3

3

  Брошенный с необъятных просторов тишины взор способен охватить всё целое, а не только его отдельные части, ибо он всматривается широким и всевидящим оком самой тишины.  Слово, возникающее из неё, охватывает объект с силой, изначально присущей ей, отчего часть такой силы передаётся  сущности этого объекта.  

Слово же, лишённое изначальной связи с тишиной, обращается в чистый, лишь касающийся поверхности объекта звук - оно есть не более, чем ярлык. В результате подобные слова-звуки и слова-ярлыки живут самостоятельной жизнью - как если бы тех вещей, которые они должны описывать, нет в помине. А вещи, в свою очередь, также живут собственной жизнью - вещь с вещью; ибо слово, уничтоженное самим отсечением его от тишины, уже не вмещает в себя свою вещь и та отрывается от слова. Она теряет всякую меру и переступает свои естественные границы. Вещь начинает производить вещь (как это и обстоит ныне), словно человека никогда не существовало. Никакая вещь - даже самая новая - уже не представляется по-настоящему новой,  поскольку все они являются лишь звеньями в нескончаемой веренице вещей. По этой причине всякая вещь кажется скучной и чрезмерной.

Сами вещи отворачиваются от человека. Например, старинные статуи в музеях: порой они стоят так, точно замышляют что-то недоброе. Огородившиеся от человека белой стеной, они словно не замечают его. Именно этим отстранённый мир вещей и наводит адскую жуть: он поражает человека лишь своей мерой и масштабом. Но чистая, отстранённая фактичность губительна. Она разъедает и разрушает ресурсы мира.

Сегодня лоб ко лбу столкнулись две грозные структуры: псевдо-мир словесной машины, вознамерившейся перемолоть всё в шум слов, и оторванный от языка псевдо-мир механических вещей,  затаившийся в ожидании громкого взрыва и уповающий на создание собственного языка. Как иногда немой в попытке овладеть силой речи вопит так, словно его рвут на части, так и вещи сегодня трещат и разрываются в клочья, как бы в потугах раздаться  звуком - трубный гласом [Судного дня].