Глава 30 Утопия как духовный стимул массовых действий людей

Исторический опыт свидетельствует, что влияние тех ИЛИ иных идей на жизнь общества, как правило, не находится в прямом соответствии с их истинностью или, напротив, их ложностью. Поэтому для понимания действительного значения недостаточно оценить идеи с чисто гносеологической точки зрения. Практически значимым, действенным нередко оказывается неистинное сознание – социальные иллюзии, ложные идеи, полуистины.

Воздействие утопических идей на общественное развитие реализуется через их принятие и поддержку людьми, непосредственно участвующими в социальном движении. Следовательно, активность утопии, степень ее влияния на ход исторических событий зависит прежде всего от того, насколько обнаруживается механизм ее проникновения и распространения в массовом сознании.

Эмоционально волевой тон, нормативно-ценностная окрашенность и образность, отличающие утопию от научно-теоретических концепций, делают ее более удобной для усвоения массовым сознанием, способствуют ее сравнительно легкому превращению в практическое умонастроение и социальное поведение.

Вообще, на иллюзорной вере в реальность должного, в то, чего очень хочется (желаемое будущее) и на нетерпеливом отрицании того, чего «очень не хочется» (нежелаемое настоящее) построены многие человеческие поступки. В самом деле, знание всех возможных в будущем следствий наших действий, перспектив, с ними связанных, и ответственности за них скорее сдерживает, а не побуждает человека к поступку. Напротив, иллюзорные идеалы и ценности легко могут стать объектом веры, приобрести форму практических велений и императивов общественной борьбы, выступать побудительной силой и фактором социального поведения, социальных потрясений и даже трагедий. Дополнительным стимулом действия может служить простое незнание всех возможных его последствий и даже отказ от их знания. Это в полной мере касается и утопического сознания. Овладев массовым сознанием, утопизм может обрести огромную инерционную силу и взрывной потенциал. Им нельзя пренебречь, с ним нельзя не считаться в политико-идеологической сфере, нельзя просто отсечь или отбросить его. В этом случае утопизм, как всякое иное духовное образование, становится материальной силой. Его история – не только история иллюзий, мечтаний, сновидения, но и в известном смысле реальная история того или иного народа, страны.

Нередко утопические стремления и ожидания оказывались способными влиять на ход истории. Они занимали значительное место в структуре субъективного фактора и направляли, хотя бы короткое время, социальную деятельность многих тысяч людей; через действия масс, через практику политических партий активно вторгались в жизнь и воздействовали на нее. В этом смысле утопия, несомненно, представляет собой одну из форм социального действия и поведения. Переходя из области воображения и моральных представлений в область социальной практики, она становилась руководством к действию.

Сказанное не означает, что продуцируемые утопическим сознанием идеалы оказываются способными к буквальному осуществлению. Утопизм, даже имея за собой силу социального движения, став сознанием этого движения, тем не менее является неадекватным подходом к социальной действительности. Результат реальных действий, инспирируемый им, никогда не совпадает с выдвигаемой и изображаемой им целью. Но он, никогда не осуществляясь в целом (в своих притязаниях на достижение гармонического, внутренне непротиворечивого общества), нередко являлся способным к осуществлению с организационной стороны. Свидетельство тому – социально-утопические эксперименты, организация общин, фаланстеров, сельских коммун, трудармий и т. д. Здесь утопизм, приходя к результатам, как правило, прямо противоположным ожидаемым, зачастую оказывался способным к реализации с точки зрения своих внешностных характеристик регламентации, установления определенного распорядка, образа жизни и т. п.

Существует два способа воздействия утопизма на социально-политическую практику – прямой и косвенный. Прямое воздействие утопии прослеживается тогда, когда она непосредственно выступает в качестве программы действия тех или иных классов и социальных групп. Косвенное воздействие – когда включение утопии в социальную динамику опосредуется программами неутопического характера.

Степень воздействия утопии на социальные процессы зависит от того, в какой мере она в состоянии внушить массам убежденность в проблематичности существующих отношений, в необходимости выбора между ними и какими-то новыми общественными отношениями. В этом случае утопизм, с одной стороны, выступает симптомом кризиса существующей общественной организации и появления контридеологии, с другой – симптомом появления силы, способной выйти из этого кризиса. Кроме этого, утопизм нередко мог выступать непосредственно в качестве идеологии массовых социальных движений. Так, в эпоху крестьянских войн и буржуазных революций утопист осуществлял функции критики и социальной реконструкции, воодушевления, активизации и интеграции масс. Он противопоставлял тем или иным сторонам неудовлетворяющей ситуации положительные значения, которые, будучи результатом воображения, стимулировали деятельность людей в направлении их реализации. При этом надо подчеркнуть, что утопизм, ввиду своей критической направленности, критики существующего общественного порядка и устройства с позиций выдвигаемого им социального идеала так или иначе выполнял ориентирующую и нормативную функции в жизни общества.

Но и в этом случае, как и во всех других, утопизм проявляет амбивалентность и противоречивость. Поскольку стремления к реализации утопического идеала не опираются на необходимую и достаточную материальную базу, реальные возможности и потенции общественного развития, постольку в сознании носителей утопизма может наступить крутой перелом. В такой ситуации обнаруживается тенденция превращения утопизма в конформистское сознание, и он начинает выполнять функции механизма психологической защиты. Особенность утопий такого рода состоит в том, что с их помощью символически и иллюзорно разрешаются противоречия, которые практически не разрешимы в данных условиях. Неудовлетворенные делания и стремления всего лишь проецируются на замещающий их иллюзорный объект (гипотетический идеал, образ и подобное будущего общества). Путем сопереживания и идентификации утопизм переводит в сферу иллюзии и воображения реально значимые потребности и интересы, создает иллюзорный эффект целостности реально противоречивого и разорванного мира и, следовательно, выполняет функции компенсации и социального эскейпизма. При этом особенно большое значение имеет художественно-образный элемент утопии. Именно через художественную, образную форму воспроизведения какой-либо идеи удается обеспечить эффект сопереживания, возникновение состояния катарсиса, где психологическое разрешение конфликта, психологическое удовлетворение потребности занимает центральное место.

Эта функциональная способность утопизма в определенные исторические периоды (особенно в кризисных ситуациях) бывает необходима и неизбежна, ибо дает психологическую устойчивость, иллюзорную видимость овладения ситуацией и преодоления острого конфликта, противоречия, которое осознает мыслитель или какая-либо группа, класс и которое может быть преодолено в настоящий период только в фантазии.

Умозрительное приобщение к воображаемому и желаемому миру с помощью утопизма способно вызвать стремление к моментальному изменению существующей действительности, к быстрейшей практической реализации цели и вести к представлению о мгновенном наступлении новой, счастливой жизни. В данных случаях утопизм может стать доминирующей формой проявления субъективного фактора истории, быть началом организующим – формировать настроение, интересы, заражать и вдохновлять людей на те или иные социальные действия и даже преодолеть «детерминизм социальной закономерности» (Н. Бердяев).

Такого рода ситуации чаще всего имеют место в периоды революционных потрясений. И действительно, можно ли представить революцию без взрыва страстей. Сам эмоциональный заряд революционного движения неизбежно рождает утопическое умонастроение. В этом смысле утопизм – обязательный спутник революции. Он практически всегда становится ее неизбежной духовной пеной. В принципе, вряд ли найдется пример в истории, когда какое-либо революционное движение было совершенно однородным и все его составляющие социальные силы руководствовались только строго научной теорией, исключающей всякую партикулярность интересов, облекаемых в различные идеологические формы.

Революционный утопизм является практическим приложением утопического мышления к жизни общества, к социально-политической практике. Он воодушевляет людей на борьбу, выступает как мощный катализатор энергии и энтузиазма масс. Вместе с тем он создает иллюзорное представление о мгновенном скачке в совершенство, идеальное состояние, когда желаемое где-то и когда-нибудь превращается в здесь и сейчас, оказывается в пределах досягаемости. В этом смысле утопизм – «опиум революционера – наркотик, вызывающий прекрасные сны, после которых наступает кошмарное пробуждение»[203].

Носителям революционного сознания практически всегда характерна утопическая вера в то, что исторические цели гораздо ближе, чем они есть в реальности и что революция как бы одним актом, чуть ли не в один день преобразит жизнь общества. С их точки зрения, нужно только победить врагов и установить соответствующие нормы поведения людей.

Конечно, не всякий утопист является революционером, и не всякий революционер – утопистом, но если утопист вступил на революционный путь, то он не остановится ни перед какой крайностью. «Убежденный в достоинствах своего проекта, он готов платить любую цену за его реализацию. Из любви к человеку он будет сооружать гильотины, во имя вечного мира вести кровавые войны»[204].

Не беда, если бы утопический подход к преобразованию общества оставался на бумаге, только мечтой – как в утопиях Мора, Кампанеллы, Мелье, Морелли и др. Как свидетельствуют факты истории, нередко утопические проекты оказываются соблазнительными, овладевают волей, становятся руководством к действию. Это происходит в соответствии с их содержанием, т. е. в сущности на основе внешностно-организационных мер, принудительного нормирования, когда активно пытаются искоренить существующее общественное зло и полностью преобразовать жизнь общества и человека. Именно тогда и выявляется их деструктивное, разрушительное начало.

Утопия может казаться привлекательной и прогрессивной и на самом деле быть таковой, пока она остается только мечтой, надеждой на будущее. В данном случае она способствует критическому осмыслению социальной реальности, выдвижению новых альтернатив общественного развития, позволяет осуществлять сравнительный анализ различных моделей будущего общественного устройства и т. д. Но стоит ей превратиться в социальную инженерию, как она сразу же начинает ставить человеку опасные ловушки, превращается в свою противоположность – антиутопию. Это вытекает из сущности утопического сознания, важнейшими характеристиками которого, как уже отмечалось, являются непротиворечивость мысленно сконструированного образа общества, абсолютизация провозглашаемых принципов, установка на преобразование реальности посредством одноразового применения какой-либо универсальной схемы, максимализм и метафизичность в подходе к изменению общества, стремление к стандартизации, регламентации и симметрии, нравственный ригоризм и нетерпимость к критике и т. д.

Самым удивительным и неожиданным превращением в судьбе утопии является то, что она не только вопреки своему первоначальному замыслу приводит не к добру, а к злу, не устраивает, а разрушает, но и каким-то странным и непостижимым образом превращает утопистов и их последователей из самоотверженных ревнителей блага и счастья человеческого в откровенных тиранов и узурпаторов. Есть какая-то своя парадоксальная и противоречивая логика, заложенная, по-видимому, в самой природе утопического сознания. Иначе как объяснить роковую диалектику, приведшую Белинского от всеобъемлющей любви к человечеству и отдельному человеку к требованию «тысячи голов» или превратившую аскетического и добродетельного человека в личной жизни Робеспьера в хладнокровного тирана, а многих наших пламенных революционеров – в палачей-чекистов, о чем с таким глубоким проникновением пишет русский философ С.Л. Франк[205].

В реальной практике претензии утопизма извне навязать неустроенному и дисгармоничному миру принципиально новые формы социального бытия, планомерно перестроить жизнь людей посредством единой направляющей разумной воли всегда наталкивались на упорное и неустранимое сопротивление старого мира. Старый мир, несмотря на все свое несовершенство, неорганизованность и неупорядоченность, почему-то сопротивляется своему разрушению, не торопится перестраиваться в соответствии с предлагаемой ему моделью, какой бы идеальной она не представлялась ее авторам. Данное обстоятельство, или, точнее, сама логика начатых преобразований, ставит одержимого своей идеей утописта перед необходимостью сломать данное сопротивление, устранить все внешние препятствия на пути к реализации идеала, всецело обращает его деятельность на разрушение существующего, именно с этого и начинают все революционеры, руководствующиеся утопическим замыслом утвердить абсолютно совершенный и новый порядок жизни. Им и в голову не приходит, что их установки могут находиться в фундаментальном противоречии со сложностью человеческого бытия, что есть нечто неподвластное воле человека и не может быть изменено каким бы то ни было волевым усилием. Как проявление случайности, злой воли, как нечто противоестественное воспринимается ими факт существования людей, не соглашающихся на строительство «нового» мира, обеспечивающего им полное спасение. Эти люди, с их точки зрения, просто ненормальны. Они во имя добра и справедливости должны быть изолированы, подавлены, наконец, уничтожены. В итоге получается, что стремление к утверждению общественного идеала постепенно подменяется антиобщественной деятельностью, основной целью которой становится устранение противников будущего идеального общественного устройства, всех тех, кто защищает настоящее. Так, шаг за шагом, пробивает себе дорогу тенденция к деспотизму, насилию, которая в своем логическом завершении грозит обернуться всеохватывающей тиранией.

Утопизм вопреки своим первоначальным установкам роковым образом увлекается на путь тотального террора, превращая своих творцов и последователей из «невинных» мечтателей и фантастов в деспотов и тиранов. Такова в самом общем и поэтому неизбежно систематизированном виде судьба практических попыток воплощения в реальную жизнь утопического идеала абсолютно совершенного общественного устройства.

Практическая роль утопизма сложна, двойственна и противоречива. Особенности утопизма обусловлены не только многозначностью его социального наполнения (субъектом утопического сознания могут выступать различные социальные слои и группы), но и в том, что он помимо социально-активизирующих функций может выполнять и весьма часто выполняет функции социального эскейпизма, бегства от действительности в мир иллюзии. Кроме того, даже на уровне эмпирического наблюдения можно обнаружить, что в развитии утопического сознания имеются определенные ритмы его функциональной активности: в одни исторические эпохи она обладает активной творящей силой, а в другие – оттесняется на задний план общественной жизни. Эти свойства утопического сознания зависят, в конечном счете, от конкретно-сторической ситуации, социально-политического и общекультурного контекста той или иной страны или народа.

В заключении имеет смысл сделать оговорку. Понимая всю необходимость развития критической рефлексии в отношении утопизма, видя в этой рефлексии эффективный инструмент очищения общественного сознания от опасных иллюзий, одно из условий преодоления в нем всевозможных патологических состояний, мы, вместе с тем, не должны доводить критику утопии и утопического сознания до полного отрицания каких бы то ни было социальных идеалов, до отождествления этих идеалов исключительно с ложным сознанием. В настоящее время подобное предостережение приобретает практически значимый смысл: развернувшаяся у нас критика социализма как реальности и как идеологии, своим острием сплошь и рядом направленная против социальных идеалов вообще, характеризуется попытками квалифицировать всякие идеалы как изначально утопические. Иначе говоря, критическое отношение к утопическому сознанию, ставшее фактом сегодняшней духовной ситуации, все чаще и чаще переносится на само понятие социального идеала, а осознание опасности реальных попыток осуществления утопических идей оборачивается негативным отношением к идеалам как таковым. Между тем очевидно, что без общепринятых социальных идеалов, без их воодушевляющей силы в принципе невозможно вырваться из того кризисного состояния, в котором оказались восточноевропейские страны. Диффузность общественного сознания, отсутствие в нем системообразующей ценностной идеи делают общество крайне уязвимым, не способным к мобилизации усилий для преодоления кризиса.

Именно поэтому проблема осмысления причин и характера взаимосвязи и взаимопроникновения утопии и социальных идеалов, а также определение научно обоснованных критериев различия между утопическими и неутопическими идеалами, между идеалами гуманными и антигуманными, между идеалами, свободно выбранными человеком и навязанными ему, становятся в условиях переходного общества приоритетными. Сегодня нам как никогда необходимо научиться отличать идеалы, ведущие к постепенному совершенствованию и гуманизации общественной жизни, вытекающие из традиции и исторического опыта народа, от идеалов, ввергающих нас в бездну преисподней, в тупики саморазрушения и безысходности. В данных условиях критическая рефлексия в отношении утопии и утопического сознания как раз и призвана стать действенным противоядием против постоянно имеющей место опасности превращения здоровых социальных идеалов в идефикс, в идолов, требующих кровавых жертвоприношений.

Для полноты рассматриваемой здесь картины развития утопического сознания необходимо хотя бы кратко специально остановиться на анализе антиутопии как своеобразного литературно-социологического жанра, получившего в XX в. небывало широкое распространение и популярность.