как бы все кстати сошлось!
Вошел майор Бейли бледным Миллером, державшим в руках листок телеграммы. Первая конная армия большевиков с помощью 12-й и 14-й армий разбили второй польский фронт и взяла Киев. Бейли связался с Лондоном. Сведения подтвердились. Мощное контрнаступление красных продолжается. Цель — освобождение всей Украины. Значит, у большевиков будут хлеб, уголь… И самое главное — не будет польского фронта.
— Надо вооружать народ, — сказал майор Бейли.
Эмир встал, давая понять, что не намерен обсуждать своих взаимоотношений с народом даже с теми, кто платит ему деньги.
Али после судебного заседания был избит до потери сознания. Затем брошен в канахану[122]. Перед тем, как уйти, палачи раскидали повсюду соль, помочились, кто где хотел, и к середине ночи, искусанный клещами, крестьянин впал в бред. Кричал, катался по полу, раздирал тело руками. Стражники хотели спать и потому влили ему в горло кукнар[123], который подмешивали себе в чай И табак.
Али затих. На лице появилась блаженная улыбка. В Час Волка, когда смерть собирает наибольшую долю урожая, он вдруг перевернулся и сел: перед ним стоял Ибн Сина.
— Простите меня… — прошептал Али, припадая и его груди.
Ибн Сина обнял Али, крепко прижал к себе.
— Как же ты долго шел ко мне!.. — проговорил он.
Али молча смотрел в его лицо. Милые, дорогие черты…
В глазах ум, доброта, ирония. Но и грусти сколько! Сколько терпения. И открытая мужественность, порывистая чистота. И в то же время как прост Ибн Сина! Но чуть повернулся, и пламя вспыхнуло над головой…
— Скажи, ты человек? — осторожно спросил Али.
— Да. Такой же, как ты.
— Скажи правду! Я выдержу.
— Человек.
— Но так просветлен богом! Потому, наверное, темен нам…
Ибн Сина улыбнулся.
— А их не бойся! — проговорил Али, показывая в сторону Арка.
Хусайн порывисто обнял Али, а когда отпустил, крестьянин увидел вокруг себя море красных роз: он и бухарском дворе дома Ибн Сины.
— Вот мой отец, — сказал ему Хусайн. — Вот мать…
Али Целует руки отцу и матери Ибн Сины. Садятся за дастархан, где уже сидят Натили, Масихи, Беруни.
— Этот Коран, — Бурханиддин-махдум поднял старинную ветхую рукопись над толпой, — священный Коран халифа Османа, растерзанного в 656 году смутьянами. Халиф вышел к любимому народу, держа священную книгу высоко в руках. Но смутьяны убили его. Не народ! Народ — это благородство. Наш эмир идет к вам с Кораном Османа в руках я заклинает: не дайте смутьянам победить себя. И первому яз них — пьянице и еретику Ибн Сине. Этим Кораном, священной кровью его, мы и вынесем сегодня приговор Абу Али Хусайну Ибн Абдуллаху Ибн Хасану Ибн Али…
Толпа повалилась на колени.
— Мы разобрали логику Ибн Сины, — начал говорить Бурханиддин после того, как народ, помолившись, встал.
И его универсальную науку — теоретическую метафизику: вопросы взаимоотношения бога и мира. И теоретическую физику: вопросы Движения, Пространства и Времени. Никто не может обвинить нас в несправедливости. Наш суд — справедливый суд. И в самом сложном — философии Ибн Сины — мы поможем вам разобраться. На трех колоннах стоит его философия, на трех теоретических науках: метафизике, математике, физике. Стоят они из одном мощном основании — логике. На каждой колонне сверху: капитель — соответствующая теоретической практическая наука: практическая метафизика, практическая математика, практическая физика. Сверху, на капителях, крыша. На крыше — базар жизни: ремесленники, крестьяне, купцы, писцы, муллы — все те, кому Ибн Сина дарит свои знания. Вот каков его дьявольский замысел.
Практическая физика: сюда Ибн Сива относит медицину, астрономию и химию. В медицине Ибн Сина — не меньший бог, чем и философии, вы и сами это знаете лучше меня. Сегодня мы судим Ибн Сину-врача.
Ибн Сина приказал себе забыть, что он — врач.
Прилепился кое-как к непонятной гурганской жизни, будто дерево из ветреном склоне. Получив от Заррингис задание уточнить долготу города, чтоб не плутали путники в пустыне, а сразу находили его, Ибн Сина тайно поселился в бедных кварталах. Деньги кончились. Заррингис не догадалась об этом. А больше никого Ибн Сина не знал, кто бы мог его купить.
Из блаженств носил я пояс. Не осталось ничего.
Жил, о деле беспокоясь. Не осталось ничего.
Будь свечою, изошел бы я слезами от тоски,
Был бы чашею Джамшида, разлетелся б на куски.
Отчаяние… Можно было бы, конечно, заняться лечением, но повалит народ, и обнаружит он себя перед Махмудом.
Не лезь в огонь и к банному котлу
Не прижимайся, если он в пылу.
Когда особенно Плохо, лезут из головы стихи. Вчера на базаре он долго стоял и наблюдал, как покупали осла. Осмотрели его зубы, глаза, копыта, ударили в бок, даже под хвост заглянули… «Ах, если б и меня кто купил!»
Я прославился, и тесен для деяний стал мне свет,
Высоко ценюсь я ныне, да купца с деньгами нет.
Из столицы Кабуса Ибн Сина должен был отправить письмо брату и ученику своему Масуми. Он не отправил: вчера прибыл в Гурган пышный караван сватов Махмуда к Манучехру, со дня на день ожидали его самого. Ибн Сина собрал котомку и двинулся в путь. На север. Вдоль восточного берега Каспийского моря. В Дихистан.
— Ну, конечно, там — исмаилиты! — вскричал Бурханиддин-махдум. — Центр Дихистана — Ахур. У этого небольшого городка есть и другое название: Мешхед-и мисриан — «Мученичество египтян». Каких египтян? Да тайных исмаилитских проповедников египетского халифа Хакима! Ибн Сина надеялся найти там кого-нибудь из их сподвижников…
Дихистан… Когда-то парфяне построили на границе с кочевниками военное поселение. Макдиси из X века говорит о Дихистане как о ряде поселений с центром в Ахуре. В начале XIX в. Мешхед-и мисриан посетил английский офицер О’Конолли, которого сбросили с бухарского минарета а 1838 году. Офицер маскировался под суфия в нечаянно обнаружил себя. Успел сделать план Мешхед-и мисриана, двух его минаретов и высоких ворот а форме арки, украшенных голубыми изразцами. Город находится на полпути между современными Небит-Дагом в Гасан-Кули, недалеко от туркменского поселка Мадау. У развалив минарета в полном безлюдье живут огромные лысоголовые орлы, Ибн Сина говорит в «Автобиографии», что в Дихистане его замучила лихорадка — бич здешних болотистых и мест. В Мешхед-и мисриане сейчас такое безводье, что и археологи не могут даже приступить к раскопкам, ждут прихода Каракумского канала. Но жители Мадау, копая и колодцы, находят огромные хумы для хранения зерна в и глиняную посуду, разрисованную птицами, рыбами, цветами. Значит, когда-то здесь была вода, а значит — жизнь. Но кто прервал ее? Завоеватели?
Сильнее завоевателей — природа. Наверное, оскудела река. В песках она начинается, в песках кончается. С одной стороны не доходит до Сарыкамышского озера, с другой — до Каспийского моря. А когда-то была полноводной. Во времена Ибн Сины рассыпалась на сеть озер и и болот, изводивших людей лихорадкой.
Истахри и Хаукаль, географы X века, говорят о Дихистане как о многочисленных поселках рыбаков. Аристотель в трудные годы тоже ушел к рыбакам. Это как бы уход на дно бытия, отчуждение от законов окружающего я пира, — приход к роднику естества, безвременья, наивности, искренности и чистоты.
Там, где нечеловеческое терпение сочетается с постоянством в сопротивлении отчаянию и жизненной усталости, ярче вычерчивается предназначенье жизни, жажда существовать становится жаждой исполнить волю судьбы, и истина начинает рождаться не из мысли, а из состояния, предшествующего ей. Но как трудно держать это высокое состояние духа, находясь в мире! Потому и заточает судьба своих любимцев в монастыри, мечети, тюрьмы или дома, обрекая их на великий умственный хадж: Абу Наср Фараби писал книги, служа сторожем в саду, как говорит народ, гениальный сирийский поэт-философ Маарри, современник Ибн Сины, был заточен в пожизненную слепоту, Фирдоуси — в 30-летний труд над «Шах-намэ» у себя дома, Беруни — в 32-летний плен Махмуда.
Ибн Сину же судьба заставила быть и миру. И он пронес высокое состояние духа через все мучительные формы зла, которые судьба то и дело подкидывала ему. Позже подобный путь пройдет Данте.
Человека такой судьбы жалеть нельзя. Все в нем измеряется другими масштабами. Тот, кто выдерживает такую судьбу, приобретает характер священности. Недаром Микеланджело сказал:
О, если б я был таким, как Данте!
И мне б была дана его судьба!
И тяжести его изгнанья…
Иного в жизни мне не надо.
Рыбаки, отвозившие рыбу в Гурган, привозили оттуда не парчовые халаты, не сахар в йеменских корзинках, не диковинные апельсины, а удивительные истории об удивительных людях. И это было их богатство. Они вынимали его из памяти по вечерам, сидя у костра, и перебирали. То, что быстро увядало, выбрасывали. Над непонятным раздумывали…
Они знали птицу Семург, которая может перенести через непроходимые снежные горы Рип, через царство холода и льда в Страну счастья, где полгода день, полгода — ночь, горит на небе неподвижная (!) звезда, и ходят вокруг нее звезды, как кони на привязи. Знали они и Афрасиаба — великого мудреца, управлявшего единым народом. Знали и трагедию его, когда народ разделился на два народа, и потекла между ними кровь. А сколько и сами родили легенд!
Зерно души народа — в его легендах. Немецкий народ, обожествивший жажду познания, сотворил легенду о Фаусте. Русские, не захотевшие видеть завоеванными свои города, сокрушались по утраченной свободе легендой о граде Китеже, который всякий раз при приближении врага становился невидимым. Легенды нидерландцев о Тиле — клич к борьбе за свободу родины.
Легенды об Ибн Сине начали складываться рано, еще при его жизни. Впервые он услышал их в Дихистане.
В легендах, сложенных рыбаками Дихистана, Ибн Сина — Колдун и в то же время — живой человек, которого народ любит, потому что все время подтрунивает над ним.
— Однажды, — рассказывают рыбаки, сидя ночью, у костра, не зная, что человек, пришедший к ним из Гургана, — Ибн Сина, — подложили ученики под циновку знаменитого бухарского ученого лист бумаги. Пришел Бу Али, сел и говорит: «Что-то не пойму… Или потолок стал ниже, или под стал выше». — Ибн Сина смеется со всеми от и души, до слез. И втайне гордятся: эту легенду сложили рыбаки острова Лесбоса об Аристотеле полторы тысячи лет назад, в вот осенила она и Ибн Сину. В сути легенды — восхищение народа тонкостью восприятия мира и великим умом.
— А вот еще, — рассказывает другой рыбак. — Прибегает гонец. Срочно надо Ибн Сине к эмиру. А Ибн Сина экзаменует учеников. Сидит и КИВАЕТ головой после каждого правильного ответа. Гонец и говорит: «Иди!
Я за тебя покиваю!»
Долго смеются рыбаки.
— Однажды приходит к Ибн Сине придворный, — новый рассказ, — и говорит: «Я слышал сегодня, как тебя хвалил султан Махмуд». Ибн Сина закрыл руками лицо и заплакал. Придворный испугался: «Чем я обидел тебя?!» «Бывает ли большая беда, чем та, когда тебя хвалит власть…» — сказал великий бухарец.
Вздохнули рыбаки, вздохнул Ибн Сина. Помолчали.
— «Новый месяц подобен сердцу, выкованному из серебра», — проговорил самый старый старик. — Это Ибн Сина. «Жнет месяц нарциссы — цветы мрака»… Это путь Ибн Сины. Такая у него судьба…
Подбросив поленьев в огонь, старик начал рассказывать свою легенду:
— В двенадцатилетнем возрасте отправился Ибн Сина с братом[124] в путешествие на запад[125] для того, чтобы овладеть Знанием. В самом западном городе услышали они о Пещере, где лежит это Знание. Ученый Пифагор преподнес свои книги царю Давиду. После Давида царствовал его сын Соломон, у которого Пифагор провел остаток жизни. Чтобы не пропали книги, поместили их в Пещере, поставив у входа стражу. Ворота открывались раз год. В это время все торопились прочесть как можно больше книг. Но не разрешалось выносить их или списывать хотя бы строчку.
К следующему году Ибн Сина и брат приучили себя к воздержанию в еде и питье. Приготовили масла на год, для освещения, и необыкновенную пищу: высушили и истолкли сердце дикого козла, перемешали с маслом миндаля, положили на солнце, потом опять истолкли, опять добавили мяса и масла, и так делали сорок раз. Наконец, испекли лепешек с орехами, насыщавшими на долгое время.
Через год, когда открыли Пещеру, Ибн Сина и брат вошли в нее вместе со всеми.
Видят, в углу — родник, вокруг — книги.
Очень много книг.
Остались незаметно, Когда все вышли, и стали в одиночестве читать. Записи делали соком лука на одежде.
Вышли из Пещеры ровно через год. Но за это время так обросли бородой, что люди испугались их, приняли за дьяволов и повели к царю. Царь тоже испугался. Приказал казнить.
— Что ж, знания наши бесполезны, если они не помогут нам, — сказал Ибн Сина. И прибег к гипнозу, чем они с братом и спаслись.
Уходя из города, Хусайн Пещеру… сжег.
— Смотрите, — говорит Бурханиддин, — и народ обвиняет Ибн Сину в гибели бесценного сокровища мира — книгохранилища Самани! Он сжег его, чтобы скрыть правду, — страшную, нечеловеческую правду: не мог один человек за одну жизнь, да еще такую короткую — Ибн Сина прожил всего 57 лет! — сделать столько открытий в медицине, физике, химии, математике, в науках о растениях, животных, в астрономии, механике, музыке и даже в науке о языке! К тому же еще он — вождь философов. И прекрасный вождь! Мы уже видели это. И еще — поэт! Я больше скажу… Первую книгу «Канона врачебной науки» Бу Али закончил в 1020 году.
А начал ее в Гургандже в 1005-м, как только прибыл туда из Бухары. Пятнадцать лет писал один том! Потом же, после 1020 года, за каких-то 17 лет оставшейся ему жизни создал около 430 трудов! Причем многие из них — энциклопедии века! «Канон врачебной науки» — 14 томов, «Книга исцеления» — 18 томов, «Книга справедливости» — 20 томов, «Книга по арабскому языку» — 10 томов и так далее. Откуда такая математика, невозможная ни для одного человека на земле?
Произошло страшное… И я, как человек, которого тоже родила мать, искренне страдаю за него. Так вот, слушайте…
… В Дихистане Ибн Сина продал душу дьяволу.
Встала, как конь на дыбы, тишина. Зашелестело смятение. Али, избитый палачами и более десяти дней пролежавши, в канахане, в месиве клещей, жестоко пожиравших его тело, весь превратившийся в боль, вяло воспринимал слова судьи, но то, что Бурханиддин сказал о союзе Ибн Сины с дьяволом, потрясло его. Соединять имя Ибн Сины с бесчестием, безбожием… Это делали На протяжении почти тысячи лет. К этому привыкли. Каждого святого при жизни мучили, называли еретиком, проминали, а потом оказывалось, что он самый божественный и есть. Но соединять имя Ибн Сины с дьяволом?! Говорить о союзе между ними!?. Нет ни одного человека на Востоке, по отношению к которому враги сделали бы такое… Среди бухарцев много фанатиков, особенно среди мулл. Они могут раскрутить это обвинение до великой трагедии!
С Ибн Синой случилась беда. Али сквозь невыносимую боль осознал это, силился что-то крикнуть в защиту Хусайна, Но в голове его все время осыпались какие-то барханы, и ветер передвигал их, и когда они наползали друг на друга, начиналась эта нестерпимая боль, как если бы Али был гусеницей, а Бурханиддин, держа его между пальцами, тихо сжимал.
Муса-ходжа тоже в эту минуту почувствовал неладное с Ибн Синой, В глазах его, в этой вечной тьме, вдруг взорвался свет, который алмазными осколками вошел в мозг в резал его при малейшем движении. Старик сидел, прикованный цепями, на чисто выметенной земле среди павлинов, склевывавших мощными клювами кукурузные зерна, и думал: «Что-то случилось с Ибн Синой. Что-то худшее, чем смерть». По дуновению ветра он угадывал отверстие впереди себя, выводящее на солнце, в мир. В отверстие входили и выходили павлины, Бурханиддин спрятал Муса-ходжу в павлиний сарай своего загородного дома — так боялся джуйбарских ходжей: Из тюрьмы, из самой потаенной камеры, они вызволили бы старика — представителя их рода, чтобы спасти честь, потому что никогда, ни один джуйбарский ходжа не сидел в тюрьме.
— Я могу доказать то, что сказал, — обратился Бурханиддин к народу и поднял в руке листок. — Вот письмо. Ибн Сина написал его… богу! Да, да, я не оговорился! Богу!! Слушайте! «О аллах! Нет у тебя товарища, к которому я мог бы обратиться с просьбой. Нет у тебя везиря, которому я мог бы дать взятку…»
Толпа возмущенно замахала руками.
— Подождите! Еще не такое услышите! Продолжаю: «Да, грешил я много. Большей частью осознанно. Но во всем следовал тебе, и потому ты не можешь покарать меня!»
Бурханиддин читал так, словно кидал куски живого Ибн Сины на раскаленную жаровню.
— «Да, я признаю запретность вина… Но пил и ПЬЮ столько, сколько хочу. И если потону в вине, то не смей сердиться на меня, ибо твоя работа — прощать».
Волна гнева захлестнула голос судьи. Пришлось немного переждать.
— «И потом, — читает Бурханиддин, — характер природы человека позволяет ему пить вино. Ты сам сказал: „В вине пользы для людей!“ Причем, сказал „польза“ но множественном числе! И ты же сказал: „Тот, кто здоров натурой, здоров и религией“. Так что, друг мой, если я и погружаюсь в вино, то слушаясь только твоих советов. И у тебя хватит совести наказывать меня?
Если я прав — приходи ко мне! Выпьем вместе, и я буду тебе товарищем! Нет, тогда не обессудь. И не проклинай меня — своего верного ученика. Прощай. До встречи после моей смерти».
Бурханиддин кончил читать и скорбно склонил голову. Что тут началось!
Толпа яростно и долго бушевала.
— А теперь, — кротко проговорил Бурханиддин, — откроем его «Канон».
«Канон»… Шесть огромных книг в современном издании. Более 200 печатных листов. Более пяти тысяч страниц большого формата. Океан знаний. Памятник человечеству, которое на протяжении тысяч и тысяч лет овладевало наукой врачевания…
Кто-то должен был критически все просмотреть, отобрать, очистить от мистики, проверить опытом, дополнить знаниями своего века и обобщить.
Это сделал Ибн Сина. До него медицина выглядела неприглядно, как храм, в основание которого поставили вавилонский зиккурат, на него установили греческие колонны и накрыли все это сверху китайской крышей с загнутыми краями. В храм же поместили статуи Зевса, Будды, Беда, Мардука, и люди не знали, какому богу молиться. Бог медицины Асклепий пристроился сторожем в храме. Все ходят мимо него, не замечают…
Но сторож он оказался удивительный: все сохранил, и в то же время все роздал. Делал из своих знаний ручьи, и разбегались они по всей земле. Соединялись между собой, образовывали заводи, озера, смелые Водопады, Но: и болота, И вот течет перед Ибн Синой огромная, засоренная сомнениями, вся в водоворотах заблуждений, подталкиваемая спорами река. И никто не знает, как отделить живые ее веды от мертвых.
«Канон» — это светлая, пронизанная глубокой чистотой живая вода медицины.
До XVIII века главнейшие университеты Франции, Испании, Италии, Англии, Германии и других стран изучали «Канон» 600 лет. Так как первый перевод с арабского на латынь сделал Герард из Кремоны в XII веке (но приказу Фридриха Барбароссы), Первое печатное издание «Канона» вышло в 1473 году. В 1476 и 1479 годах он издавался в Падуе. В 1482 и 1500 — в Венеции, В 1543 — в Риме, в типографии Медичи, на арабском, а в 1593 — на французском языке. Всего около 40 полных изданий к XVII веку. С этим могла соперничать только Библия. Киев, Новгород, Москва познакомились с «Овсиньевой мудростью» в XV веке[126].
Перекладывает Ибн Сина, живя у рыбаков в Дихистане, записи, сделанные еще в Бухарском книгохранилище, где на столе у него был весь мир. Вот Чарака — индиец и века. Никогда больше потом Ибн Сина не встречал эту его книгу. И ни один мусульманин после Ибн Сины не цитировал ее, и в Индии она не сохранилась. Осталось лишь то, что ввел Ибн Сина в «Канон». Вот какими богатствами было наполнено Бухарское книгохранилище XI века!
ИНДИЙСКАЯ МЕДИЦИНА… Она дала человечеству первое классическое описание воспаления, переходящего в гангрену, главного врага всех рассечений человеческого тела. Индийские врачи первыми догадались в связи с этим кипятить инструменты перед операцией в розовом масле. И более двух тысяч лет человечество пользовалось этим способом. Первая золотая крупинка, которую Ибн Сина берет в «Канон».
Уникальны знания «Аюрведы», куда, кроме книги Чараки, входят еще книга Атрейна и Сушруты, IX век до н. э. В них описание более 150 болезней. — хирургия камнесечения, глазных операций, ампутации конечностей, рассечения и прижигания прямой кишки, иссечения опухолей с обязательной затем обработкой их мышьяковой мазью (чтобы опухоли больше не росли), заливание ран кипящей жидкостью. Индия дала человечеству более двухсот хирургических инструментов.
Гениально и ее учение о четырех соках: крови, желчи, черной желчи и слизи. В их гармоническом сочетании, считали индусы, источник здоровья, при перевесе того или иного сока — болезнь. Учение оказало огромное влияние на медицину всех народов и времен. Наиболее полно оно изложено у Сушруты, IX век до н. э. Разрабатывал его Гиппократ в IV веке до н. э.
«АВЕСТА» — древняя книга азиатских народов, — первое обобщение их знаний о мире. Есть здесь и знания по медицине, которые Ибн Сина внимательно изучает. Вот учение о трех видах сосудов, несущих черную кровь, алую и не несущую ничего. «Нервные столбы?» — думает Ибн Сина. «Авеста» предлагает три вида лечения: травами, ножом и словом.
КИТАЙ… Конкретно с китайской медициной Ибн Сина, наверное, не мог быть знаком. Но ее знания — в медицине Индии и других народов. Широко известны операции китайских врачей с применением, как бы мы сейчас сказали, наркоза. Их делал еще Бянь Цюэ в VI веке до н. э. А знаменитое учение о пульсе! Ван Шу-ха, III век, написал 10 томов об этой величайшей тайне человеческого организма[127]. Учение о диагностике с помощью осмотра тела, ощупывания, исследований пульса, кала и мочи — Сун-Сы, VII век. Иглотерапия — учение, которому более нескольких тысяч лет. Построено на единстве противоположностей — ян и инь, определяет 14 меридианов (каналов) у человека, шесть располагаются на внутренней поверхности тела, на них лечебные точки, иньские каналы идут вниз, янские — вверх, закрутишь иглу по часовой стрелке — затормозишь процесс, против — возбудишь.
Хуа То… Щемящая слава китайской медицины. Уникальны не только его знания, но и этика. Был ли доступен Ибн Сине пересказ страниц классического китайского романа «Троецарствие», посвященных Хуа То? — неизвестно. Но вея история Средней Азии тесно связана с великим шелковым путем, который пронизывал земли от Желтого до Черного моря! Ходили по этому пути купцы ремесленники, сказители, монахи, образованные чиновники. А военнопленные! Порою цари предпочитали брать дань не деньгами, в учеными и ремесленниками. Не от китайских ли пленных Средняя Азия в VIII веке переняла способ книгопечатания?!
«Троецарствие» рассказывает о Хуа То следующее: мчи он лекарствами, проколами и прижиганиями. Если у человека болеют внутренности так, что никакое лекарство не помогает, дает выпить отвар из конопли. Боль-вой засыпает. Хуа То вскрывает ему острым ножом живот, промывает целебным настоем внутренности, зашивает рану пропитанными лекарствами нитками, смазывает шов настоем — и через месяц человек здоров.
У генерала-деспота Цао Цао долгое время болела голова. Хуа То сказал ему:
— У вас в голове от простуды гной. Ему нет выхода наружу. Выпейте конопляного отвара, я продолблю вам череп в смою гной. Тогда корень вашей болезни будет удален.
— Ты хочешь убить меня! — заорал потрясенный генерал.
— Великий ван, не приходилось ли вам слышать, как Гуань Юй был ранен в руку отравленной стрелой? Я предложил ему очистить кость от яда, и Гуань Юй нисколько не испугался.
Генерал посадил Хуа То в тюрьму, потому что Гуань Юй был его врагом. Хуа То, для которого не существовал враг или друг, а существовал только больной, — не понял гнева Цао Цао.
В тюрьме Хуа То сказал стражнику:
— Скоро я умру. Жаль будет, если моя книга на Черного мешка останется неизвестной миру. Я дам вам письмо, пошлите кого-нибудь ко мне домой за этой книгой. Я хочу отблагодарить вас за вашу доброту, подарю ее вам, и вы продолжите мое искусство.
Смотритель тюрьмы пришёл к жене Хуа То и видит: она… топит томами этой книги печь. Осталось всего два листка…
Ибн Сина открыл новую тетрадь записей.
ГРЕЦИЯ… Опыт Книдской, Кносской, Сицилийско-Кротонской школ. Знания их обобщены в гиппократовом сборнике — конгломерате разных авторов разных времен. Гиппократ ценен для Ибн Сины хирургией, стремлением к установлению общего диагноза, принципом лечения противоположным, а также лечением язв, ран, свищей. Изучает Ибн Сина и все виды повязок: круговые, спиральные, восходящие и так называемую «ромбовидную шайку Гиппократа». Особенно заинтересовало Ибн Сину учение Гиппократа о формировании человека внешней средой, о природном происхождении психических складов людей, о единстве природы и человека. «Люблю Гиппократа, — подвел итог Ибн Сина, — но надо все проверить».
РИМ. ГАЛЕН… за 900 лет до Ибн Сины он подарил миру анатомию, которая служила человечеству и в эпоху Возрождения. Сколько записей по Галену! Всю жизнь Ибн Сина возил с собой его книгу, она сохранилась. Находится во французской национальной библиотеке. На полях рукою Ибн Сины написано: «Фи хауз ал-факир Хусайн Ибн Абдуллах ибн Сина ал мутатаббиб» — «Стала принадлежностью бедного Хусайна Ибн Абдуллаха Ибн Сины, считающего себя врачом». Пока это единственный автограф Ибн Сины, — то есть, запись, сделанная непосредственно его рукой.
ЦЕЛЬС. Ибн Сина склоняет голову перед его гениальной хирургией. Подолгу изучает операции чревосечения, трепанации черепа, а также обработку ран, швы брюшной полости. Особенно поражает вот этот шов:
Восемь книг Цельса — энциклопедия медицинских знаний его века.
ВИЗАНТИЯ… Десять книг Орибазия, IV век, где впервые говорится о лечении минеральными водами. Ибн Сина тщательно продумывает этот опыт, вводит его в «Канон».
Знаменитая хирургия Павла Эгинского! VII век. Ибн Сина называет его в «Каноне» просто Павел, любя его.
ГУНДЕШАПУРСКАЯ школа… Основана в VI веке иранским шахом Хосровом Ануширваном, мать которого была тюркютка, дочь Истеми, Школа обобщила греко-римскую и индийскую медицину, углубила знания фармакопии. Сабур ибн Сабир написал 22 тома по токсикологии (терапии отравления). «Книгу бесед о медицине между врачом аль-Харисом и царем Хосровом Ануширваном» Ибн Сина прочел еще в Саманидском книгохранилище. Изучил опыт знаменитой династии врачей Бохтишу, опыт аль-Хариса — врача арабов, лечившего самого пророка Мухаммада. А книги Ибн Исхака по глазным болезням, которые покупали буквально на вес золота! Все изучено Ибн Синой.
БАГДАДСКАЯ ШКОЛА… Знания врачей Табари, Рази, на писавшего 20 томов «Всеобщей книги по медицине», Сабита ибн Курры, Ибн Аббасса, Косты ибн Луки — отца эксперимента. Его критическое отношение к авторитету древних восхитило Ибн Сину. Внимательно прочел он и медицинские трактаты Кинди, а также труды врача Джасалика — учителя Натили.
И все рукописи Масихи…
— Вот оно, великое компиляторство! — сказал Бурханиддин, подводя итог рассказу. — Все из чужих голов! Ничего своего!
Британская энциклопедия, XX век: «По чистой случайности труды Авиценны использовались как руководство в европейских университетах с XII по XVIII век, вытеснив труды Рази, Али Аббаса и Авензоара», США, 1947, Ц, Меттлер. «Нельзя считать, что Ибн Сина сделал какой-нибудь существенный вклад в практическую медицину».
Лондон, 1922 год. «Влияние „Канона“ на средневековую медицину было отрицательным, так как он убеждал врачей в том, что пользование силлогизмами лучше, чем непосредственное наблюдение больного»[128].
Откроем «Канон»… [129]
Ибн Сина первый в истории медицины дал точное классическое описание менингита. Американский невропатолог Кэмпстон сказал: «Вряд ли в наше время к этому описанию можно прибавить что-нибудь новое».
Ибн Сина первый в истории медицины дал полное и точное описание плеврита, воспаления легких, астмы, туберкулеза, выделив их из общих легочных болезней. Указал на заразительность чахотки. Описание картины туберкулеза у Ибн Сины так точно, что даже появление рентгена не внесло в него изменений. Без изменений перечисляет А. Штримпель, известный немецкий терапевт, все авиценновские признаки плеврита в своем «Руководстве внутренних болезней», выдержавшем 25 изданий.
Ибн Сина первым указал на роль нервной системы в патогенезе бронхиальной астмы, как установил врач из Таджикистана М. Бобоходжаев. Она возникает, пишет Ибн Сина, от повреждения начальных мест органов дыхания — то есть нервов спинного мозга и головного мозга. К такому же выводу недавно пришла я современная медицина, Ибн Сина первый а истории медицины описал картину, лечение и причину болезни, считавшейся в Европе до XIX века самой загадочной — бешенства. Только в 1804 году Цинке экспериментально доказал заразительность слюны больного. Ибн Сина же еще в XI веке, когда не было микроскопов и лабораторий, написал: «Если больной укусит кого-нибудь в разгар болезни, то с укушенным происходит то же самое, что произошло с больным. Остатки его воды и еды делают то же самое и с теми, Кто Их употребил». Одним из лучших лекарств от бешенства Ибн Сина считал питье, приготовленное из печени бешеной собаки. Лишь через много столетий это получило подтверждение, — прививка! [130].
Ибн Сина первый в истории медицины отделил оспу от кори, выделил ветряную оспу в самостоятельное Заболевание.
Ибн Сина первый в истории медицины применил При лечении сифилиса ртуть.
Ибн Сина первый в истории медицины указал на важность проблемы диабета и на выпадение сахара в Моче больных: «Осадок мочи диабатуса, — пишет он в „Каноне“, — имеет сладкий вкус, как у меда». В Европе Это впервые заметил Т. Уиллис в XVII веке. Современным врачам почти не пришлось прибавлять ничего нового к характеристике клиники диабета, которую дал в XI веке Ибн Сина. Он первым указал и на причины Этой болезни: нарушение функций печени, механическая и паренхиматозная желтухи, тонко отличаемые Ибн Синой от других видов желтух.
Ибн Сина первый в истории медицины указал на заболевание инфаркта миокарда: «Иногда в сосудах сердца происходят закупорки, которые вредят действиям его». Указал на связи заболевания сердца с болезнями других органов — то, что современная медицина определила лишь в XX веке.
Ибн Сина первый в истории медицины высказал пред положение о заразности чумы, а также указал на переносчиков возбудителя заболевания — крыс. «Одно из указаний мора, — пишет он, — когда ты видишь, что мыши и зверьки, живущие в глубине земли, выбегают на поверхность и ошеломленные бегут из своих гнезд». В Европе об участии крыс в распространении чумы сказал Иерсек в 1894 году[131].
Ибн Сина впервые а истории медицины описал в отделил от других болезней сибирскую язву. В Европе это сделал в XVIII веке Марен. Ибн Сина отделил от других болезней и рожу, клиническая картина которой целиком используется в современной медицине. Отделил от других болезней холеру, а также проказу, — дал ей название «лепра»[132].
Ибн Сина первый в истории медицины указал на «вредоносного комара» — возбудителя кожного лейшманиоза. Только в 1921 году братья Сержан экспериментально подтвердили это[133].
Ибн Сина первый в истории медицины применил пальпацию печени и перкуссию (постукивание) при установлении диагноза. «С помощью постукивания, — пишет он „Каноне“, — различают бурдючную и барабанную водянку». В Европе это впервые применил Л. Ауэнбруггер в XI веке.
Перебирает Ибн Сина записи, живя у рыбаков в Дихистане, раздумывает, ищет единую систему изложения, образность, лаконизм, простоту.
Рыбаки вылечили его душу. У него появилось желание жить. Он понял: начинать надо не с сомнения, а с безнадежности. Именно в этой полной безнадежности, вдали от мира, он и вытащил записи, сделанные на разных листках резной бумаги, разными чернилами, разными калямами.
Вот бумага с красной каймой. Она из отцовского дома. Вот желтая бумага — бумага Масихи, Вот обрывок голубоватой бумаги — от тетради Ибн Ирака. На этой бумаге может, и нарисовал он портрет Ибн Сины для султана Махмуде! Вот запись, сделанная в Каракумах у костра. Рядом сидел Масихи… Симптомы его заболевания, смерть… Многие слова размыты слезами. Вот запись, набросанная в пути, где-то около Туса. А здесь, в Дихистане, сколько он лечил! Записи о болезни, свалившей и его у рыбаков, — знаменитой дагестанской лихорадке. Мало кто выживал после нее. Рыбаки собирали редкие травы, лазали за ними в опасные места: болота, ползучие пески — лишь бы вылечить Ибн Сину, который таял у них на глазах. Но и умирающий мозг внимательно прислушивался к себе. Он подарит затем человечеству классическое описание двадцати видов лихорадки, причины возникновения их, лечение.
Для Ибн Сины начало работы над «Каноном» стало как бы прощанием с жизнью. Он написал первые слова в полной безнадежности относительно своего будущего. Но по мере того, как продвигалась вперед работа, оживал душой. Если проявить терпение, страдание превращается в наслаждение. Этому научили его рыбаки. Горе дается для того, чтобы подняться еще выше. Этому тоже он научился у рыбаков, у тихой их, безотрадной жизни. Не обвинять, а осмысливать свою судьбу — вот что главное. И все же, как ни окреп Ибн Сина в Дихистане, все чаще и чаще охватывало его состояние, о котором хорошо сказал один поэт, что умер в джонке посередине реки, среди великого одиночества неба и земли.
Хочу
Средь постоянного скитанья
Хорошему поведать человеку
Свою печаль
И подавить рыданья… [134]
Таким человеком стал для Ибн Сины «Канон».
— Медицина — наука прекрасная, — сказал Бурханиддин. — Но она должна строиться на откровениях, ниспосылаемых богом. Если бог молчит, когда врач думает, как спасти больного, значит болезнь — наказание и бог не хочет его выздоровления. Ибн Сина же лечил больных с помощью знаний, добытых разумом. А разум не слышит откровений. Разум одинаково лечит и благородного, и подлеца. Ибн Сина становился на пути бога, путал тончайшую серебряную паутину божественного предопределения, которой все мы опутаны. Тронешь здесь, там отзовется.
Здоровье, болезнь, смерть В все это тайное оружие бога. Вот чего Ибн Сина не понял! Бог с помощью этого своего оружия незаметно подправляет мир. Вот Александр Македонский, например, стоит на берегу Граника. Высота — 20 человеческих ростов. Сзади пролив, который греки только что пересекли. Первые шаги их по персидской земле… Что делать? Плыть назад в Македонию? И Александр бросается в воду вместе с конем, воодушевлял воинов. И что же? Не разбился! Ни царапинки! Даже волосочек с головы Не упал! А почему? Потому, что богу Надо было тогда, чтобы Александр завоевал Персию. И сколько бы потом Александр ни бросался в ледяную воду, в рукопашный ли бой без шлема, в одной рубашечке, какие бы страшные ущелья ни пересекал, всегда оставался живым здоровым.
Как вдруг, в Вавилонии, на обратном пути из Индии домой, вошел однажды в тронный зал, увидел На троне… нищего в своем венце, и так это потрясло его, в такое он пришел подавленное состояние, что все диву дались. То в Жар его бросало, то в холод, то вдруг охватывало беспокойство, то смеялся, то плакал, то испытывал страх, то безрассудную смелость. Друзья шутили: «Такой пустяк!» А он понимал: не пустяк, знамение бога, доброта его, предупреждение о смерти.
И действительно, через восемь дней Александр умер. «От лихорадки», — сказали врачи. От волн бога, — говорим мы. Не умри он тогда, перепутал бы весь мир. Вот бог его и остановил — лихорадкой.
Бескрылость мышления Ибн Сины поразительна. Сын Востока! И так не понимать предопределения!.. Предопределение, а не человеколюбие — знамя медицины. Человеколюбием может обладать только бог. Представьте собаку, которая любит собак, — этакое собаколюбие… Вот так же смешно богу человеколюбие. У нас есть только послушание. И в послушании богу — единственная наша красота. Если бы Ибн Сина понимал предопределение, никогда бы не взял нож и не вскрыл тело человека: мертвого или живого, не обнажил бы свету суетного мира великую тайну, которая невидимо собиралась в чреве матери и так же невидимо исчезнет в чреве земли, запечатанная рукою смерти.
— Воистину так, — сказала толпа.
— «Органы и их полезные функции, — пишет Ибн Сина в первой главе „Канона“, — врач должен исследовать при помощи внешних чувств и… РАССЕЧЕНИЯ» — то есть ВСКРЫТИЯ! Чего? Человеческого тела! Ибн Сина нарушил и еще одно предписание ислама: мужчина не должен видеть обнаженную женщину. Ибн Сина же придумал щипцы и петлю для извлечения ребенка из чрева матери при родах, не благословенных аллахом…
Индиец Суш рута в IX веке до н. э., пытался поворачивать плод на ножку в этих безнадежных смертельных случаях, но и это редко спасало от смерти мать и дитя. Открытие Ибн Сины сняло фатальность с таких родов. Много размышлял он и над проблемой «незавязывающихся» жизней — выкидышей. Причина их «от матки, от чрезмерной ширины ее устья, малого сжатия ее», — пишет он в «Каноне». Только в 1948 году ученым всего мира с помощью тончайших нейро-гистологических И электрофизиологических исследований удалось расшифровать физиологические закономерности выкидышей. И они полностью совпали с тем, что в одной только фразе сказал Ибн Сина в XI веке.[135]
Не менее гениальной была и его догадка о причине бесплодия — самой большой трагедии на земле. Чистое, мудрое отношение Ибн Сины к материнству поражает соединением святости и конкретной научности, В середине XX века разгадка причины бесплодия, уместившаяся у Ибн Сины также в одно предложение, получила экспериментальное научное подтверждение.
— А теперь я прочитаю, — говорит Бурханиддин, — описание одной операции из «Канона», и вы сами убедитесь в безбожии его знаний, «Часто бывает, что череп, ломается, — пишет Ибн Сина. — Если видна оболочка и опухоль… то тебе следует проявить поспешность… Сначала обрей раненому голову и сделай два пересекающихся под прямым углом разреза. Затем сдери кожу, чтобы обнажилась кость, которую собираешься выскабливать, и если от этого начнется кровотечение, заполни разрез тряпицами, смоченными в воде с уксусом, или сухими тряпицами, а потом наложи компресс из вина с оливковым маслом и сделай соответствующую повязку.
Когда же придет утро, тебе следует взяться за выскабливание сломанной кости. Для этого больной должен сесть… заткнешь ему уши ватой, чтобы не раздражал его шум от ударов… Если кость крепкая, то сначала долбя долотами, не проникающими вглубь, имеющими на внутренней стороне острых мест маленькие выступы, которые не дают им углубиться и дойти до оболочки. Таким образом расщепленная кость долбится и вынимается не разом, а мало-помалу…
Когда же продолбишь кость, выровни при помощи скребка шероховатости на кости головы., предварительно положив снизу приспособление, прикрывающее и защищающее Оболочку… После этого Лечения железом возьми льняную тряпицу, смочи ее в розовом масло в прикрой ею устье раны. Потом возьми тряпицу, сложенную в два три слоя, погрузи ее в вино с розовым маслом и смажь ею вею рану, а затем наложи на нее тряпицу как можно более легким образом, чтобы она не обременяла оболочку, я делай поверх ее широкую повязку…»
Многим на площади Регистан сделалось дурно. Бурханиддин остановил чтение. Объявил перерыв.
Али вспомнил, как Муса-ходжа прочитал наизусть из «Канона» несколько строк, когда Али, теряя мужество, кричал и корчился от боли после долгого нахождения в канахане: «Знай, к числу хороших и действенных лечений относится пользование тем, что усиливает душевную силу, — например, радость, встреча больного с тем, что он любит, и постоянное нахождение с человеком, который радует его. Иногда полезно нахождение с мужественными людьми и с теми, кого он стыдится…»
Все это вместе был для Али Муса-ходжа, И еще стал таким человеком ему Ибн Сина. «Ах, Хусайн, Хусайн… Милый, дорогой Абу Али… Помоги! Встреча с тобой — это рана на моей голове. Просверли мне больную Кость остротой своей Мысли, вынь из меня дурноту, гадкий липкий страх перед жизнью, перед теми, у кого власть, невежество мое и рабство души. Прополоскай мой мозг в ледяной своей чистоте, наложи повязку из мудрости и прозрения, перевяжи рану своей добротой, и я — новый, мудрый, чистый Али — припаду к твоим ногам и буду всегда и во всем помогать тебе».
Да, действительно, Ибн Сина-хирург — явление уникальное. Его операции по удалению злокачественных опухолей — прообраз современных операций. Серые полипы зачислены им впервые в истории медицины в злокачественные, он советовал лечить их «осторожно, не вырезая я не выскабливая». Первый четко разграничил две стадии рака печени: раннюю и цирроз.
Первым предложил новый, щадящий способ пришивания кожи к краям разреза при вскрытии дыхательной трубки во время удушья, широко применяемый и сегодня такой технической тонкости до Ибн Сины ученые ни у кого не встречали[136].
«Я опишу тебе лучший способ зашивать живот, — пишет Ибн Сина в „Каноне“, — научу зашивать глаз женским волосом».
Ибн Сина оставил богатую и тонко разработанную главную хирургию. Его рекомендация по лечению симблефаронов хирургическим путем были разработаны впоследствии одесской школой академика В. Филатова. Принципы и цели хирургического лечения трихиаза, описанные Ибн Синой, почти ничем не отличаются от современных методов[137].
Его способы вправления переломов костей черепа, челюсти, ключицы, лопатки, грудины, ребер, позвоночника, плеча, предплечья, запястьев, пальцев, костей таза, бедра, голени, стопы, позвоночника… действенны И по сей день И носят в большинстве случаев название «способ Авиценны».
Он разгадал и механизмы вывихов. Его взгляд на это ничем не отличается от современного. Блестящее объяснение не мертвого участка тела, что раскрывает анатомия, а живого, увиденного без рентгена, потрясает. «Некоторые люди, — пишет Ибн Сина, — предрасположены к вывихам в суставах, ибо ямки в костях суставов у них неглубокие, так что входящие в них головки держатся неплотно, а лежащие между суставами связки не крепкие, а слабые и тонкие от природы или влажные, легко поддающиеся растяжению, или к ним изливаются вязкие, способствующие скольжению жидкости, или обламываются края костей суставов, в которые входят головки, и ямки оказываются заполненными, щербатыми, без перегородок».
— Мне кажется, — говорит Бурханиддин, — если он сейчас встанет И объяснит нам, как «вывихнулась» из своего сустава планета или звезда, я не удивлюсь. Все он знает. А все знать может только гордыня. Омар Хайям, считавший Ибн Сину своим учителем, тоже был пьяница, развратник и еретик, каких свет не видел. Но я прощаю ему все за одну только его фразу, которую он сказал перед смертью: «Господи! Прости мне мое знание тебя»…
«В Дихистане я заболел тяжелой болезнью и вернулся в Гурган, — пишет Ибн Сина в „Автобиографии“. Но не лихорадка выгнала его, а слава. Славой он обнаружил себя… Много лечил, и к нему стали приходить даже из Гургана! Слава его, словно ветер, долетела и до Махмуда, И нельзя было подвергать султанскому гневу рыбаков.»
— Так почему же Ибн Сина сжег книгохранилище Самани? — спросил Хусайн у рыбаков при прощании.
— А ты не понял?! — удивился старик, рассказавший легенду. — Он боялся, что войдет в Пещеру человек с несовершенной душой. А знания, соединенные со злом, могут погубить мир.
Как не было горько Ибн Сине расставаться с рыбаками, он все же покинул их и в ненастье вдоль темного, неуютного, спорящего с ветром Каспийского моря, через болота и тростники, кишащие кабанами: вдоль стен и башен, бегущих с руслом Атрека, дошел до Гургана, и вместе с Атреком вошел в город.
На этот раз Гурган удивил Ибн Сину снегом. Пальмы в снег! Такого он еще никогда не видел. Снег лежал и на башне Кабуса с северо-восточной стороны. «Значит, ветер дул со стороны Бухары… — подумал Ибн Сина с щемящей болью. — Летел через Каракумы, может, даже над могилой Масихи, — и вот, перевалив Хорасанские горы, принес мне снег детства…»
О Детстве сны ты видишь до сих нор,
— вдруг сложилась строка, —
Хоть молодость уже за гранью гор.
На базаре, покупая лепешку, Ибн Сина получил сдачей монету, отчеканенную в этом Году В Бухаре, на монете имя Арслана Глухого — младшего брата илек-хана Насра, завоевавшего Бухару в 999 году.
А Наср в это время шел, утопая в снегах, из Узгенда в Кашгар биться со старшим своим братом Туганом, заключившим против него с Махмудом союз.
Шел и думал О жизни… Белый конь, тяжело дыша, с трудом вытаскивал ноги из сугробов, зло косил на Насра огромный красный глаз. Потом останавливался. Ребра ходили ходуном. «Вот так же встала, не пошла дальше и моя судьба, — подумал Наср. — Из чего состояла жизнь? Из вражды с братьями. В детстве мы спали На одной кошме, и ластились к отцу, когда он возвращался из дальних походов, скакали по весенней степи под горячим ветром, пьянея от густого запаха цветов. Цветы в травы доходила до брюха коней. А теперь до брюха доходит снег: „Брат идет навстречу брату с одной целью: убить“.
Наср круто развернул коня и поехал домой. Потом, уже из Узгенда, послал к Махмуду поела с просьбой помирить его с братом.
То же сделал и Туган… О, великая сказка! Вечная сказка Вечной Матери, настойчиво вплетаемая в узор на попоне коня, колчане, кисете, рубашке под кольчугой, походной суме:
— Степь, Родина. Мать,
— Разбитое лицо, разбитая дружба, предательство брата, разделенная родина, — то, что когда-то погубило тюркютов и столько других народов, когда брат шел убивать брата.