41.На мосту
41.На мосту
«За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!
За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!»
Так начинается 19 глава Романа. Мы уже привыкли к тому, что Автор перекидывает мостики между главами и временами с помощью повторов, заимствованных у провансальских менестрелей. Вот и 18 глава заканчивается так, как начинается следующая: «За мной, читатель!». Но следует за этим не только заглавие «Маргарита» и текст 19 главы, а сначала два малозначимых с первого взгляда слова: «ЧАСТЬ ВТОРАЯ». Следовательно, поэтический мостик между двумя главами является и мостом между двумя частями Романа. И обещание показать вечную любовь относится ко всей второй части. Но почему вдруг Автору понадобилось вообще разбивать Роман на две части? Разве течение пьесы, поставленной Автором на подмостках московских улиц, не перетекает плавно и под этим мостиком? Разве не ощущается это действие непрерывным и единым? Если бы Автор специально не обратил наше внимание на этот мостик между главами, мы бы и не задумались.
А ведь действительно есть, есть разница в настроении всех последующих глав и всех предыдущих. Такая же разница как между бодрым и оптимистическим настроением проснувшейся Маргариты и безнадёжным настроением приснившегося ей сна:
«Приснилась неизвестная Маргарите местность – безнадежная, унылая, под пасмурным небом ранней весны. Приснилось это клочковатое бегущее серенькое небо, а под ним беззвучная стая грачей. Какой-то корявый мостик. Под ним мутная весенняя речонка, безрадостные, нищенские, полуголые деревья, одинокая осина, а далее, – меж деревьев, – бревенчатое зданьице, не то оно – отдельная кухня, не то баня, не то черт знает что. Неживое все кругом какое-то и до того унылое, что так и тянет повеситься на этой осине у мостика. Ни дуновения ветерка, ни шевеления облака и ни живой души. Вот адское место для живого человека!
И вот, вообразите, распахивается дверь этого бревенчатого здания, и появляется он. Довольно далеко, но он отчетливо виден. Оборван он, не разберешь, во что он одет. Волосы всклокочены, небрит. Глаза больные, встревоженные. Манит ее рукой, зовет. Захлебываясь в неживом воздухе, Маргарита по кочкам побежала к нему и в это время проснулась».
Парадокс, но утреннее оптимистическое возбуждение Маргариты имело причиной именно этот безнадёжно тревожный сон. А между тем сон Маргариты, случившийся в то же время, что и сны обитателей клиники Стравинского, это ещё одна нить, связывающая две части Романа.
Возможно, главное отличие второй части от первой – это активное участие Маргариты во всех оставшихся главах, не исключая и две ершалаимские. Между тем в части первой Маргарита отсутствует, если не считать печального рассказа Мастера из 13 главы. И этот рассказ о земной любви стал ещё одной связью, перекинутой из первой части во вторую. Однако нам стоит тут же, остановившись на мостике между главами и частями, отметить важный момент. Получается, что рассказ о настоящей и вечной любви нас только ожидает? А тот рассказ о любви, вспыхнувшей в переулке рядом с Тверской и сгоревшей в подвальной печурке вместе со страницами романа, был рассказом о любви земной и смертной. Так получается, если мы поняли Автора верно?
Заметим также, что рассказ Мастера из первой части по своему настроению, стилю и содержанию не выпадает из общего ряда глав с первой по 18-ю. Стиль этот не романтический, а трагический в двух ершалаимских главах, или трагикомический – в других главах первой части. Присутствующие фантастические и романтические мотивы служат, скорее, чтобы более выпукло достичь целей вполне сатирических. А во второй части пробуждение Маргариты и похороны Берлиоза как будто освобождают фантастический полёт романтического начала. Получается как будто два берега одного потока – один болотистый и унылый, другой – живописный и крутой, как стены и башни сказочного замка.
Где ещё можно было бы увидеть такое разделение одного произведения, единого замысла на две столь разные по настроению части? Или может быть на два тома одной поэмы в прозе? Да, да, читатель! Каждая из трёх обнаруженных нами между двумя частями связей выводит нас на один и тот же первоисточник. Сожжённый в печке роман мастера не может не ассоциироваться с трагической судьбой второго тома «Мёртвых душ» и самого автора великой поэмы. Контраст между сатирическими и печальными главами первого тома и возвышенно-романтическим замыслом тома второго лишь утверждает нас в нашей находке. Наконец, третья ниточка – сон Маргариты ведёт нас прямиком к лирическому отступлению из 11 главы «Мёртвых душ»:
«Русь! Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу: бедно, разбросанно и неприютно в тебе; не развеселят, не испугают взоров дерзкие дива природы, венчанные дерзкими дивами искусства, города с многооконными высокими дворцами, вросшими в утесы, картинные дерева и плющи, вросшие в домы, в шуме и в вечной пыли водопадов; не опрокинется назад голова посмотреть на громоздящиеся без конца над нею и в вышине каменные глыбы; не блеснут сквозь наброшенные одна на другую темные арки, опутанные виноградными сучьями, плющами и несметными миллионами диких роз, не блеснут сквозь них вдали вечные линии сияющих гор, несущихся в серебряные ясные небеса. Открыто-пустынно и ровно все в тебе; как точки, как значки, неприметно торчат среди равнин невысокие твои города; ничто не обольстит и не очарует взора. Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе? Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? Что в ней, в этой песне? Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце? Какие звуки болезненно лобзают, и стремятся в душу, и вьются около моего сердца? Русь! чего же ты хочешь от меня? какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?.. И еще, полный недоумения, неподвижно стою я, а уже главу осенило грозное облако, тяжелое грядущими дождями, и онемела мысль пред твоим пространством. Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему? И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь во глубине моей; неестественной властью осветились мои очи: у! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!..»[55]
Никто из нас и не сомневался, что между двумя русскими гениями – Гоголем и Булгаковым, как и между двумя закатными книгами есть живая и прочная связь. Однако без понимания глубокого смысла булгаковского Романа нельзя понять и всей глубины этой взаимосвязи. А между тем связь Романа с Поэмой пролегла не только через сюжет, но и через творческую судьбу Автора. Мы уже вспоминали апрель 1930 года по поводу нелепой смерти Куролесова. Сразу после похорон Маяковского состоялся звонок Сталина Булгакову, который получает работу режиссёра-ассистента в МХАТе. Первым же поручением Станиславского стала инсценировка «Мёртвых душ». Нет сомнений, что Булгаков при работе над пьесой перечитал не только Поэму, но едва ли не все произведения Гоголя, цитаты из которых составили партию ещё одного героя – от первого лица. И уж совершенно точно, была очень внимательно перечитана 18 глава из «Переписки с друзьями», посвященная «Мёртвым душам».
Напомню, что к этому времени уже была написана первая редакция Романа, включая ершалаимскую часть. Поэтому письма Гоголя по поводу Поэмы легли на подготовленную почву. Самокритичные мысли автора «Мёртвых душ» не могли не войти в резонанс с мыслями и чувствами Булгакова, не повлиять на дальнейшую работу над Романом. В общем, я бы посоветовал тем, кто желает понять смысл булгаковского Романа, перечитать письма Гоголя о «Мёртвых душах». Но и сам не могу удержаться от обширных цитат. Начнём с того, что «сон Маргариты» ведёт нас не только к лирическому отступлению в 11 главе Поэмы, но и к «Переписке», где Гоголь даёт истолкование:
«Слова эти были приняты за гордость и доселе неслыханное хвастовство, между тем как они ни то, ни другое. Это просто нескладное выраженье истинного чувства. Мне и доныне кажется то же. Я до сих пор не могу выносить тех заунывных, раздирающих звуков нашей песни, которая стремится по всем беспредельным русским пространствам. Звуки эти вьются около моего сердца, и я даже дивлюсь, почему каждый не ощущает в себе того же. Кому при взгляде на эти пустынные, доселе не заселенные и бесприютные пространства не чувствуется тоска, кому в заунывных звуках нашей песни не слышатся болезненные упреки ему самому – именно ему самому, – тот или уже весь исполнил свой долг как следует, или же он нерусский в душе».[56]
Наиболее интересным является признание Гоголя о мотивах сугубо сатирического изображения русской жизни и о методе, как он её описывал, находясь в далёком Риме. Гоголь честно признаётся, что источником сатирических образов Поэмы были его собственные недостатки, которые он видел и в окружающих: «Вот как это делалось: взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом званье и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага, нанесшего мне самое чувствительное оскорбление, преследовал его злобой, насмешкой и всем чем ни попало. Если бы кто увидал те чудовища, которые выходили из-под пера моего вначале для меня самого, он бы, точно, содрогнулся. Довольно сказать тебе только то, что когда я начал читать Пушкину первые главы из «Мертвых душ», в том виде, как они были прежде, то Пушкин, который всегда смеялся при моем чтении (он же был охотник до смеха), начал понемногу становиться все сумрачней, сумрачней, а наконец сделался совершенно мрачен. Когда же чтенье кончилось, он произнес голосом тоски: «Боже, как грустна наша Россия!» Меня это изумило. Пушкин, который так знал Россию, не заметил, что все это карикатура и моя собственная выдумка!».[57]
Вот так и выходит, что обобщённые образы, увиденные художником в своей душе, живут собственной жизнью. И эти вроде бы вымышленные сатирические персонажи, которых не было и нет в реальной жизни в таком химически чистом виде, обладают всеми признаками достоверности, воздействуя на души современников. Или вот ещё: «Теперь же прямо скажу все: герои мои потому близки душе, что они из души; все мои последние сочинения – история моей собственной души».[58] Однако для нас с вами в такой постановке вопроса нет ничего удивительного. Мы уже разбирали персонажей главы 7, где описана предыстория «нехорошей квартиры». И как выяснилось, за образами вдовы Фужере, Беломута и Берлиоза с Лиходеевым также скрывается «история души» самого Автора.
Ещё интереснее для нас цели и мотивы автора Поэмы: «Вследствие уже давно принятого плана «Мертвых душ» для первой части поэмы требовались именно люди ничтожные. Эти ничтожные люди, однако ж, ничуть не портреты с ничтожных людей; напротив, в них собраны черты от тех, которые считают себя лучшими других, разумеется только в разжалованном виде из генералов в солдаты. Тут, кроме моих собственных, есть даже черты многих моих приятелей, есть и твои… Мне потребно было отобрать от всех прекрасных людей, которых я знал, все пошлое и гадкое, которое они захватили нечаянно, и возвратить законным их владельцам. Не спрашивай, зачем первая часть должна быть вся пошлость и зачем в ней все лица до единого должны быть пошлы: на это дадут тебе ответ другие темы, – вот и все! Первая часть, несмотря на все свои несовершенства, главное дело сделала: она поселила во всех отвращенье от моих героев и от их ничтожности; она разнесла некоторую мне нужную тоску от самих себя».[59]
Отметим, что Гоголь в письме использует выражение «первая часть», как и Булгаков. Но это мелочь, особенно по сравнению с признанием Гоголя в попытке самого настоящего магического воздействия на аудиторию. Благодаря Голливуду мы в курсе ритуалов «вуду». Да и в средневековой Европе, помнится, был такой метод извести недруга, исколов иглой его изображение. Но это всё не настоящая магия. То есть могла быть настоящей, если магическое действие было общим достоянием и все, включая жертву, свято верили в его силу. Тогда последствия действительно наступали.
А вот великое художественное произведение точно обладает магической силой. Ну, например, если великий писатель Лев Толстой создаёт в романе образ идеального дворянина Болконского, а потом в конце убивает его, то это происходит в душе всех его читателей. И вот они уже ощущают себя не потомками дворян, а просто интеллигентами, или не стремятся более к получению дворянства, а к иным поприщам. Гоголь эту волшебную силу искусства чувствовал и даже испытывал на Пушкине. Наверное, если самокритическая работа над Поэмой послужила очищению от пошлости души писателя, то она и в самом деле воздействовала на всех современников. Поэма внесла вклад в преодоление николаевского застоя и расчистила путь александровским реформам.
Но вот проблема: Николай Васильевич, пожалуй, даже недооценил силу своей магии, когда сочинял своего Чичикова. С виду-то Павел Иванович действительно такой же пошляк и серость, как и его партнёры по пьесе. Но мы с вами только что обсуждали чёрную фигуру Ричарда III, злодея среди злодеев, но злодея не просто так, а с особым поручением от провидения. Вот и Чичиков оказывается не просто пошляк, а Пошляк с большой буквы, способный сравняться чуть ли не с Наполеоном. И мёртвые души – это не просто мертвецы. Земля немедленно наполняется слухами, что за аферой с мёртвыми душами кроется нечто большее, подготовка к какому-то более страшному похищению. Уж не знаю, не знаю, понимал ли сам Николай Васильевич всю глубину своих сатирических аллегорий, или просто честно следовал творческому духу художника. Но и в самом деле – ездит такой субъект, на букву Ч, и скупает не абы что, а именно мёртвые души. И не просто скупает, а для того, чтобы очистить общество от этих мёртвых душ, вывести их куда-то в безводную степь.
Возможно даже, что Гоголь, создавая для своих магических целей столь важную персону как Чичиков, хотел затем по-свойски разобраться с ним во второй части Поэмы. Однако все мы отлично понимаем, что ни Гоголю, ни даже всем русским писателям такая магия не удалась бы в середине XIX века. Вечерняя заря капитализма только-только разгоралась над просторами России. Но Гоголь сумел уловить этот образ «гаммельнского крысолова», который действительно способен скупить все мёртвые души, собрать под своим началом всю буржуазную пошлость, весь гламур. Более того, во главе этого крысиного войска наш Чичиков действительно смог достичь наполеоновских высот глобализации, хотя и не так скоро как сказывалась сказка.
Булгаков, судя по всему, согласен с Гоголем насчёт магической силы искусства. Но разрешает этот вопрос несколько иначе. Одного лишь создания образа, олицетворяющего порок, не достаточно. Нужно достичь определённой стадии развития Идеи, когда сообщество готово участвовать в очищающей мистерии. Мы с вами подробно разобрали пример с Иудой, воплотившим не просто предательство, а предательство высшего духовного начала ради земного кумира. Иисус поручает лучшему ученику эту трудную роль, сам режиссирует и участвует в пьесе-мистерии, чтобы убить этот порок в себе самом и в душах всех учеников. Но если в древнем Ершалаиме была необходима такая жестокая постановка Мистерии, то и в современном мире недостаточно написать Поэму или Роман. Нужно, чтобы этот сюжет обновления и очищения был разыгран наяву.
«Нет, бывает время, когда нельзя иначе устремить общество или даже все поколенье к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости; бывает время, что даже вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши тут же ясно, как день, путей и дорог к нему для всякого. Последнее обстоятельство было мало и слабо развито во втором томе «Мертвых душ», а оно должно было быть едва ли не главное; а потому он и сожжен».[60]
Булгаков, с одной стороны, точно следует каноническому Евангелию, но противопоставляет одностороннему толкованию свою версию «от Воланда». И это теневая сторона Евангелия весьма созвучна мотивам и методу Гоголя. Булгаков в первой части Романа развивает идеи и методы гоголевской Поэмы. И дополняет этот необходимый сатирический путь другой линией в романтической Второй части. Таким образом, вещая формула «Рукописи не горят!» должна означать, что гениальные замыслы, как вторая часть Поэмы, не пропадают и обязательно возвращаются. Сам Булгаков воспринял замысел обеих частей Поэмы и воплотил его в двух частях Романа.
Собственно, это и есть то самое нелирическое отступление, ради которого мы задержались на небольшом мостике между 18 и 19 главой. Разве что можно добавить ещё одно предположение? Мы уже имели дело с ещё одним первоисточником Романа – поэмой Гёте. И главный герой первой Поэмы – Фауст был в результате нашего расследования обнаружен среди персонажей Романа, под именем Фагота. Можно ожидать, что и главный герой другой Поэмы-первоисточника тоже скрывается под одной из масок нашего карнавала. Нет ли в свите Воланда в меру упитанного «крысолова» с гламурно позолоченными усами, олицетворяющего сословие финансовых спекулянтов и прочих нуворишей? Впрочем, лично меня теперь больше интересует главная героиня 19 главы и всей Второй части. Для нас она пока остаётся главной загадкой, как и её роль в дальнейшем сюжете.