IX «На наковальне между небом и землей»
IX «На наковальне между небом и землей»
Бурханиддин-махдум входил на площадь Регистан в окружении двадцати мулл — один белоснежный небесный муж с двадцатью земными тенями. Белые угольники платков, которыми муллы подпоясали черные чапаны, казались сзади белыми клыками. И когда муллы шли, плотно окружив судью, все невольно вздрагивали — Бурханиддина охраняла белая Шевелящаяся Пасть.
Али пришел на заседание все в той же одежде дервиша, да еще с привязанной бородой, которую купил в а базаре в потешной лавке, и встал в задние ряды.
Сегодня ночью у ворот Углон, где он спал, его разбудил шум. Отодвинув тряпку, прикрывавшую вход в нишу, он увидел двух русских в кожаных куртках со связанными руками. Им заткнули платками рты, столкнули в яму начали закапывать. Яма была неглубокой — видно, не хотелось палачам особо долбить каменистый грунт. Земли, что накидали сверху поваленных друг На друга лед, тотчас стала шевелиться, а три палача, побросав лопаты, сели курить — пережидать, пока успокоится могила. Али поднял голову и завыл как волк, страшно сжав зубы. Наружу не вырвался ни один звук, но от напряжения что-то лопнуло внутри, и теплой струей потекла из носа и ушей кровь.
Стоя сегодня в толпе на площади Регистан, он ощущал запах крови, пропитавший его одежду, хотя утром и застирывал ее в болоте. В глазах же стояли вспышки лопат в темноте под луной на шевелящейся земле. Так эмир казнил полпредов-большевиков, открыто находящихся при его дворе.
Али видел, когда входил на площадь, Муса-ходжу, но ничто не дрогнуло в его душе. Пройдя мимо старика, даже слегка коснувшись его, он встал в дальнем углу, за спинами русских офицеров, где стоял в прошлый раз.
— Ну что ж, — сказал, поднимаясь после короткой молитвы, Бурханиддин-махдум, — продолжим разбор теоретических наук Ибн Сины. Он разделил их на три: метафизику… ну, это как бы эмир, царь среди наук. Она изучает то, что невозможно далеко от нас — бытие бога. Вторая теоретическая наука — математика. Это как бы казначей эмира. Третья — физика, базар нашей жизни — то, что мы видим каждое мгновение.
Метафизику мы с вами уже почти всю разобрали. Перейдем к физике. Ну а то, что будет у нас теперь состоять суд только из одного обвинителя — эмира, не сочтите нам в вину, но скоро Али будет пойман и снова предстанет перед нашим справедливым гневом. А пока…
И тут стал пробираться к Бурханиддину Муса-ходжа, разматывая на ходу чалму. Кинул ее на шею, склонил голову и так подошел к главному судье.
Бухарцы вздрогнули. Это означало, что старик приносит кому-то в жертву свою жизнь.
— Вы жертвуете жизнь эмиру? — ласково спросил Бурханиддин. Сошел с возвышения встретить в усадить старика на то место, где раньше сидел Али.
Али упал из кипятка в лед. Все отпустило его: и страх за себя, и тоска по прежней крестьянской жизни, и ужас прошедшей ночи, и запах крови, и равнодушие к старику. Остались только Ибн Сина, слепой старик и любовь к ним обоим. Но все это было как в тумане. Словно спал он и видел сон, и что-то раздражало смертельно-желанную красоту.
Два русских офицера и толмач взволнованно переговаривались между собой. Один, хрупкий, с серыми светящимися от горя глазами, подался вперед, к слепому старику, и мертвый его, будто пылью подернутый взгляд, вдруг расцвел удивительной голубизной. «Наверное, это и есть воскрешение, — подумал Али, глядя на офицера. — Нет, воскрешение там», — и, вытянув шею, стал смотреть слепого своего друга.
— Не оставил нас бог, — ласково говорил Бурханиддин, усаживая старика. — Муса-ходжа — известный в городе человек, из джуйбарских ходжей! А вы знаете, какую честь оказал им эмир, когда поднимали его ханом на белом войлоке: за один из четырех углов держался и джуйбарский ходжа Ахмад. Благороден Теперь наш суд, коли такого святого человека поставил бог на противоположное мне место, — Бурханиддин говорил все это для Муса-ходжи. Он как бы заклинал его не портить дело, и думаться. Не за эмира же в самом деле вышел старик отдавать жизнь?
— Итак, теоретическая физика, — ясно и твердо произнес Бурханиддин, оглядывая народ. — Базар жизни. Сколько здесь движения! Ни кто и ничто не стоит на месте. Никто а ничто не имеет определенного состояния. Кто-то умирает, кто-то рождается… Горы, моря, растения, животные, человек… Все крутится, несётся, перемещается, словно в гигантском колесе! Попробуй объясни, не сломай голову. Все это и есть физика: паука о природе. Но вот что я вам еще хочу сказать. — Бурханиддин остановился, выпил воды. — Когда Ибн Сина умер, его учение не умерло вместе с ним. Философ Таухиди — гений получше Ибн Сины. Кто держал его книги, весь пропитывался желчью. Но бог разбудил несчастного, сжалился вид ним, спас от грядущего ада: Таухиди по внезапному божественному внушению сжег все свои книги перед смертью[106] и написал: «Я не хотел оставлять их людям, среди которых я не увидел ни одного достойного любви и уважения. Не раз они вынуждали меня идти в пустыню и питаться травой, подвергали позорной зависимости как от образованного, так и невежды, и я принужден был продавать мою веру и мое благородство. Исключительно мое положение, исключительно слово мое, исключительна вера моя и нравы мои. Подружился я с уединением и довольствуюсь одиночеством. Привыкнув к молчанию, знакомый с печалью, несу мое горе, отчаявшись в людях. Сжигаю книги, ибо нет у меня ни ребенка, ни друга, ни ученика…» Вот к какому горькому одиночеству приводит безбожие! — Бурханиддин вынул платок и вытер глаза. — А Ибн Мукаффу всевышний не пощадил. Ибн Мукаффа — это тот, кто первым перевёл на арабский язык Аристотеля, — ни одни только восточные христиане, как видите, принесли нам эту заразу! Богословов Ибн Мукаффа называл базарными торговцами, зазывающими покупателей в лавки. Джувайни, учитель Газзали, оставил нам полный гнева рассказ о том, как Ибн Мукаффа, кармат Джаннаби и Халладж сговорились разрушить мусульманскую державу. Некоторые говорят: Джувайни ошибся! Ибн Мукаффа, мол, жил в VIII веке, а Халладж в Х… Нет! Не ошибся! Дьявол неуничтожим! Казнишь его в VIII, он возрождается в XI Халиф Мансур дал приказ казнить Ибн Мукаффу, И его сожгли в печи, где вместо дров горели его же книги…
Ибн Сина от расплаты ушел. Книги его сохранились. Безбожное учение разошлось по миру. И Европа его переняла! И хоть сожгли в Багдаде[107] восемнадцатитомный труд Ибн Сины «Книгу исцеления» (души), она все же и по сей день жива. И ломали богословы голову, как уничтожить ибнсиновское безбожие? И вот родился через 300 лет после Ибн Сины великий философ-богослов Тафтазани. Б переписке Ибн Сины и Беруни есть место, где оба спорят о природе атомов. Беруни держал сторону Демокрита, Ибн Сина же Демокрита отвергал. Вот на этот момент и обратил внимание Тафтазани. Демокрит утверждает, что бытие — это совокупность атомов — вечных, материальных невидимых частиц. Для того, чтобы им двигаться, нужна пустота.
Богословы еще до Тафтазани сказали: атомы — частицы не материальные, а духовные. И не вечные они, а созданы богом, значит, постоянна гибнут и возрождаются. Богословам удалось настолько сместить понятие «атом» в свою сторону, что Ибн Сина старался быть в стороне от учения Демокрита об атомах. Тафтазани же поднял в XIII веке, богословскую трактовку этого учения как знамя для борьбы с Ибн Синой.
Основной вопрос теоретической физики: из чего состоят предметы, созданные богом и человеком?
Из атомов, отвечают все: и богословы, и философы. После Демокрита никто уже и этом не сомневается.
А вот как атомы соединяются между собой?
Отсюда в начинаются бои.
«Имеет ли учение об атомах какое-либо значение для мусульман? — спрашивает Тафтазани. — Да имеет. С принятием учения об атомах в богословской трактовке можно устранить такие нелепости философов, как теория существования некоей первоматерии и видовой материи, как вера их в извечность мира, отрицание телесного воскрешения, вечность движения сфер».
— Легко вам было кусать льва, когда он лежал мертвым. — вдруг произнёс Муса-ходжа, обращаясь к Бурханиддину и судьям.
Бурханиддин похолодел. Этого он боялся больше всего.
И толпа замерла. Так не за эмира, значит, снял Муса-ходжа чалму! И Али сделался белее бумаги: он понял, что убил старика.
Бурханиддин попробовал улыбнуться. Только бы не спорить со стариком, ведь он знает наизусть целые страницы сложнейших философских трудов Ибн Сины!
— Так это не я говорю, уважаемый Муса-ходжа, — поклонился слепому старику Бурханиддин. — Я зачитываю всего лишь великого Тафтазани! Не будем же мы спорить с этим ученейшим богословом?
— Спорить нельзя только с богом и посланником его Мухаммадом, — сказал Муса-ходжа. — Вот вы тут что-то говорили о пустоте. Это очень важное понятие в разбираемом нами вопросе, Ибн Сина пишет по этому поводу в «Книге исцеления»:
«Некоторые рассматривали среду как определенное препятствие, что, чем разреженнее среда, тем больше можно обнаруживать, так, что если бы ее не было, а была бы совершенная пустота, обнаружение было бы полным (тогда не было бы необходимости в том, чтобы вещь была больше, чем она представляется, чтобы можно было разглядеть и муравья на небе. Это несостоятельное рассуждение. Ведь из того, что среда оказывается более разреженной, вовсе не следует, что она является более отсутствующей, ибо разреженность не ведет к Отсутствию тела. Что касается пустоты, то это и есть отсутствие тела. В действительности же, если бы пустота существовала, то между отделенными друг от друга чувственно воспринимаемым и воспринимающим не было никакого стыка, одно не действовало бы на другое, и не испытывало бы его действия». — Вы думаете, уважаемый, мы что-нибудь поняли? — спросил, улыбаясь, Бурханиддин.
— А что ж тут непонятного? — искренне удивился Муса-ходжа.
Али тоже, как и все, ничего не понял, И толмач, переводивший русским офицерам, запутался, Али взмолился, чтобы старик объяснил! Неужели за эту абракадабру можно повесить чалму на шею и идти на смерть?!
Муса-ходжа понял ошибку. Надо говорить для Али! Он же здесь… И снова защемило у него сердце, раненное камнями, которые Али кидал в Ибн Сину.
— Ну, представьте, — начал говорить спокойно Муса-ходжа, — на облаке сидит муравей. Некоторые говорят: мы его не видим потому, что нам мешает воздух, разреженная среда. Не было бы, мол, его, мы видели бы муравья. Ибн Сина смеется над этим. Дело, говорит он, не только в воздухе. Разве не кажется вам маленькой гора, когда вы удаляетесь от нее?
Толпа облегченно вздохнула. Это понятно.
— Теперь по поводу пустоты. Ибн Сина говорит: ее нет. И не может быть. Есть только разреженность среды. Вот горит огонь. Вы подходите к нему. Не трогаете его, а уже знаете, что огонь — это тепло. Как же вы узнали об этом? А через разреженную среду — воздух! Воздух — это частицы пыли и воды. Огонь нагрел близкие к нему частицы воздуха, и вы через них почувствовали тепло, не дотрагиваясь до огня. А была бы между вами и огнем пустота, вы могли бы сгореть в огне, нечаянно вступив в него, потому что огонь не смог бы вас предупредить. Ведь так?
— Так, — ответили в толпе.
— А как бы распространялся в пустоте запах без движения частиц воздуха? Во всем — движение. Значит, пустоты нет, ибо пустота — это отсутствие движения.
Бурханиддин попросил привести ведро воды и ведро золы. На глазах народа он влил полное ведро воды в полное ведро золы.
Народ ахнул. Многие даже кинулись на колени и стали молиться — ведь они только что видели чудо!
— Доказал я вам, что пустота есть! — сказал Бурханиддин, вытирая платком лицо.
— Уважаемый судья показал опыт греческого философа Демокрита, — начал спокойно говорить Муса-ходжа. — Но доказывает этот опыт как раз наличие разреженной среды, а не пустоты. Потому что, если бы не было разреженности, то есть частичек воды и пыли между частицами золы, то зола спрессовалась бы в камень. Частицы золы необыкновенно легкие. Более легкие, чем частицы пыли и воды, частицы золы как бы сидят верхом на тяжелых частицах воздуха. Фактически в ведро воздух, каждая частица которого накрыта сверху частицей золы. Невидимые всадники в черных шляпах. Понимаете?
Али облегченно вздохнул. Это понятно. Те, что молились, поднялась: не было, оказывается, никакого чуда! Бурханиддин растерянно молчал. Его самого убедили доводы Муса-ходжи, разрушили то, но что он верил.
— Так, значит, по-вашему, Тафтазани не прав? — спросил старика помощник Бурханиддина судья Даниель-ходжа.
— А разве мы говорим о Тафтазани?! — удивился старик. — Мы же разбираем теоретическую физику Ибн Сины! Главный ее вопрос — «Что есть тело?» Так вот, Ибн Сина отвечает: тело есть не соединение атомов, двигающихся в пустоте, а сочетание материи и формы. Единство их.
В толпе зашевелились: «Непонятно!»
— Вот мой костяной гребень, — начал говорить слепой старик. — Что это такое? Сочетание кости и формы гребня. А ведь можно было бы из того же куска кости сделать не гребень, а нож для разрезания бумаги или зубочистку. Ведь так?
— Так! — сказал вместе с другими Али.
— А в природе тоже, по-вашему, наличествует сочетание материи и формы? — спросили судьи.
— Да. Вот, например, гора. Что это такое? Сочетание камней И формы горы. Тоже единство материи и формы.
— Аристотель в природных вещах отрицал такое единство, — сказал Бурханиддин. — То, что делает человек, — да! — это сочетание материи и формы, потому что человек держал в голове форму гребня и сделал гребень точно в соответствии с задуманным: вот такой, как у вас, уважаемый Муса-ходжа, — широкий, с редкими зубьями, а не такой, как у меня — узкий, с частыми зубьями. В природе же, когда создается гора, кто держит форму Горы в голове? Бог, — говорит Аристотель. В уме бота все формы материи. Поэтому то у Аристотеля нет единства материи и формы для ПРИРОДНЫХ вещей. Только для созданных человеком.
— На то Ибн Сина и гений, что лучше своего гениального учителя, — улыбнулся Муса-ходжа.
— Тогда кто дал камням форму горы? — вскричал Бурханиддин махдум, задетый за живое.
— Есть у Ибн Сины на это простой ответ?!
— Есть.
— Ну?
— Природа.
— Как это?
— Форму горы определяет не бог, а природа, то есть ветер и вода.
— Не понял!
— В «Книге исцеления» есть целый трактат о камнях. Он и рассказывает, как природа сама создает себе формы.
— При чем тут трактат о камнях? Мы говорим о теоретической физике!
— Вы плохо понимаете классификацию наук Ибн Сины, — грустно сказал Муса-ходжа. — Теоретическая физика — это наука о природе и потому сюда входят и науки, изучающие камни, растения, животных, человека, все природные явления. Так как же ветер и вода образуют форму горы? «Современные населенные области, говорит Ибн Сина, в прошлом были погребены под морем».
— И Бухара была под морем?! — удивились в толпе.
— Да.
Парод пришел в волнение. Али удивило, что русские отнеслись к этому сообщению спокойно.
— «Окаменение происходит, — продолжает говорить наизусть из книги Ибн Сины слепой старик, — после того, как дно моря поднялось…»
Новый взрыв возгласов в толпе. И опять Али удивился спокойному, даже насмешливому выражению лиц русских офицеров.
— «Глина, будучи вязкой, получает возможность я окаменению…»
Толпа стихла. Слушает.
— «Высыхая в течение долгого времени, она превращается сначала в нечто среднее между глиной и камнем. Это происходит на протяжении многих эпох, длительность которых мы не знаем. Мягкий камень превращается затем и твердый камень, если глина обладает вязкостью. В противном случае она рассыпается, прежде чем окаменеет. Вот почему иногда можно видеть, что некоторые горы как будто сложены из разных слоев… Ведь в свое время глина отлагалась слоями на дне моря.
По этой же причине внутри многих гор находятся части водяных животных».
Напряжение толпы спало. Многие вспомнили, что видели и сами отпечатки водяных животных на камнях, только не задумывалось.
— Появление же высот или тех или иных горных форм «произошло вследствие деятельности потоков и ветров между частями глиняных массивов, И если ты поразмыслишь над большинством гор, то увидишь, что углубления, их разделяющие, произошли от потоков. Но и этот процесс, если он закончился, совершался в течение долгого времени».
Гипотеза Ибн Сины о размывающей деятельности ветра И воды была высоко оценена Леонардо да Винчи, а в XIX веке ее вновь разрабатывал Лайелль.
Там же, в «Книге исцеления», Ибн Сина говорит, что собирал окаменелости и делал геологические наблюдения в горах у Джаджарма. А это был следующий город на его пути из Саманкана, куда он пришел с толпами голодного народа после встречи с Абу Саидом. Делал он записи и о наблюдаемых им растениях, об обычаях разных народов, языках, диалектах… поистине, человеческая мысль не останавливается никогда, какое бы горе ее ни давило! Невидимая, она оставляет по себе следы великой силы…
Преодолевая крутые горные дороги и тропинки Джаджарма, Ибн Сина направляется в Гурган к Кабусу, куда его вел Масихи, За пазухой — рекомендательное письмо Беруни.
Где он сейчас? Может, тоже в дороге? Только движется на восток, в Газну?.. В Гургандже они много спорили о материв и форме, о том, как связываются они между собой, Ибн Сина говорил об этом философским языком, Беруни — научным. Беруни сказал, что обязательно напишет на эту тему книгу. И начал ее писать, да тут нагрянул тот посланник от Махмуда — «чудо эпохи» Микаил.
Ибн Сина не знает, что Беруни остался в Гургандже что посланник уехал, не взяв с собой ни одного ученого. Но закончит Беруни книгу лишь через 13 лет, в Газне, находясь в плену у Махмуда. Назовет ее «Тахдид Нахаят».
В 1017 году Махмуд разгромит Хорезм. Эмир Абулаббас Мамун будет убит, Беруни с другими учеными отправится в Газну. А до этого, до 1017 года, Беруни на пять лет оставит науку: родине нужен Беруни-дипломат. В 1025-м Беруни наконец-то закончит «Тахдид» — «Геодезию», как условно назовут ее впоследствии ученые.
Такой книги у человечества еще не было. Представьте, держит Беруни в руках земной шар и думает: из чего он сложился? Как сформировался? Какие силы в этом участвовали? Каков его путь от вращающегося облака газов и пылеобразной космической смеси до прекрасного горного склона, покрытого цветами? Почему Земля перемежается гигантскими морями и океанами? Почему поверхность планеты не ровная, а есть гигантские впадины, горы, возвышенности, низины? Вопросы, которые мог бы задать ученый, высадившийся на незнакомой планете.
Беруни в 17 лет делал глобус, определил долготу более чем для шестисот городов, измерил радиус и определил величину диаметра Земли, то есть привык мыслить, находясь как бы над Землей, созерцая ее в своих размышлениях отстранено от себя. Отсюда и необыкновенный масштаб его мысли. А чисто современный, опирающийся на опытное знание и естественно-научные доказательства метод его дал мысли редкостную глубину. Поэтому, открыв «Тахдид» или любой другой его труд, читая тысячу лет назад написанные строки, испытываешь удивительное наслаждение от ясности и свежести мысли, имеющей значение и для наших дней. Если подвиг Ибн Сины состоял в том, чтобы углубить тезис Аристотеля о вечности мира, продержаться на нем весь свой век, то и дело вступая за него в бой (чем и объясняется особая трагичность его судьбы), то подвиг Беруни был в другом. В философии, которая не занимала у него первенствующего значения, он говорил о СОТВОРЕННОСТИ мира богом и о связи его с Высшим Единым, как сотворенного с творцом, в научных же трудах, в особенности в «Тахдиде», твердо и ясно обосновал объективный характер природы, развитие ее по своим, НЕ ЗАВИСЯЩИМ ОТ БОГА законам. Для того чтобы совершить то, что совершил Беруни, нужно было иметь не меньшее мужество. Ибн Сина и Беруни, два гения века, сделали одно дело: подпалили дом теологии с двух сторон. Поэтому то, наверное, и была необходимость в одновременном их существовании: одному такого не осуществить.
В истории Земли Беруни видел ритм огромных геологических эпох, ощущал постепенность становления того или иного вида животных, растений, их полное раскрытие и увядание, смену другим, новым, видом, мыслил Землю в чистом ее, космическом бытии до человека, потом с человеком, и предполагал ее существование посла деятельности человека.
«Суша перемещалась на место моря — писал Беруни, — а море на место суши в древне времена: если до существования человека в мире, то и неизвестные, а если после, то в незапамятные, поскольку сведения обрываются по прошествии данного времени, особенно, если они касаются явлений, существующих в виде изменений, часть за частью, так что вникнуть в эта явления могут лишь набранные».
Учение Беруни об образованна Североиндийской и Туранской низменностей высоко оценивается современными учеными. Беруни из 500 лет предвосхитил теорию Леонардо да Винчи об образовании Ломбардской низменности. В «Тахдиде» Беруни выскажет мысль в о функциональной зависимости размеров обломков осадков от объема течения реки. Историки геологии предлагают назвать этот закон его именем[108].
Спорит, волнуется толпа на площади Регистан после того, что им рассказал слепой Муса-ходжа. Не знают, что — делать, судьи. В полной растерянности Бурханиддин.
Муса-ходжа достал яблоко, начал медленно счищать С него ножичком кожуру.
— Пока вы шумели, — сказал он, кладя кусочек яблока в рот, — материки пододвинулись друг к другу. На три волоска.
Толпа замерла, обиделась — серьезный разговор стара к превратил в сказку. Но тут Муса-ходжа поднял шкурку от яблока:
— Вот столь же тонка и кора Земли. Беруни считает, что она не застылая, а беспрестанно дышит, изменяется, Живет, то опускается, то поднимается. Вот почему сдвигаются горы, проваливаются города. Материки же, словно листья деревьев, плывущие по воде, медленно движутся друг другу навстречу или расходятся[109].
Али слышал, как русский офицер восторженно и громко что-то сказал другому офицеру, бухарцы даже оглянулись на него.
— Что, что он сказал? — спросили они друг друга.
— Ну и Восток, сказал, — перевел толмач.
— Беруни, как и Ибн Сина, — продолжает Муса-ходжа, — считает, что природа сама вырабатывает себе формы. Не берет их у бога.
— Не Беруни ли в философских трудах опровергает Ибн Сину, говоря, что мир создан богом? — перебивает старика Бурханиддин. — Причем говорил он это с семнадцати своих лет до восьмидесяти!
— У каждого своя тайна, — заключил Муса-ходжа. — Одному выпадает первому зажечь свет в темноте, и сам он иногда сгорает при этом факелом. Другому — всю жизнь поддерживать огонь, кидая в него вместо поленьев свои года.
Ибн Сина, придя в Гурган, попал на похороны Кабуса. От жестокости этого аристократического старика стонала уже вся страна. Войска схватили Кабуса и предложили трон его сыну Манучехру. «Сына уговаривали прикончить отца, — рассказывает историк Ибн ал-Асир. — Манучехр приказал отправить отца в баню и отобрать у него одежду. А была зима… Кабус замерз в бане». Таким образом, Манучехр не пролил его крови и вроде бы в смерти не виновен.
Вот и окончился путь Ибн Сины. В начале пути — могилы матери и отца, в середине — могила Масихи…
В первые же дни своего правления Манучехр отправил посольство к султану Махмуду с признанием его господином над собой. Во всех мечетях Гургана на все голоса стали славить Махмуда. Вот так от Махмуда Ибн Сина ушел, к Махмуду и пришел.
Беды все, как из железа, для которых я — магнит…
подвел итог Ибн Сина своему пути из Гурганджа в Гурген. Фирдоуси тоже не остался в Гургане, куда пришел, оставив Тус. Нашел приют в горах у Шахрияра Бавенда — правителя Прикаспийского Табарнстана[110], потомка последнего иранского царя Йездигерда III.
— Отвернулась от меня судьба, не дан мне завершить доброго дела, — сказал Фирдоуси Бавенду. — Хочу тебе посвятить «Шах-намэ», ибо вся она — предания и дела твоих предков.
— Ты — шиит, — сказал, успокаивая Фирдоуси, Бавенд, — в каждый, кто предан пророку, но преуспевает в мирских делах, как сами они в этом ни преуспели. О том, что Фирдоуси скрывался у Бавенда, пишет Низами Арузи Самарканди. Он же рассказывает о сатире и сто бейтов, которую написал Фирдоуси на Махмуда, — зрела она в пути. Упоминает о сатире и Мухтари черев 80 лет после смерти Фирдоуси, — 1026+80…
Бавенд, прочитав сатиру, долго молчал. Потом и сказал:
— Отдай мне эти сто бейтов. Я заплачу тебе за каждый по тысяче дирхемов. И уничтожу их.
Фирдоуси отдал сатиру. Осталось случайно несколько строк, В Табаристане, восточной половине южного берега Каспийского моря, и в Гиляне, западной половине, жили осевшие здесь в древности пришедшие из Центральной Азии смелые, голубоглазые, белокурые племена европеоидного типа, которых арабы так и не смогли покорить. Отсюда вышли неукротимые династии Зияридов, — род Кабуса, — и Бундов, отнявших у халифа светскую власть. Непокоренный Фирдоуси пришел в непокоренные земли. Ислам здесь только делал первые шаги. Отсюда и полетели в Махмуда ядовитые бейты:
Дерево, горькое по сути своей,
Даже если посадить его в райском саду,
Если все время поливать из райских ручьев,
А корни питать чистым медом,
Все равно проявит свою низкую природу.
И тот же горький плод принесет. [111]
Махмуд привез из Индии огромные сокровища. Начал строить медресе в Газне, Балхе, Нишапуре. Это были первые государственные учебные заведения на исламском Востоке. Книги везли из всех завоеванных Махмудом мест в кожаных мешках, укрытых шкурами и коврами, вод усиленной охраной.
Так же, как книги, любил Махмуд и сады. Хафиз-и Абру сохранил рассказ придворного историка Махмуда Абулфазла Байхаки (из не дошедшей части его книги) о саде, устроенном для султана в Балхе. Сад поражал красотой. Но почему-то пиры, устраиваемые в нем, не удавались. Их сковывала печаль. Махмуд старался прогнать печаль вином, но чем больше он пил, тем больше она сжимала ему сердце и почему-то вспоминалась Индия.
Тем, в горах, в одном месте все время грустно бьет колокол. Так грустно, что надрывает сердце… Будто не человек, а Смерть или Красота в него бьют. Поднялись… Оказывается, никого нот — в колокол бьет… ветер, А на колокольне надпись… Сколько бы ни пил Махмуд, надпись проступает и сквозь затуманенный мозг. Даже красота сада не стирает ее. Не надпись, а оскал дьявола:
Могучие — снег на солнце…
Унесет их славу ветер, будто пылинку.
Гордые — недолговечны,
Что сновидение весенней ночи.
Странная эта страна Индия. Ворвался однажды Махмуд в деревню. Все сбежали. Только в одной хижине сидел юноша около другого юноши и читал ему книгу.
— А что же ты остался? — спросил его Махмуд, замахиваясь саблей.
— Друг мой болен, — спокойно ответил юноша, даже не дрогнув.
Горел как-то деревянный храм. Все сгорело. А деревянная статуя Будды — нет. Махмуд не поверил, пошел сам смотреть. Да, стоит деревянный Будда. И в глазах у него слезы… Или показалось?
Махмуд выпил три огромных кубка вина, оглядел сад.
— Отчего ты насколько красив. Настолько же и печален? — закричал он, как раненый зверь, и счал крушить сад. А потом, закрыв руками лицо, заплакал.
Все ушли. Остался только новый виночерпий Махмуда тюрчонок Айаз. Он плакал, склонившись над порубленными цветами. «поистине, больше всего на свете тюрки любят поэзию и цветы», — подумал Махмуд, залюбовавшись мальчиком. Потом целый месяц восстанавливал с ним цветник. В минуты отдыха благоговейно наматывал его кудри на палец. «Твое дело соблазнять, — думал он. — Мое же — отстраняться…» И вдруг однажды протянул тюрчонку нож. Айаз покорно срезал кудри… Махмуд плакал три дня, забросив работы в саду, пока Унсури не прислал ему рубаи:
Что за беда, если укоротили кудри кумира!
Уместно ли метаться в горе?
Надо радоваться и пить вино!
Ведь вся красота кипариса от того, что его подстригают…
За это три раза наполнил Махмуд драгоценными камнями рот Унсури.
Вскоре в восстановленном цветнике распустились первые цветы. Махмуд попрощался с горьким своим садом, из которого так а не изошла печаль, и снова стал собираться в Индию.
И вот он в походе. Предстоят ему опять проехать мимо тонкого серебряного колокола в горах. Когда слышит он его звон, сразу же приходят мысли об Ибн Сине.
«Кто ты, гордый дух, что сам себе ищешь погибели?. Разве не видишь — мы с тобой два конца одной дороги. Твои мысли — узор на крыльях орла. Как мне прочитать их? Ворвись солнечным ветром в мою мышиную тишь… и Конечно, каждый человек — частица рока. Изменить тебя никто не может, даже я. Изменить человека — все равно, что изменить Космос. Но и без тебя мне невыносимо жить. Задушевность дьявола — его стыд. Ты — моя задушевность. Уйди из Гургана. Догадай тебя бог прийти ко мне…»
В Гургане Ибн Сина не решился показать рекомендательное письмо Беруни сыну Кабуса Маничехру, Передал дочери Кабуса — принцессе Заррингис[112]. Наверное, Беруни рассказал Ибн Сине еще в Гургандже о каких-то благоприятных чертах ее характера. Не исключено, что она принадлежала к просвещенным женщинам, интересовалась наукой, философией. Не оказал ли на нее — подростка, влияние Беруни, когда жил здесь и невольно задавал тон дворцовой жизни? Да и Кабус, утонченный литератор, создавал своеобразную, повышенно-интеллектуальную атмосферу во дворце.
Ибн Сина посвятил Заррингис трактат по геодезии. Она поручила ему уточнить долготу Гургана. Уточнять? Кого же Ибн Сина должен был уточнить? Беруни! Ведь это же Беруни, живя здесь 13 лет, определил долготу города! Думая об этом задании, Ибн Сина останавливал взгляд на высокой башне, только что отстроенной. Внизу арабская надпись: «Этот Замок принадлежит Солнцу высоких качеств… Кабусу ибн Вашмгиру». Начали строить башню в 1006 году, 33-летний Беруни был тогда здесь. Башню строили в четыре кирпича толщиной! Кабус предполагал спрятаться в ней от сына.
— Но и мощные стены, оказывается, не спасают от движения…
— От движения?! — перебил Слепого Старика Бурханиддин-махдум. — Вы, наверное, хотели сказать: «От Судьбы»?!
— Движение — это и есть судьба.
— Движение?.. Нет, движение — это… ну, вот, едет арба, летит птица, бежит мальчик. Движение — перемещение в пространстве, а судьба…
— … один из видов прямолинейного движения: от жизни к смерти, — сказал Муса-ходжа. — Раз вы выдвигаете теоретическую физику Ибн Сины как обвинение против него, то давайте поставим все на свои места. На второй разбираемый вами вопрос — что есть Пространство, Движение и Время? — Ибн Сина ответил честно: свойства материи.
— Свойства материи?! — удивился Бурханиддин-махдум. — Свойства материи — это твердость-мягкость, холод-тепло, белизна-чернота, то есть все то, что можно увидеть, потрогать, ощутить. Пространство же. Движение и Время — всего лишь… конструкции нашего ума! Так и Газзали говорит!
— А разве до человека солнце не перемещалось с востока на запад? Зима не переходила в лето?
— Откуда мы знаем, что было до человека? Может, солнце тогда вообще стояло на месте!
— Стоять в природе ничего не может, если оно хочет существовать. И как сложна жизнь, так и сложно Движение — оно не простое перемещение тел в пространстве. Так думать может только курица, ищущая на дворе зерно. «Незнание движения влечет за собой незнание природы». Это еще Аристотель сказал.
— Ну хорошо, — примирился Бурханиддин. — Причина движения — бог. Мы все, правоверные мусульмане, так считаем. А что у Ибн Сины является причиной движения? Только не говорите «материя» и всякую подобную ерунду. Бы мне так же ясно одним словом ответьте.
— Противоречие.
— Противоречие — причина движения?!
— Да.
В толпе зашумели, не понимая Муса-ходжу.
Проблема противоречий движения — нелегкая проблема. А. Эйнштейн назвал ее «семой фундаментальной проблемой, остававшейся в течение тысячи лет неразрешен-мой из-за ее сложности»[113]. Ибн Сина, пожалуй, первым начал на основе последних достижений науки своего века разрабатывать проблему движения как разрешение тех пли иных его противоречий, сделал в этой области блестящие открытия, более того, подошел к классической диалектике, к тому, что изменение качества может произойти и вследствие количественных изменений[114]. Пространство, и Движение и Время он понимал почти как атрибуты материи — то есть больше, чем свойства ее, высказал гениальную догадку о самодвижении тела, когда «движение и заложено в природе тела». Английский ученый М. Родинсон отдает Ибн Сине приоритет в этом вопросе.
— Вот зимой кто-то из вас оставил во дворе полный кувшин воды, — обращается Муса-ходжа к народу. — А утром смотрит, вода замерзла и ее стало меньше — словно кто-то отпил. Это движение.
— Движение?! — изумились в толпе.
— Да. По количеству. Без питания.
Али встряхнул головой. Или дурачит всех Муса-ходжа?
Муса-ходжа вспомнил об Али.
— Ну хорошо, что такое количественное движение через питание? — спросил он толпу. — Это рост всего живого. И увядание. Питаясь соками земли, теплом солнца, влагой дождя, растет, например, зерно. Питаясь травой, растет корова. Питаясь зерном и мясом, растет человек. Так?
— Так, — сказал сам себе Али.
— Но ведь все живое — смертно! — продолжает старик. — Значит, противоположным росту будет увядание.
Что превысит, к тому и будет идти движение. Если растению не будет хватать солнца и влаги, победит увядание. Так?
— Так, — отвечает вместе со всеми Али.
— Для неживых предметов — камней, воды, огня — количественное движение совершается без питания. Там и движение происходит либо в сторону уплотнения вещества — вода замерзла и уплотнилась, либо в сторону расширения — вода нагрелась и расширилась. Вот и все.
По толпе прокатилось оживление. И совершенно это, оказывается, не дьявольщина, как говорит Бурханиддин. Все очень просто.
— Движется все, — продолжает Муса-ходжа. — Нет в природе предмета, который бы не двигался.
— Есть! — сказал Бурханиддин. — Мой дом!
— И ваш дом тоже движется, — улыбнулся Муса-ходжа.
— Ну зачем вы так бессовестно смеетесь над судом? — возразил Бурханиддин.
— Это вы смеетесь над Ибн Синей, небесным орлом! Вы, птахи нашестные! Беретесь судить его, не понимая такой простой вещи, что и дом движется! — со слезами на глазах сказал старик.
— Дом это равновесие двух противоречий: покоя и движения. Почему не падает вниз потолок, который сам по себе, по силе своей тяжести, не может находиться над землей? Потому, что его держат стены! Поставьте потолок на слабые стены! — и он рухнет, то есть придет в движение, потому что будет нарушено единство движения и покоя. Это любой каменщик знает!
На площади установилось молчание. Слезы старика на Востоке — страшная вещь. Это лучшее, что могло бы защитить Ибн Сину.
Али покраснел. Многое бы он сейчас отдал, чтобы стоять там, на месте Муса-ходжи. Его обожгла мысль, что не чужой старик сидит там, под жгучей ненавистью судей, а его родной отец, — отец, которого он никогда не видел. Отца он предал.
— Ну а как же Вселенная движется, если у нее нет своего внешнего пространства? — спросил Бурханиддин. — Не стоит же на месте, если верно ваше утверждение, что жизнь — это движение?
— Не стоит. Движется, Ее движение — это движение по положению, — спокойно ответил Муса-ходжа.
— У Аристотеля нет такого вида движения.
— Нет… Это открытие Ибн Сины. Вне Вселенной действительно нет никакого пространства. И пустоты нет. Значит, перемещаться в пространстве Вселенная не может.
— Не может! — со скрытой радостью проговорил Бурханиддин. Он не ожидал такой удачи, когда задавал этот вопрос.
— И все же она… — Муса-ходжа поднял лицо к небу, будто в молитве… — вращается. Вот ее движение.
Это движение самого Ибн Сины, ибо вращательное движение — движение вечности, движение планет, других небесных тел. Наше с вами движение — прямолинейное по вертикали, как движется все то, что родилось и должно умереть, В нашем с вами движении противоречиями являются движение вверх — рост и движение вниз — увядание. У кого что побеждает, тот туда и движется. У меня, например, победила противоположность увядания. Я двигаюсь к смерти. Ибн Сину же уничтожить нельзя. Двигаясь в вечном, вращательном движении, как, Солнце вокруг Земли, он изменяет лишь свое положение относительно нас, то удаляясь, то приближаясь. Вот сущность его бессмертной жизни. И никакая сила не сможет уже сбить его с этой орбиты. Разве только сила, которая собьет со своих орбит все планеты.
— А где же единство, взаимосвязь движений? — спросил Бурханиддин. — Или это Ибн Сина оставил додумывать богу?
— О, за этот вопрос можно поклониться вам в ноги! — проговорил Муса-ходжа. — Действительно, как может прямолинейное движение перейти в криволинейное, например? Ибн Сина много думал над этим. И решил так: «Чем чище тело по своей природе, тем его движение быстрее и прямолинейнее. А если в нем есть примесь противоположного к его характеру, то движение менее прямолинейное и медленнее». Это из его «Книги знаний». — И вспомнив об Али, конечно же, стоящем здесь, старик стал подыскивать пример: — Ну, первая изначальная юношеская природа человека, когда он чист и прекрасен душой, это его движение к богу, Истине, — быстрое, прямолинейное движение. А испоганил он свою природу ложью, похотью, алчностью — и прямолинейное движение начинает замедляться, а в какой-то момент и кривиться. Вот так прямолинейное движение и переходит в криво-линейное.
Постановка Ибн Синой проблемы перехода прямолинейного движения и криволинейное в рамках естественнонаучных достижений его времени достойна восхищения. Позже эту его идею будут разрабатывать Галилей, Декарт, Ньютон, Галилей через 600 лет после Ибн Сины сформулирует закон единства прямолинейного и криволинейного движения как двух форм одного и того же механического движения. Над этим движением думают и сейчас ученые мира. Оно — одна из проблем века. По законам равномерного прямолинейного движения растет колос, летит космический корабль, пуля, птица, течет кровь в пенах, нефть в трубах, растут кристаллы и дети, выстраиваются стихи и музыкальные гармонические композиция[115].
Это — графическая запись равномерного прямолинейного движения, — «дорожка Т. Кармана или В. Голубева», которую они независимо друг от друга открыли один в 20-е годы нашего века, другой — в 40-е, Читается эта дорожка так: «За машущим крылом птицы или любого тела, обтекаемого средой, образуется вихревая дорожка с обратным расположением вихрей». Направление движения этих вихрей таково, что они сообщают телу добавочную скорость в сторону, противоположную движению. И крыло у птицы — это, оказывается, вовсе даже не опора, как думали раньше, а генератор вихрей. Опора — Среда, воздух. А вот эта же дорожка, но выраженная языком геометрии:
Не правда ли, напоминает орнамент древнего Китая, американских индейцев, народов Сибири, Ирана, настойчиво передаваемый из поколения в поколение? Что это? Остаток древнего Всеобщего Универсального языка?..
Если же равномерное поступательное движение рассечь плоскостью, то вот что получится С потоком воздуха за крылом самолета (опыт французских ученых):
То есть то, о чем и говорил Ибн Сина: «Если в природе прямолинейного движения есть примесь противоположного к его характеру, то движение становится менее прямолинейным», то есть постепенно закругляется.
Турбулентное движение — проблема номер один в современной физике. Это движение обусловлено хаотическим перемещением, затуханием, гибелью и рождением бесчисленного количества вихрей — больших и малых, и не поддающихся никакой математической определенности. Без овладения законами этого движения мы не сможем понять течение воды в океане, ветров в атмосфер, гелия и водорода в недрах солнца, потока нефти в мощных континентальных трубопроводах, рассчитать, как будет изменяться климат Земли, распространяться радиоактивное излучение, происходить трение ветра о моря и материки, передаваться тепло и влага от поверхности Земли в атмосферу. Создать структурно-математическую модель турбулентного движения пока никому не удается. Так как же низко должны мы поклониться тем, кто хоть крупицу истины подарил нам в этом вопросе. И тем, кто хранил эту Крупицу, защищал ее от костров мракобесов.
Открытием Ибн Сины является и его учение об «импульсе». Бурханиддин сказал, что никакого тут открытия нет, ибо никакого импульса нет, есть только вмешательство сверхъестественных сил. Муса-ходжа долго объяснял народу, но чувствовал, что его не понимают. Тогда он сказал:
— Вот Фирдоуси. Жил в своем Тусе. Спокойно жил. То есть находился в состоянии естественного природного движения. Потом поехал в Газну преподнести Махмуду «Шах-намэ». Книга не понравилась, Махмуд вошел в гаев. Где мы после его гнева видим Фирдоуси? Аж в Гиляне! На берегу Каспийского моря! За сотни фарсахов[116] от Газны! Вот это движение Фирдоуси до Гиляна уже не естественное его движение, а насильственное. Что же было движущей силой этого движения? Гнев Махмуда. Так вот, гнев Махмуда — это и есть импульс. Со временем насильственное движение будет остывать. Махмуд займется другими делами и забудет о Фирдоуси, и Фирдоуси тоже смягчится в своей обиде. Настанет момент, когда Фирдоуси остановится и пойдет обратно в Тус, то есть снова войдет в свое прежнее естественное движение.
Более 1300 лет философы решали природу насильственного движения[117]. Сегодня о ней легко расскажет, любой шестиклассник. Но как мучительно вставала на ноги эти человеческая мысль! И как велико в ней значение Ибн Сины. А тупик был вот в чем: «Каким образом, — думали философы, — продолжает осуществляться насильственное движение тела после отрыва его от источника движения?» Аристотель считал, что сила руки, кинувшей вверх, предположим, яблоко, передается воздуху, и воздух толкает яблоко, и потому оно движется. Через 900 лет после Аристотеля александрийский учёный Иоанн Филонов сказал: среда не помогает, а наоборот, мешает движению! Осуществляет движение не среда, а движущая сила. Дальнейшее развитие теории движущей силы осуществил Ибн Сина, введя понятие «СТРЕМЛЕНИЯ» (импульса). Оно поддерживает движущую силу до полного ее исчезновения, до того мгновенного состояния покоя, мгновенной остановки, после которой насильственное движение заканчивается. Яблоко летит вверх, останавливается, и начинается естественное его движение под действием сил тяготения к земле, вниз. Через западных арабских ученых Ибн Баджжа, ал-Битруджи это учение Ибн Сины о СТРЕМЛЕНИИ (импульсе) попало в XIII веке в Парижский университет, где Альберт Великий прямо ссылается на Авиценну при изложении этого вопроса. Окончательно строго оформил все Ж. Буридан.
Открытием Ибн Сины было и обоснование им ИНЕРЦИИ как принципа движения. В закон эта мысль была введена лишь через 600 лет Галилеем.
— Если Ибн Сина такой мудрец, что же он не разгадал смерть? — спросил Бурханиддин.
— Разгадал.
— Вы так любите его, достопочтенный Муса-ходжа, что готовы ради него неправдой покрыть свою седую голову. Вот стихи Ибн Сины:
Велик от Земли до Сатурна предел.
Невежество в нем я осилить сумел,
Я тайн разгадал в этом мире немало,
А смерти загадку, увы, — не сумел.
— В великим, надприродном смысле, да — но сумел… А в философском… Разве вы еще не поняли? Это же вечное круговое движение, единственное из вечных на земле, которое движет вражда двух противоположностей: изменение и сохранение. Изменение — это жизнь, сохранение — смерть. Вот я расплавлю свой железный ключ. Он исчезнет, умрет, как ключ. Превратится в бесформенный кусок железа. Но железо-то — материя — сохранится! Так и человек. Умирая, он растворяется в земле, возвращается в материю. А мы знаем, что материя вечна. Значит, смерть — это вечное сохранение тебя, вечное присутствие материальных частиц, из чего ты состоял в природе. А жизнь — это изменение только что народившегося нового соединения, нового тела, развитие его.
Ничто в мире не уничтожается. Даже Вселенная самосохраняется.
Так же говорили, развивая эту идею, Джордано Бруно, Дени Дидро, французский математик и философ XVII века П. Гассенди, Ибн Сина выражал этот закон и в графической форме:
«Насколько один угол меньше прямого угла, настолько другой больше его, вместе эти два угла равны двум прямым».
— Я думаю, теперь вы видите, — сказал Муса-ходжа, — что никакой Ибн Сина не дьявол, а такой же человек, как мы, только умел думать.
«Нет, — передернулся Али, — все-таки есть в нем что-то от дьявола. Страшно было бы стоять около него, живого, и смотреть ему в глаза».
— Если не дьявол он, то почему же так всю жизнь избегал самого праведного мусульманина эпохи — султана Махмуда? — спросил Бурханиддин. — Почему бежал его, как сатана бежит христианского креста?
— Потому что противоположность не воспринимает свою противоположность, — ответил, грустно улыбаясь слепой старик. — Это слова Ибн Сины. Трагедия Махмуда как раз была в том, что он не понимал этого закона, но по наитию его ощущал, то есть был как бы «проснувшийся». А это самое страшное, что только может быть с человеком, — поэтому его и мучила такая ужасная тоска. Он всю жизнь нигде, ни в чем не находил успокоении. Это трагедия. Это ад. И чем сильнее он хотел иметь Ибн Сину, тем страшнее был этот ад. Недаром он по ночам бродил. А то и вовсе завел голубей и с мальчишками гонял их. И страшно пил. Народ пожалел его, сказав: «Потому он бродил по ночам, что искал Справедливость». Народ как бы хотел примирить его с Ибн Синой силой своей великой доброты. Не противопоставил его Ибн Сине, как противоположность, а преобразив, соединил с Ибн Синой как нечто новое. Сказка рождается там, где быль невозможна… Народ сам гений. Больше, чем Ибн Сина. Народ знал: «Махмуду надо догонять Ибн Сину, копить в себе по крупицам новую чистую природу, равную природе Ибн Сины, Тогда мир будет совершенствоваться. Тоска Махмуда — это рост мира. По этому Закону, Закону количественного накопления, и происходят все качественные перемены в мире. Если бы вы могли страница за страницей прочесть удивительную, богоподобную „Книгу исцеления“ Ибн Сины…»