ТАК ЛИ, ИНАЧЕ ЛИ — ВЫБОР НЕ В ЭТОМ

ТАК ЛИ, ИНАЧЕ ЛИ — ВЫБОР НЕ В ЭТОМ

«Что творится! Чудеса!» — до последнего времени все без конца повторяли это по всякому поводу. Но сейчас, что бы ни случилось, люди только вздыхают и тихо сидят съёжившись и втянув голову в плечи, словно бурю пережидают.

Может быть, человечество уже примирилось с тем, что дальше мир будет меняться только к худшему?

Действительно, мы на пороге двадцать первого века, и больше того, на исходе тысячелетия, на переломе эпох, какой бывает лишь раз в тысячу лет. И каждый день где-то на земле случаются потрясающие и выходящие за рамки человеческого воображения события. Люди осознали, что в наше время очень трудно стало даже просто инстинктивно полагаться на завтрашний день.

С тех пор как в экономике забрезжил конец эпохи «пузыря», я в глубине души стал остро ощущать какую-то утрату цели, тревогу и, решив попытаться самостоятельно обдумать вопрос, что значит жить, написал эссе под названием «Подсказки для жизни».

И пока я до сего дня колебался и терзал себя, обдумывая, так ли надо жить или иначе, — я вдруг почувствовал, что речь не идёт об альтернативе «или-или», что, может быть, больше подходит всеобъемлющее «и так, и иначе», с ним жить будет легче?

Датский философ XIX века Кьеркегор известен своей работой с оригинальным названием «Или-или». Об этой работе написано даже в школьном учебнике по обществоведению, так что, может быть, кто-то и помнит. Моя интерпретация, должно быть, весьма неглубока, но, насколько я понял, автор приходит к выводу, что для достижения полноты жизни личность должна исполнить свою уникальную жизненную миссию и совершить выбор: «или-или».

Я помню, что и сам тоже неосознанно всегда ставил себя перед выбором: «или-или». Но выбор «или-или» для таких, как я, от рождения ленивых и безответственных, очень мучителен. В конце концов, правильно ли одно принять, а другое исключить, отбросить?

И вот к чему я пришёл: а разве нельзя жить, не делая выбора между «так» и «иначе»? А что, если и одно, и другое принять как необходимое и важное для человека?

Где есть свет, там есть и тень, где плюс — там и минус. Если существует жизнь, то непременно существует и смерть. Разве суть человеческого существования не на пересечении этих крайних противоположностей?

Принимая и то, и это, примиряясь с возникшим в результате сумбуром и становясь от этого ещё более безответственным, чем прежде, я создаю расплывчатую неустойчивую зону, в которой нет резких «да» и «нет», но, может быть, это подстегнёт мои потухшие жизненные силы?

Пристально вглядываясь в прошлое, я осознал, что на всякое событие и явление у меня всегда было две противоположные точки зрения, мои ощущения всегда были, так сказать, амбивалентными.

Так и хочется упрекнуть себя: не в том ли причина, что ты просто безответственный, просто нерешительный и непостоянный по натуре, но в то же время я уверен, что это связано как-то и со временем, в которое я рос.

Я принадлежу к пограничному поколению, которое наполовину военное, наполовину послевоенное, поскольку родился в 1932 году. Если считать по эпохам правления, то это седьмой год Сёва.

Моё раннее детство пришлось на то время, когда до изголовья доносилось эхо шагов большой войны, к которой страна неуклонно приближалась, а в шестнадцатом году эры Сева началась Тихоокеанская война. В седьмом классе, только-только поступив в среднюю школу, я оказался перед лицом ошеломляющего факта поражения, потом была эвакуация с материка в Японию и жизненный старт среди послевоенного пепелища и чёрного рынка. Можно назвать эти события драматическими, ошибки не будет, но на самом деле пришлось столкнуться с такими бедами и пережить такой горький опыт, что словами не передать.

И всё же, когда я вдруг вспоминаю войну и всё, что с этим связано, у меня почему-то возникает очень странное чувство — чувство, что тогда я действительно жил.

Вот почему люди, помнящие первое десятилетие эры Сёва или войну, а также те, кто пережил послевоенные годы, когда рассказывают об этом, то хоть и твердят все как один, что время было тяжёлое, время было трагическое, но в голосе каждого ощущается сила, глаза блестят. Это поразительно, и это, конечно, означает, что у них есть ощущение полноты собственной жизни в то время.

Сейчас прошло уже полвека после окончания войны, и мы живём в эру правления Хэйсэй — «эпоху мира и совершенства». И тем не менее нельзя сказать, что всё моё существо наполняет ежеминутное и могучее чувство, что я живу на свете. Ну, если мне скажут на это, что просто-напросто я живу с прохладцей, без смысла и цели, так я о том как раз и говорю.

Перед войной, во время войны и после — попробуйте-ка в такие времена жить без смысла и цели! Во всяком случае, в напряжённой до предела атмосфере эпохи каждый человек становится частью судьбы чего-то большого — страны, нации. И если вы спросите, не вызывает ли неприятия само это слияние с другими в единое целое, то я считаю, что вовсе не обязательно.

Например, Такамура Котаро[26] и многие другие сурово критикуют свои слова и действия во время войны. Но задумаемся: неужели же во время войны японских литераторов, поэтов, композиторов, художников и всех людей сходных профессий принудительно и против воли втягивала в милитаристические акции армия и полиция? У меня такое ощущение, что нет.

Восьмого декабря 1941 года воздушные силы императорского флота внезапно атаковали Пёрл-Харбор. Когда по радио передали новости: «Сегодня, восьмого числа, на рассвете, воздушные силы императорского флота вступили в состояние войны с Великобританией и Соединёнными Штатами Америки», многие ли из писателей, поэтов, художников всем сердцем приняли это как тяжкое несчастье и сказали себе: «Произошло страшное, отныне начнутся чёрные дни»? Я думаю, что таких было немного.

Конечно, и такие тоже были. Даже в то время было немало интеллектуалов и деятелей культуры, которые находились в тюрьме на основании страшного закона — Закона о поддержании общественного порядка. Для таких людей, должно быть, неизъяснимо тяжело было чувствовать, как страна всё ближе подходит к мрачному этапу своей истории. С другой стороны, я думаю, что достаточно многие после заявления Главного штаба почувствовали, как закипает кровь и играют мышцы: «Настают новые времена!» — а иные литераторы облекли эти чувства в слова, принялись писать книги и слагать стихи.

По меньшей мере, во время войны люди жили, всегда имея перед глазами реальную угрозу жизни. Благодаря этому каждый остро чувствовал, что живёт. Я уверен, что это было именно так.

Сейчас, в мирное время, все мы разъединены. Каждый живёт сам по себе. Человек, не имеющий никаких связей с себе подобными, существует словно неодушевлённый предмет. Вот эту беду мы сейчас и почувствовали.

Возьмём, например, футбол, бейсбол, Олимпийские игры или даже ипподром — когда видишь людей, которые с жаром всему этому отдаются, понимаешь, что человек не может жить один, ему необходимо ощущать единение со многими другими.

Все вместе люди переживают во время спортивного матча или соревнования, и таким образом человек может не с двумя и не с тремя, а с сотней, тысячей, десятком тысяч посторонних разделить свои чувства, слиться воедино и ощутить — вот сейчас, здесь он существует. Может быть, болельщики ищут в спорте именно это лихорадочно-воодушевлённое состояние? Мне кажется, что это так.

Как бы хорошо ни был человек обеспечен, как бы ни был он здоров и удачлив, человек, живущий сам по себе, испытывает истинную муку. Он не может ощутить радость жизни. И вот тут к нему подкрадывается не то возбуждение, не то удовольствие, оттого что он, малая частица, может влиться в свою эпоху в самый решающий момент. По-моему, дело обстоит именно так.

Как мне кажется, опасность фашизма или национализма в этом и состоит Сколько бы ни говорилось, что это ошибочный путь, люди руководствуются в своих поступках не только рассудком. Не вещи, не идеи, не корысть, а то, что человек сливается с массой и пребывает в состоянии пылкого воодушевления, — кто однажды это испытал, тому никогда не приобрести иммунитета к этой болезни.