Школа элеатов: быть или не быть

Еще одна тенденция, приведшая в дальнейшем к идеалистическим построениям и оказавшая колоссальное влияние на развитие всей современной философии, связана с деятельностью элейской школы. Элейская школа, как и Пифагорейский союз, сложилась в «Великой Греции», в городе-полисе Элея, отсюда и название школы. Школа была образована в середине VI века до н. э. эмигрантами из Ионии и просуществовала до середины V века до н. э. Предшественником школы принято считать Ксенофана.

Ксенофан (ок. 570 – после 478 до н. э.) был родом из ионийского города Колофон. Поэтому его прозвали Колофонский. Он покинул родной город после покорения Ионии персами и в течение последующих шестидесяти с лишним лет вел необыкновенную жизнь странствующего рапсода (певца) и философа. О себе самом он писал: «Солнце уже шестьдесят и семь кругов совершило, как я из края и в край мысль по Элладе ношу. От роду было тогда мне двадцать пять и не боле, ежели только могу верно об этом сказать»[48]. Скитания Ксенофана по городам Древней Греции сделали его образованным человеком. Он высказал предположение о том, что суша некогда была морем и вновь им станет. Смешиваясь с морем, земля со временем растворяется в воде. В своих выводах он опирался на такие находки, как обнаруженные высоко в горах раковины, отпечатки рыб и тюленей в каменоломнях Сиракуз, плоские отпечатки морских существ на Мальте. Все они образовались в глубокой древности. И все люди истребляются всякий раз, как земля, погрузившись в море, становится грязью, а потом снова начинают рождаться. Он отрицал божественность небесных светил, утверждая их естественную природу. Солнце и звезды, по его словам, рождаются из облаков.

Гераклит считал Ксенофана одним из многосведущих людей. Во время своих странствий он стремился исправлять и исцелять людей и многому мог их научить. На закате своих дней Ксенофан поселился на юге Италии, в городе-полисе Элея, где под влиянием его взглядов возникла философская школа элеатов. Свои взгляды он выражал в поэтической форме.

Ксенофан был известен своим свободомыслием. Пренебрегая всеми условностями, он не побоялся открыто выступить против господствовавших тогда нравов и обычаев. В своем основном произведении «Силлы» («Сатиры») он заявил о себе как о критике мифологических представлений, борце с традиционным культом богов и ниспровергателе всех поэтов и философов его времени. В первую очередь острие его сатиры было направлено против Гомера и Гесиода, которые поселили на Олимпе множество антропоморфных (человекообразных) безнравственных богов. Они поступили дурно, приписав богам все человеческие пороки: «Красть и прелюбы творить и друг друга обманывать хитро»[49].

А произошло так потому, что на самом деле боги Олимпа – это всего лишь результат воображения людей. Ксенофан высказал крамольно, чрезвычайно смелую для своего времени мысль, что боги – это творения человека, а не наоборот. Люди выдумали богов, создали их по своему образу и подобию, наделив их своими собственными физическими чертами и особенностями. По словам Ксенофана, «эфиопы пишут своих богов черными и с приплюснутыми носами, фракийцы – рыжими и голубоглазыми, мидяне и персы – также подобными самим себе, египтяне также изображают их по собственному образу»[50]. Также и всякое животное, если бы оно верило в богов, представляло бы их подобным себе. По этому поводу Ксенофан остроумно отмечал:

Если быки, или львы, или кони имели бы руки,

Или руками могли рисовать и ваять, как и люди,

Боги тогда б у коней с конями схожими были,

А у быков непременно быков бы имели обличье;

Словом, тогда походили бы боги на тех, кто их создал[51].

Ксенофан дерзнул отказать грозным олимпийским богам в праве на существование. Он провозгласил, что подлинный Бог не может обладать человеческими качествами. Он не подобен смертным ни внешним обликом, ни мыслью:

Бог же, един, между смертных и между богов величайший,

Смертному он не подобен ни видом своим, ни душою[52].

Антропоморфическим представлениям о богах Ксенофан противопоставил свое понимание, согласно которому существует один-единственный Бог. «Всем своим естеством он и видит, и слышит, и мыслит. Мощью рассудка он все без труда повергает в смятенье. Вечно на месте одном без движения он пребывает, не подобает ему то сюда, то туда обращаться»[53]. Бог Ксенофана является неизменным, неподвижным, повсюду однородным и потому шарообразным, обладающим чувствительностью во всех своих частях, правящим миром «силой ума» и вечным.

Те, кто утверждают, что боги родились, – писал Ксенофан, – и те, кто утверждают, что боги умерли, одинаково впадают в нечестие, так как в обоих случаях получается, что в какой-то момент богов нет.

Возможно, отказ Ксенофана от тревог скитальческой жизни породил у него стремление к некоему вечно божественному спокойствию, охватывающему собой весь мир. Это мистическое стремление нашло отражение в его философских взглядах, которые можно охарактеризовать как пантеистические. Он отождествил Бога со всей бесконечной Вселенной, то есть рассматривал его не как внемировую силу, а как внутренний фактор мира, определяющий его единство. Основополагающую идею своего учения Ксенофан выразил так: «Все есть одно. Все есть Единое». В нем неразрывно соединены материя и божественный разум.

Подобно ионийцам, основу всего сущего Ксенофан считал материальной, утверждая в своей философской поэме «О природе», что «все из земли и все обращается в землю»[54]. Земля бесконечна и бездонна. «Верхний предел земли мы воочью у ног своих видим, с воздухом он сопряжен, а нижний уходит в бездонность»[55]. Представление о бездонности земли он противопоставил вере в существование под землей ада.

Ксенофан первым стал размышлять о возможностях и границах познания.

Его считают предтечей античного скептицизма[56] на основании его утверждения, что

Правды не знает никто, и никто никогда не узнает.

Ни о богах, ни о том, что предметом бесед моих служит.

Если ж нам кто-то подчас безошибочно правду

предскажет,

Сам он не знает о ней, – все будет просто догадкой[57].

С шуткой на устах он порицал смелые притязания тех, кто осмеливался утверждать, будто они что-то знают, и выказывал собственную осторожность: дескать, истину знает только Бог.

Ксенофан учил, что высшим и абсолютно достоверным знанием обладает только Бог. Человеку не дано познать божественную сущность мироздания, а потому истинное знание для него недостижимо. Он может довольствоваться только познанием явлений, которое опирается на чувственные данные. Однако чувственные данные не только не способны дать нам исчерпывающее знание о мире, но могут даже ввести нас в заблуждения. Ксенофан считал ощущения ложными. Он впервые разделил знания на единое для всех истинное знание и мнение, которое у каждого может быть свое, решительно противопоставив их друг другу.

Представления Ксенофана о мире, вне которого ничего нет и который в силу этого есть единое и единственное сущее, или Бог; его концепция противопоставления мнения знанию определили онтологическую[58] и гносеологическую[59] проблематику элейской школы.

Главным представителем этой школы был друг и ученик Ксенофана Парменид (ок. 540–470 до н. э.). Родился он в Элее, происходил из знатного рода, принимал активное участие в политической жизни родного города и благоустроил его наилучшими законами, так что власти ежегодно брали с граждан клятву оставаться верными законам Парменида. Полагают, что он первым пришел к выводу о шарообразности Земли, разделил ее на климатические зоны и установил, что утренняя и вечерняя звезда есть планета Венера. В конце жизни Парменид посвятил себя философии. Главное его сочинение – философская поэма «О природе»[60], из которой сохранилось около 160 стихов.

Пролог к поэме представляет собой аллегорическое описание путешествия, предпринятого юным Парменидом в поисках истинного знания, которое, в понимании древних греков, ведет человека к добру и справедливости. Божественная колесница доставила его из царства ночи к свету, в чертоги Богини Справедливости и грозновозмездной Правды. Та приняла юношу благосклонно со словами:

Теперь все должен узнать ты:

Как убедительной Истины непогрешимое сердце,

Так и мнения смертных, в которых нет верности точной.

Богиня раскрыла Пармениду тайну устройства мира. Это божественное знание он изложил в двух частях своей поэмы: первую часть он назвал «Путь истины», а вторую – «Путь мнения».

Подобно Ксенофану, Парменид противопоставил истину мнениям, отметив, что путь истины «далек человечьей дороге», где рождаются туманные мнения смертных. Но в отличие от Ксенофана, который к такому выводу пришел в силу своей интуитивной убежденности, Парменид обосновал его исключительно логическим образом, впервые применив дедуктивное рассуждение.

Путь истины — это способ объяснения мира, исходя из разума. Только разум позволяет ответить на вопрос, что представляет собой мир не в общем мнении, а по истине. Только разум способен, абстрагируясь от всех конкретных и изменчивых характеристик вещей мироздания, объединить все вещи в единое целое лишь на одном основании – на основании того, что они существуют.

Существовать значит быть. От этого глагола происходит слово «бытие». В философии Парменида это слово заменило ксенофаново Единое-Бог, которое предполагало все существующее. Бытие — это все, что есть. Парменид первый в истории философской мысли поднял проблему бытия, размышляя о том, что в мире действительно является бытием, то есть существующим, а что – только таковым кажется, как соотносятся между собой бытие и небытие, бытие и мышление. «Быть или вовсе не быть – вот здесь разрешенье вопроса».

Решение этого вопроса Парменид видел в том, что бытие есть, а небытия нет. Это аксиома его учения, из которой он дедуктивно вывел все определения бытия. Эта аксиома – результат простого логического анализа. Говоря, что бытие есть, мы не допускаем какого-либо противоречия, и это очевидно, раз что-то существует, то оно есть. А теперь предположим, что небытие также существует. И тут мы впадаем в противоречие: небытие (то, чего нет) есть.

В том, что небытие не существует, нас убеждает невозможность его познать и сказать о нем что-либо, потому что в мире истины бытие совпадает с мышлением. Парменид подчеркивал: «Одно и то же есть мысль и то, о чем мысль существует». Другими словами, то, что мыслится в разуме, и является существующим. Без бытия нет мысли, и без мысли нет бытия.

Из утверждения тождества бытия и мышления следует, что если мысль о небытии существует, то оно становится предметом мысли, приобретая тем самым статус бытия, ибо, по определению, что существует и есть бытие.

Получается, что мысль по своей сути не отличается от того, что реально существует. Однако Парменид предупреждал, что мышление гарантирует обладание истиной только в том случае, если мы сумеем избежать две такие серьезные ошибки, как допущение существования небытия и того, что нечто может быть и не быть одновременно. Одна голова не может вместить два взаимоисключающих утверждения. Поэтому Гераклита и его последователей, которые «бытие и небытие тем же самым и не тем же самым зовут и путь всюду видят обратный», Парменид называл двухголовыми.

Путь истины раскрывает картину мироздания как вечного, неделимого и единого, неподвижного и неизменного и шарообразного бытия.

Вечность – один из наиболее существенных признаков бытия. Если оно есть, то есть всегда. Поскольку небытия нет, то бытие было, есть и будет, так как оно не может в ничто превратиться и ниоткуда возникнуть, если только не из самого себя. Но это означало бы порождения самого себя же.

Вечное бытие должно быть неделимым и единым, потому что делимое состоит из частей, разъединение которых приведет к исчезновению делимого. Но это не грозит бытию, так как разделить его на части могло бы только небытие, которого нет. По этой же причине не существует никакого множества вещей. Если это так, то бытие является единым, цельным, сплошным и, следовательно, неподвижным, поскольку движение предполагает изменение из бытия в небытие, что невозможно в силу отсутствия небытия. Однако любое движение всегда предполагает какое-либо изменение. А раз движение бытия невозможно, то его можно охарактеризовать и как неизменное.

Бытие шарообразно, «оно закончено со всех сторон, похожее на глыбу совершенно круглого Шара, везде равносильное от центра… равное самому себе со всех сторон, оно однородно внутри своих границ». Шар бытия охватывает все, и мысль едина с ним. Именно так существует вечное единство, познание которого доступно только разуму.

А что нам говорят наши органы чувств? – Существует огромное разнообразие качественно различных вещей, которые находятся в постоянном движении, подвергаются непрестанным изменениям, возникают и исчезают.

Можем ли мы доверять нашим органам чувств? – Парменид совершенно однозначно отвечает: «Нет». Они постоянно обманывают людей, вводят их в заблуждение и порождают лишь мнения (докос) – несовершенное, приблизительное знание.

Все, что связано с восприятием изменчивого чувственного мира, Парменид отнес к мнению. Путь мнения – это способ объяснения мира, исходя лишь из свидетельств органов чувств. Такой путь не может привести к истинному знанию. Он дает картину видимого, кажущегося мира, управляемого Афродитой. Этот мир навязывает людям представление о своей множественности и изменчивости, которые могут объясняться лишь с помощью противоположностей, прежде всего бытия и небытия.

Как следует из учения Парменида, мир, о котором мы знаем благодаря нашему чувственному восприятию, совершенно не совпадает с характеристиками подлинной реальности, которая открывается лишь мысленному взору, нашему разуму на основании логически правильного мышления.

Чтобы преодолеть опасность «мнения», необходимо расстаться с привычным образом мысли:

Отврати же от этого пути поиска свою мысль,

И да не заставит тебя вступить на этот путь

богатая опытом привычка.

Глазеть бесцельным невидящим оком, слушать

шумливым слухом

И пробовать на вкус языком. Нет, рассуди

разумом… спорные рассуждения.

Только мыслимое бытие свободно от превратностей мнений. Признав единственным источником и критерием истины разум, Парменид тем самым заложил основы рационалистической традиции в античной философии.

Оппозиция «знание – мнение» привела Парменида к представлению о двойственности бытия. С одной стороны, это вечная и неизменная основа, являющаяся предметом знания. С другой стороны, это подвижная видимость, выступающая предметом чувственного восприятия и мнения. Впоследствии парменидово представление о двойственности бытия получило развитие у Платона в его учении о двух мирах – идеальном и видимом.

Чтобы объяснить происхождение кажущегося мира, Парменид вынужден был выйти за пределы чисто логического мышления. В качестве космогенных причин он указал две стихии: огонь (свет) и землю (тьма, ночь).

Но коль скоро все вещи названы «Светом» и «Ночью»,

Качества ж их нареклись отдельно этим и тем вот,

Все наполнено вместе Светом и темною Ночью,

Поровну тем и другим, поскольку ничто не причастно

Ни тому, ни другому.

Между огнем и землей существует сильное напряжение, которое оживляет Вселенную. Это напряжение ассоциируется у Парменида с мифическим образом богини Афродиты, которая всем управляет.

Во мнении людей все в мире составлено из двух элементов, один из которых – пламенное, светлое начало – относится к бытию, а другое – земляное и темное – к небытию. Те, кто идут по пути мнения, признают существование не только бытия, но и небытия, что, согласно Пармениду, является логической ошибкой.

Допущение, что наряду с бытием существует небытие, приводит к искажению истинного понятия о бытии. Становится возможным приписать ему такие недопустимые с точки зрения разума характеристики, как множественность, движение, изменчивость.

Противники Парменида, пытаясь опровергнуть его учение о бытии, стремились показать, что движение и множественность в их очевидности неопровержимы. С защитой взглядов Парменида выступил его ученик Зенон.

Зенон (ок. 490–430 до н. э.) родом из Элеи, по одной из версий, был приемным сыном Парменида. Высокий и миловидный, он обладал исключительными достоинствами и в философии, и в политической жизни. Посещал Афины, где давал уроки Периклу, но предпочел великолепию Афин свой родной город. Зенон отличался презрением к сильным мира и на склоне лет организовал политический заговор против элейского тирана. Потерпев неудачу, был схвачен и подвергнут пытке на колесе, но не выдал своих сообщников, а оклеветал как предателей верных тирану людей, чтобы оставить последнего в одиночестве. Потом, согласно одной из легенд, когда Зенон сказал, что должен сообщить тирану на ухо нечто важное, и был допущен к нему, то укусил тирана за ухо (по другой версии – за нос) и не отпускал до тех пор, пока не был заколот.

В другой легенде говорится, что Зенона бросили в ступу и искромсали. Рассказывали также, что на допросе он откусил себе язык и выплюнул его в лицо тирану. Это так подействовало на граждан, что они тотчас побили тирана камнями. Подвергнутый пыткам, Зенон оставался нечувствительным к страданиям, удостоверяя истинность своего ответа на вопрос, что дает философия: «Презрение к смерти». Зенону принадлежит изречение: «Легче окунуть в воду мех, наполненный воздухом, чем заставить силой какого-либо хорошего человека совершить что-нибудь вопреки его воле».

Из многочисленных трудов Зенона («Споры», «Против философов», «О природе», «Толкование стихов Эмпедокла») сохранилось лишь несколько фрагментов. Его труд «О природе», написанный прозой в форме вопросов и ответов, послужил образцом изложения философских взглядов в виде диалога многим мыслителям античности.

Зенон стал известен прежде всего своей полемикой с противниками учения Парменида – и он прославился своими апориями[61] против множественности и движения бытия. Так же как и Парменид, он исходил из того, что истинное бытие является неделимым, неподвижным и не познаваемым чувствами. Он стремился доказать, что допущение существования множественности и движения приводит к абсурдным выводам, потому что в понятиях движения и множественности заложены неразрешимые логические противоречия. Из более чем сорока доказательств, подтверждающих истинность учения Парменида о бытии, до нашего времени дошло всего девять. Разберем некоторые из них.

По словам Аристотеля, Зенон был изобретателем диалектики как искусства размышления и спора. Основной метод его рассуждений – доказательство от противного, которое по сей день применяется в теории аргументации.

Например, отстаивая утверждение, что бытие неделимо и оно одно, Зенон сначала соглашался с противоположным мнением, опирающимся на очевидные чувственные данные, что бытие множественно. Затем, сопоставив два суждения (бытие одно и бытие многое), он доказывал абсурдность (в других случаях – противоречивость) суждения о бытии как о многом, что позволяло ему признать истинным первое суждение. Допустим, что бытие не является единым, что оно не одно, а бесконечно делимо и что есть только многое. Но что такое многое? – То, что составляется из одного, из многих единиц. Значит, многого без одного быть не может. И раз нет одного, то и многое не существует. Абсурдно отрицать единое несуществующим многим. Следовательно, бытие одно.

В комментариях к «Физике» Аристотеля Симпликий приводит апорию «Просяное зерно». Зенон задал софисту Протагору вопрос, издает ли шум при падении одно просяное зернышко или одна десятитысячная часть зернышка, и получил ответ, что не издает. А мешок просяных зерен издает ли шум при падении или нет? И когда тот ответил, что мешок издает шум, Зенон спросил, а нет ли пропорции между мешком просяных зерен и одним зернышком или десятитысячной частью одного зернышка. Протагор сказал, что есть. Зенон вновь задал вопрос, не относятся ли между собой их шумы в той же пропорции. И делает вывод, раз это так, то, если шумит мешок проса, должно шуметь и одно просяное зернышко, и одна десятитысячная часть зернышка[62]. Действительно, как может звучать целое, если не издает звука ни одна из его частей?

Так доказывал Зенон несостоятельность чувственного познания, на основе которого складываются мнения людей, выдающие за истинное бытие то, что таковым только кажется. И движущееся, хотя мы его можем непосредственно наблюдать, на самом деле не движется. Что движение есть, это только видимость. Вот как об этом написал А. С. Пушкин:

Движенья нет, сказал мудрец брадатый.

Другой смолчал и стал пред ним ходить.

Сильнее бы не мог он возразить,

Хвалили все ответ замысловатый,

Но, господа, забавный случай сей

Другой пример на память мне приводит:

Ведь каждый день пред нами солнце ходит,

Однако ж прав упрямый Галилей.

Этим прохаживающимся мудрецом был не кто иной, как Диоген из Синопа[63]. Когда один из его учеников согласился с тем, что просто хождением можно опровергнуть утверждение о том, что движения нет, Диоген стал бить его палкой. Видимо, такой способ он считал наиболее эффективным, чтобы нерадивый ученик уяснил, что если спор ведут логическими доводами, то и опровержение должно быть доводами.

В своих апориях против движения «Дихотомия», «Ахиллес и черепаха», «Стрела» и «Стадион» Зенон именно так и поступал. Он доказывал, что движение в мире не существует. При этом он исходил из того, что движение сводится к определенным пространственно-временным отношениям, и признавал, что пространство состоит из отделенных друг от друга частей, а время – из отделенных друг от друга моментов. Другими словами, он отталкивался от мнения, что многое существует и это делает возможным бесконечную делимость пространства и времени.

В «Дихотомии» («разрубание надвое») исходным пунктом рассуждения Зенона стало допущение, что движение существует. Это допущение с необходимостью требовало признания множественности, то есть разделения расстояния на бесконечное число отрезков. Это в свою очередь повлекло за собой признание того, что тело, движущееся из одного пункта в другой, должно сначала пройти половину пути, но прежде чем пройти эту половину, ему придется пройти половину этой половины, и дальше тело вынуждено преодолевать эти бесконечные половины. Понятно, что бесконечное число таких половинок невозможно пройти за конечное время. Вывод напрашивался сам собой: движения нет и бытие неделимо.

В «Ахиллесе и черепахе» Зенон доказывал, что быстрый Ахиллес никогда не догонит медленную черепаху, так как каждому его шагу соответствует шаг черепахи. Принцип дихотомии был применен здесь к двум телам, движущимся в одном направлении. Пока Ахиллес пройдет некоторое расстояние, черепаха также продвинется вперед, то есть в каждый отдельный момент он достигал бы лишь той точки пространства, которая уже пройдена черепахой. Как бы ни уменьшалось пространство между Ахиллесом и черепахой, оно никогда не станет равным нулю, ибо, будучи бесконечным в своей делимости, оно требует для прохождения бесконечного времени.

В «Стреле» Зенон говорил, что летящая стрела на самом деле покоится, ведь для движения предмет нуждается в пространстве большем, чем сам предмет. А стрела в каждом пункте своего пути занимает равное себе место, то есть покоится. Бесконечная же сумма «покоев» не может дать движения.

В «Стадионе» Зенон рассматривал три одинаковые по длине повозки:

Первая повозка неподвижная, а вторая и третья движутся с равными скоростями навстречу друг другу по параллельным линиям относительно первой повозки. Начиная движение от середины первой повозки и заканчивая его у ее краев, вторая и третья повозки за одно и то же время пройдут разные пути. Один путь – относительно друг друга, он будет равен длине повозки. Другой путь – относительно первой повозки, он будет равен половине ее длины. Получается, что половина равна целому, а это нелепо.

Таким образом Зенон доказывал, что представление о движении как о существующем явлении ведет к явной бессмыслице.

Все приводимые в апориях рассуждения Зенона, безусловно, не соответствуют данным наших ощущений. Да и сам Зенон нисколько не сомневался в том, что чувствами мы воспринимаем движение. Именно потому, что движение – это лишь видимость наших органов чувств, оно не является истинным. Зенон хотел обратить внимание на то, что жить в мире и понимать его – это не одно и то же. Если движение есть, то оно должно быть осмыслено, доказано, ибо только то, что мыслится в разуме, и является, согласно элеатам, существующим.

Апории Зенона пробуждают мысль человека, заставляют его задуматься над тем, а что на самом деле представляет собой то, что поддается чувственному восприятию.

Конечно, все апории Зенона легко опровергаются, если, рассматривая их, принимать во внимание не только прерывность пространства и времени, но и их непрерывность. Уже Аристотель указывал на это, утверждая, что, хотя в возможности пространство и время бесконечно делимы, это еще не означает, что и в действительности они являются таковыми. Только в XX веке наука пришла к выводу о том, что мир выступает дискретным и одновременно представляет собой слитный континуум и что именно движение является решением противоречия между прерывностью и непрерывностью.

Заслуга Зенона заключалась в том, что он первым указал на трудности теоретического описания движения, пространства и времени, открыв их объективную противоречивость.

По мнению Гегеля, философия в собственном смысле слова началась с Парменида. Действительно, именно в школе элеатов впервые было проведено качественное различие между разумом и ощущениями, между философским и физическим знанием. Основываясь на неопровержимых логических аргументах, они трактовали бытие как единое и неподвижное при чувственной данности множественности и изменчивости бытия. Элеаты первыми поставили проблему противоречивости не только реального мира, но и понятий, с помощью которых он отражается. Дальнейшее развитие философии осуществлялось через преодоление тех затруднений, с которыми столкнулись элеаты.