4

4

Человек, так и не сумевший превзойти собственную наличность силою духа, присущего слову, остаётся таким, каким он и выглядит, а его почерк сходным образом соответствует его наружности. О психологических свойствах такого человека можно судить по его лицу и почерку, однако такой человек будет не подлинным, но упрощённым, ибо он утратил связь с подлинным словом. Физиогномика, графология и психология описывают как раз такого персонажа. Выдавая себя за науку о человеке, за антропологию, они тем самым узаконивают упрощённое человеческое существо. Подобная антропология темна, подпольна и нелегальна, как и всё связанное с ним.

В том, что о человеке судят таким образом, виновны не одни только физиогномисты, графологи и психологи, но прежде всего он сам, ибо он оказывается неспособным преодолеть ту сугубую фактичность, которой представлен. Лицо подобного человека перестаёт быть незримым средоточием, к которому устремляются его составные части и приводящим их порядок, - отдельные части предстают друг перед другом в своей сугубой фактичности; такое лицо словно распадается на куски, маня наблюдающего принять участие в этом распаде; обнажённое, оно требует исследования. Подобному лицу прежде всего недостаёт тишины - тишины, требующей её же и от самого наблюдателя, порождающей её в нём. 

На таких лицах слишком глубоко вытравлен весь пережитый опыт - этот опыт слишком явно представлен на нём, он играет на нём слишком важную роль. Ему не хватает просторов тиши, в которых следы былых переживаний могли бы разгладиться и растаять.

То, что в тишине пережитый опыт исчезает, указывает на важный факт: по ту сторону личного опыта существует и другой мир - мир объективного, в котором субъект не важен.

Если на лице отсутствует тишина, тогда ничто уже не защищает слово, ещё не сорвавшееся с уст; все слова неприкрыто пребывают на лице и всякое слово непрерывно речётся с него, даже если при этом и не говорится ни слова; неговорение перестаёт быть молчанием, отныне оно всего лишь временная остановка в работе словесного механизма. Шум обрушивается не с одних только уст, но и из каждого уголка лица, даже если уста так и остаются сомкнутыми. Такое лицо становится поприщем, на котором отдельные части его шумно состязаются друг с другом.