5

5

Шум слов уравнивает всё, он делает всё одинаковым: он - машина по уравниванию. Индивидуальность в прошлом. Каждый - всего лишь частица шума. Индивиду уже больше ничто не принадлежит. Всё словно влилось во всеобщий шум. Все претендуют на всё, поскольку никто в отдельности не обладает ничем. Массы взяли верх. Они - придаток шума и подобно шуму они то возникают, то исчезают; они заполняют собой всё и при этом неосязаемы: как будто есть, но как будто их и нет.

Словесный гул настолько необъятен, обширен и неизмерим, что не видно ни конца его, ни начала, да и сам человек уже не в силах увидеть собственные пределы. Шум напоминает рой насекомых: неясное облако, облако насекомых, чьё жужжание накрывает собой и уравнивает всё вокруг.

Человек пребывает в ожидании чего-то, что острым и звонким звуком рассечёт на части этот рассеянный шум. Он устал от монотонного жужжания. Кажется, что и бесформенный, смутный шум тоже дожидается, когда же в него вонзится что-либо и разделит его напополам.

Крика диктатора - вот чего ждёт шум. Чёткий, пронзительный голос диктатора и мировой шум прекрасно подходят друг другу. Один порождает другого и они не могут жить друг без друга.

Совершенно неважно, о чём вещает диктатор: важны лишь чёткость и звонкость его слов. Человек обретает в нём веху, указывающую на его существование. До этого он был всего лишь частицей бесформенного словесного гула, но теперь он становится деталью чёткого, механизированного языка.

Суть механизированного языка диктатора - это голый крик, лишённый подлинного содержания, и когда войска диктатора вторгаются в другую страну, то это выглядит так, словно делается это не для расширения территории нападающей стороны, но для расширения пространства диктаторского крика. Цель стоит закричать, уничтожить криком тишину сопредельного государства, уничтожить его бесшумную действительность, столкнуть крикливым шумом тишину с её насиженного места. 

Механизированный язык диктатора - неотъемлемая часть вербального шума, но нарочитая грубость, жестокая агрессивность и захватнические войны также согласуются с шумом.  Шум бесформенен сам по себе, и он ждёт, когда что-то чётко оформленное обрушится в него.Потерявшемуся в шуме человеку кажется, что его спасёт жёсткая структура войны или зверской жестокости. Вот почему  в мире шума так легко развязываются войны и совершаются зверства. Война и бомбы поглощаются вакуумом шумного мира.

Как в начале времён слова почти что бесшумно предшествуют действиям (человек приглушает слова, т.к. видит, что они способны как по волшебству порождать действия), так и в конце времён, действия вершатся почти что без сопутствующих слов, но теперь - потому что слово лишилось творческой силы: она была уничтожена.