Глава 20 Концепции технологического детерминизма. Перспективы и противоречия развития информационного общества

Одной из наиболее модных и перспективных концепций современного обществоведения является концепция постиндустриального, или информационного, общества. Возникнув в работах Даниела Белла (1919–2011) («Грядущее постиндустриальное общество») и Олеина Тоффлера (р. 1928) («Столкновение с будущим», «Третья волна»), концепция постиндустриализма получила широкое распространение в западной социологии. Характерно, что процессы, ставшие источником данной концепции, были глубоко осмыслены и в советской общественной мысли в рамках теории научно-технической революции, изложение которой можно найти в любом учебнике исторического материализма.

Возникновение теории постиндустриального общества было бы немыслимо без трудов К. Маркса, Сен-Симона, А. Смита. Но подлинная ценность данной теории заключается не в самом по себе развитии теоретических усилий мыслителей прошлого. Наиболее проницательные исследователи в 1950—1960-х гг. обратили внимание на тенденцию: американский капитализм указанного периода все больше отличается от индустриального капитализма. Позднее эти тенденции охватили и другие индустриально развитые страны. Первоначально новое общество рассматривалось как воплощение линейного прогресса, экономического роста, дальнейшей технизации труда, вследствие чего сокращается необходимое рабочее время и увеличивается, соответственно, свободное, растет благополучие и т. д. В дальнейшем эти идеи были углублены, а в ряде случаев и переосмыслены.

Возникшее постиндустриальное, информационное, общество по многим параметрам существенно отличается от предшествующего индустриального общества. Если обобщить все критерии различий, предложенные разными авторами, можно выделить два основных: расширение сектора услуг по отношению к производящему хозяйству; центральную роль теоретического знания и информации в структуре общественного производства.

Расширение сектора услуг по отношению к производящему хозяйству означает, что произошел коренной сдвиг первичного сектора экономики (добывающая промышленность и сельское хозяйство), вторичного (обрабатывающие отрасли и строительство) и третичного (услуги). Последний занял ведущие позиции. Д. Белл отмечает, что опережающий рост сектора услуг – доминирующая тенденция эволюции общества.

Теоретическое знание и информация в структуре общественного производства предстает в двух формах: 1) в форме овеществленного в орудиях и средствах производства, а также в технологическом процессе, становящемся все более наукоемким; 2) в форме живого знания, носителем которого являются сами люди, производители, т. е. их навыки, опыт, профессиональные умения. Отсюда можно утверждать, что в постиндустриальном обществе произошел сдвиг эпохального значения: между наукой и производством установились совершенно новые отношения, они фактически поменялись местами. Раньше развитие науки определялось требованиями практики. Теперь же наука во все большей степени определяет производство, уже немыслимое без фундаментальной науки, которая превращается в непосредственную производительную силу. Основой современного социума является интеллектуальная технология, его главными ресурсами – знания и информация. Показательно, что, начиная с 1991 г., когда в США на приобретение промышленного оборудования было израсходовано меньше, чем на закупку информационной техники (107 млрд и 112 млрд соответственно), этот разрыв только увеличивался. На смену трудовой теории стоимости К. Маркса приходит информационная теория стоимости (Е. Масуда). В производстве товаров и услуг резко умаляется доля физического труда и увеличивается роль интеллектуального труда, знаний, информации. Главным становится не физический износ и амортизация промышленного оборудования, а его износ моральный.

Наряду с увеличением роли информации и знания происходит возрастание значения человека как носителя и творца этих знаний. В постиндустриальном обществе факторы производительности в минимальной степени локализуются на предприятии. Возрастает значение нематериальных оснований общественного богатства, относящихся в первую очередь к человеческому фактору. Один из представителей «чикагской школы» экономики Г. Беккер в работе «Человеческий капитал» теоретически доказал, что вложения в науку, образование, здравоохранение, систему комфорта и гигиены дают в несколько раз более высокую экономическую отдачу, чем привычные для классического капитализма инвестиции во внутрипроизводственные факторы.[149] Справедливости ради надо отметить, что подобные идеи задолго до Г. Беккера высказывал К. Маркс в «Экономических рукописях 1857–1858 гг.». Разрастание сферы «производства человека» приводит к далеко идущей трансформации самого типа совокупного производства. Собственно рыночные отношения в этой приоритетной сфере отходят на второй план, уступая место новым социокультурным факторам: интеллектуальному, творческому и социальному потенциалу личности. Происходит перераспределение расходов на материальное производство в пользу науки, образования, социального обеспечения, здравоохранения и рекреации. Ведущая роль в производстве все в большей степени принадлежит не производительным корпорациям и бизнесменам, а корпорациям исследования и развития, индустриальным и экспериментальным лабораториям, научным центрам и университетам.

Серьезные изменения происходят и в социальной структуре общества. Если в индустриальном обществе ведущими лицами считались предприниматели-бизнесмены, то в постиндустриальном на первые позиции выдвигаются специалисты (мери-тократы) и элита научных знаний (когнитариаты) – ученые, экономисты, инженеры, менеджеры, социологи и т. д. В их компетенции находится внедрение нововведений, инноваций, от которых полностью зависит рост производительности и конкурентоспособности. В постиндустриальном обществе складывается новая структура занятости, в которой доля лиц физического неквалифицированного труда резко сокращается. Но постиндустриальное общество несет в себе немало противоречий. Первое из них – демонтаж государства всеобщего благоденствия. Возникшее в результате либеральных реформ 1980– 1990-хх гг. государство утратило ряд важных функций в области социальной защиты, экономического развития, образования и культуры. Словом, речь идет о новом, ином государстве, которое уже не выполняет своих функций в прежнем объеме и на прежнем уровне, но именно здесь и кроется то самое противоречие. Инвестиции в человека, о которых шла речь выше, имеют две особенности: 1) долгосрочный характер (например, отдача от вложений в образование молодежи начинает поступать через 15–20 лет и более), частный бизнес не может ждать так долго – при прочих равных условиях он всегда предпочтет краткосрочные инвестиции, поэтому стихия рынка вымывает системы, связанные с долгосрочными инвестициями; 2) нельзя различить достоверно применительно к человеку, какие факторы окажутся непосредственно связанными с ростом производительности, а какие – нет. В обществе должна быть инстанция, которая будет терпеливо ждать отдачи и не требовать немедленных свидетельств ее собственно экономической оправданности. Такой инстанцией может быть только государство, выражающее волю нации в целом и преследующее не узкогрупповой, а общенациональный интерес. Поэтому все призывы к уходу государства из экономики, политики и подобного, идеи создания «государства-минимум» должны быть расценены как разрушительные.

Второе противоречие постиндустриализма находится в культурной сфере. Основанием капиталистического общества Запада, по свидетельству М. Вебера, является протестантская этика, впитавшая ценности трудолюбия, бережливости, аскезы, стремления к успеху. Однако в XX в. пуританская мораль подвергается дискредитации. Вклад в разрушение культурных основ буржуазного общества внесли художественный модернизм и массовая культура. Еще одним мощным инструментом разрушения протестантской морали стало создание системы кредита, обесценивающей многие традиционные добродетели – умение инвестировать в будущее и ограничивать себя в настоящем, трудолюбие, жертвенность.

Это не могло не сказаться на отношении к труду. В 1960– 1970-хх гг. в западной, особенно американской, литературе и общественной мысли стала проявляться озабоченность падением профессиональной и трудовой этики, ростом потребительства, культуры досуга в духе законченного индивидуалистического гедонизма. Прежние положения социологии досуга, предполагающие его ту или иную социальную эффективность – досуг как средство всестороннего развития личности, культурной активности и подобное, стали отвергаться гедонистическим индивидуализмом.

Эти выводы внешне противоречат тем положениям, которые были изложены выше. Но по мере развития постиндустриального общества оказалось, что творческий труд, приводящий к формированию многогранной развитой личности, – удел немногих, и большинству все больше приходится довольствоваться либо рутинным трудом, либо вынужденным досугом и расширенным потреблением. Тем самым можно утверждать, что постиндустриальное общество лишилось настоящего нравственного фундамента. По мнению Д. Белла, отсутствие прочно укорененной системы моральных устоев является культурным противоречием этого общества, самым сильным бросаемым ему вызовом. Он даже допускает, что развитие данного противоречия может поставить под вопрос существование постиндустриализма.

Подводя промежуточный итог, можно утверждать, что постиндустриальное общество не стало отрицанием индустриального общества в самых важных измерениях его бытия: оно не смогло стать посткапиталистическим. Более того, сегодня мы наблюдаем торжество капитализма в планетарном масштабе. Ему удалось подорвать или существенно ослабить внутренние протестные движения 1960—1970-х гг.: контркультуры (хиппи), новых левых, новых анархистов и т. д. Саморазрушение СССР и социалистического лагеря избавило Запад от мощной внешней альтернативы. О прочности капитализма свидетельствует тот факт, что в полной мере сохранились главные формообразующие элементы капиталистической экономики: труд и капитал. В такой же степени сохранилась сама сущность капитализма, поскольку в полную силу действует его основной закон – закон получения максимальной прибыли. Современный капитализм существует и функционирует ради прибыли и для частного присвоения прибыли. Рыночные отношения выходят далеко за пределы экономики и активно вторгаются в прежде нерыночные сферы и институты: семью, политику, образование, здравоохранение и т. п. Это дало основание некоторым исследователям назвать этот процесс рыночным вызовом цивилизации (А. Панарин).

Сегодня, оказавшись в зоне сильного воздействия евро-аме-риканской техногенно-потребительской цивилизации, восточнославянские народы также экономизированы. Болезнь экономизма (господство экономики в обществе) породила небывало примитивный тип человека: – homo economicus, для которого только деньги стали мерой жизненного успеха, единственной мотивацией жизненных ориентаций и поступков.

В нынешних, радикально изменившихся обстоятельствах господствующая роль институтов рынка в обществе вступает в противоречие с потребностями социокультурного развития человечества в долгосрочной перспективе. Ведь конкурентный рынок не принимает в расчет никаких других соображений, кроме коммерческой выгоды: он отдает товар только тому, кто может за него заплатить. Рыночные стимулы по своему определению не могут быть нацелены на инвестиции в будущее: в сбережение природных ресурсов и защиту окружающей среды, в духовно-нравственное и физическое здоровье людей, в воспитание и образование. Сам по себе рынок не способен гармонизировать нематериальные стороны жизни, в особенности человеческие отношения. Подлинная культура при нем становится нерентабельной. Показатели рыночного успеха не дают адекватного отражения многообразных измерений качества жизни. Навязывая обывателю бесконечную смену (выбор) потребительских товаров и погружая его в мир искусственных (надуманных) потребностей, капиталистическая рыночная экономика резко сужает спектр выбора естественных, чисто человеческих благ и потребностей, таких, как душевное спокойствие и равновесие, радость общения с нетронутой природой, возможность дышать чистым воздухом и т. п. Неудивительно поэтому, что бездумное потребительство (как и алкогольная или наркотическая зависимость) зачастую становится источником разочарований, недовольства, стрессов, ощущения бессмысленности жизни и т. д.

Таким образом, в последние десятилетия усилились тенденции, которые вообще ставят под сомнение весь позитив, накопленный западным обществом во второй половине XX в. в процессе перехода к постиндустриальному обществу. Доклады Римскому клубу, показавшие ограниченность мировых ресурсов, заставили страны Запада перейти от энерго– и материалоемкого производства к наукоемкому, значительно более экономичному и рентабельному. Но распад СССР породил соблазн прибрать к рукам несметные природные богатства постсоветского пространства, в основном России, и тем самым продлить свое безбедное потребительское существование на многие десятилетия и даже столетия.

На наших глазах произошел переворот эпохального масштаба: переход от продуктивного капитализма веберовского типа к новому спекулятивно-ростовщическому капитализму, связанному с постпродуктивными практиками валютных манипуляций, неэквивалентного обмена и получения всякого рода нетрудовых рент. Новый тип буржуа ориентируется на формы экономической деятельности, которые по психологическим ощущениям напоминают игру в рулетку и другие азартные игры досуга, а по ожидаемым результатам сродни экономическому чуду. Соответствующие поиски привели к воскрешению средневековых и ренессансных образов ростовщика, менялы, пирата, с одной стороны, и получателя феодальных рент – с другой.

О размахе нового спекулятивного капитализма говорят цифры: ежедневно в поисках спекулятивной прибыли государственные границы пересекает капитал в 1,5 трлн долларов. Рентабельность подобных манипуляций, в сотни и тысячи раз превышающая рентабельность законопослушных промышленных инвестиций, привела к невиданному валютному голоду промышленности и других отраслей производящей экономики. Буржуа-постмодернист, рассматривающий досуг как важнейшую сферу самовыражения, стал основным фактором деиндустриализации. Возникла новая версия информационной экономики, в корне отличная от того ее понимания, которое было связано с новой ролью человеческого капитала науки и образования. Сегодня под этим понимается не информация, которую личность мобилизовала для открытия и последующего производственного применения новых видов вещества и энергии, а информация, касающаяся разницы сегодняшнего и будущего курсов международных валют, а также информация, лежащая в основе так называемых интеллектуальных рент. Другими словами, если на заре возникновения постиндустриализма предполагалось, что центральным социальным институтом общества будет университет как источник творчества, то сегодня центром социума становится банк как сборщик дани с любой производительной активности. Напрашивается вывод: продуктивного постиндустриализма, порывающего с моралью потребительского общества и агрессивностью техногенной цивилизации, по закону «отрицания отрицания» выводящего социум на более высокую ступень развития, не получилось. В самом лучшем случае постиндустриализм стал новым витком научно-технической революции, продолжением техногенного типа развития на основе более рафинированных технологий. В худшем случае постиндустриализм грозит выродиться в со-циал-дарвинистские джунгли, где торжествует бездуховная сила, алчность, праздность.

Необходимо осмыслить перспективы постиндустриализма в совершенно ином ключе. Во-первых, потому что сложившиеся тенденции техногенной цивилизации ведут в тупик экологической, социальной, духовно-нравственной катастрофы. Следовательно, они должны быть в обозримом будущем остановлены и преобразованы. Грядущее общество не сможет оставаться техноцентричным, основанным на экологически беззаботном, индустриально-утилитарном принципе отношений с природой, оно должно стать экологобезопасным, духовно ориентированным, устремленным к гармонии человека и мира. Во-вторых, необходим поворот к новым, или, если быть более точным, по-новому прочитанным, традиционным духовно-нравственным горизонтам. Современный человек не менее чем в новых технологиях нуждается в воскрешении таких традиционных добродетелей, как долг, вина, аскеза, служение, жертвенность, творчество. Именно эти ценности должны лечь в основу подлинного постиндустриализма. Другими словами, требуется значительно больше, чем отказ от некоторых исчерпавших себя технологических практик, – новая духовная реформация. Главными, ведущими в переходе к постиндустриальному обществу должны стать не научно-технические достижения (новый виток НТР), а морально-религиозные решения, направленные не столько на внешний, предметный мир, сколько на мир внутренний, ценностный.

В научной литературе показано, что роль лидеров в постиндустриальном прорыве будут играть те страны и регионы, которые обладают наиболее мощным биосферным потенциалом, этнокультурным разнообразием и духовными ценностями, соответствующими задачам грядущей эпохи. У восточнославянских народов по совокупности этих параметров нет достойных конкурентов, а сами они – объективно не конкурент никому, поскольку необходимость их собственного возрождения не противоречит подлинным интересам ни одного народа Земли, наоборот, полностью совпадает с общемировой задачей предотвращения духовной и экологической катастрофы. Но более важное состоит в том, что кризис технократических установок западной цивилизации заставляет обратиться к духовно-ценностным основаниям исторического развития. Современность убедительно показывает, что в ситуации ослабления моральной воли и энергетики вся сложность машинной индустрии не только не дает нужного результата, но и оказывается экологически и культурно опасной. Другими словами, вне воодушевленности и ценностной ангажированности человека, задействованного в социальных процессах, невозможно мыслить и реализовывать идеалы прогресса. Но западная культура, начиная с эпохи Просвещения, пошла по пути «остужения» человека, снятия с него повышенных морально-этических обязательств. Считалось, что разумные эгоисты значительно легче найдут консенсус по поводу решения повседневных проблем, нежели страстные романтики и подвижники. В строго теоретической форме эту идею выразил И. Кант. Формализованная этика И. Канта – нравственность, свободная от привязанностей и ориентированная на психологический и культурно нейтральный категорический императив.

Восточнославянский же культурно-исторический тип исповедует совершенно иные принципы. Восточнославянский цивилизационный тип является этикоцентричным – не в смысле особого нравственного превосходства над другими, а в смысле неспособности проводить последовательное различие между повседневными рутинными обязанностями и высшим служением. Судя по многим признакам, именно эта способность ставить свою земную деятельность под знак идеала совершенно необходима в эпоху глобальных кризисов. Без этой способности открытие качественно нового будущего совершенно невозможно.

Особого внимания заслуживает еще одна особенность восточнославянской культуры: умение согласовывать и гармонизировать разнородные начала – этнические, культурные, социальные. Исторический опыт и Беларуси и России являет миру чудо сохранения множества этносов, которые не были подавлены, вытеснены этносом-гегемоном. Диалоговый принцип восточнославянской культуры, осмысленный Достоевским и Бахтиным, является величайшим цивилизационным достоянием, которое надлежит сберечь, развить в новых условиях. Парадокс Запада состоит в том, что сформированный им принцип плюрализма применяется исключительно для домашнего пользования, практически не распространяясь на отношения с другими культурами и цивилизациями. В России и Беларуси принцип плюрализма является основой межэтнического и межжультур-ного взаимодействия. В постиндустриальную эпоху диалоговый архетип восточнославянской культуры – ее вселенская отзывчивость, презумпция ценности другого, способность к кооперации с носителями иных типов опыта – приобретает судьбоносное значение. В частности, способность к согласованию разнородных начал может привести к формированию качественно нового способа ведения хозяйственной деятельности.

Есть все основания утверждать, что путь к постэкономической (постиндустриальной) цивилизации будет пролегать через смешанную, социально ориентированную экономику, через комбинацию рыночных и нерыночных факторов, конкуренцию и содружества, эффективность и справедливость, частные и общие интересы, индивидуальность и коллективность, самоорганизацию и организацию – эти, хотя и противоречащие друг другу, но не взаимоисключающие сущности. Их надо не абсолютизировать и противопоставлять, а, следуя принципу дополнительности, рассматривать вместе. Причем в каждом конкретном случае мера сочетания рыночных и нерыночных факторов должна сообразовываться с объективными природными условиями, традициями, ментальностью и историческим опытом того или иного народа.

Нужно отказаться от всяких попыток перевода на рыночную систему хозяйствования тех сфер производства и жизни общества, которые обеспечивают доступ к информации и знаниям, воспроизводству духовно-нравственного и образовательного потенциала народа. Необходимы также механизмы противодействия всевластию рынка в сельском хозяйстве, оборонной промышленности, в строительстве и распределении жилья, в сфере медицины и т. п. В собственности государства должны находиться прежде всего добывающая промышленность, электроэнергетика, транспорт, предприятия военно-промышленного комплекса, государство должно взять на себя создание экономической инфраструктуры.

В ходе реформирования своих социально-политических и экономических структур восточнославянские страны должны исходить из ведущих тенденций современного мирового развития. Одна из таких тенденций – регулирование и планирование, которые становятся важнейшим измерением современной цивилизации. Во всем мире по мере усиления интеграционных процессов роль планирования, программирования и регулирования возрастает. Данное обстоятельство ставит восточнославянские страны в стратегически выгодное положение. Ибо они, в отличие от стран Запада, накопили не только огромный и уникальный опыт планового регулирования и управления экономикой, но и небывалый, не имеющий аналогов в мире опыт интеграции. Этот опыт может явиться гарантией успешного преодоления возникших трудностей и способности дать адекватный ответ на объективный вызов современности.

В определенном смысле мировая культура держится на дуализме мужского и женского начал (Логос – Земля, Инь – Ян и т. п.). Техногенная цивилизация с ее образом общества как фабрики, культом Машины и Организации несомненно представляет апофеоз мужского начала. Этот явный перекос в сторону мужественности в культуре должен быть исправлен, и мы вправе ожидать реабилитации женственности в ее разнообразных формах (терпимости, жертвенности, бескорыстной любви). В формировании гуманистически ориентированного постиндустриального общества указанный архетип должен сыграть одну из ключевых ролей.

Таким образом, поиски субъекта постиндустриального сдвига привели нас в ареал восточнославянской культуры. И действительно, надо признать, что по многим признакам именно здесь может родиться большая идея, адресованная человечеству. У наших народов есть и неудовлетворенность настоящим, и культурный потенциал, соответствующий требованиям будущего. Именно восточнославянская православная культура может придать духовное измерение грядущему формационному сдвигу. Наша задача – отказаться от имитационного пути исторического движения, концепции догоняющего развития и предложить принципиально новую модель социокультурного развития. Сегодня может получиться так, что технически и экономически «неимущие» смогут утвердить себя в качестве духовно имущих – тех, кому есть что сказать миру, испытывающему настоятельную потребность в новом сознании и новых формах социального бытия. Вполне вероятно, что сложная духовная работа, ведущаяся в мире, увенчается успехом именно здесь, в нашей части огромного евразийского пространства.