ЗАЯВЛЕНИЕ К. МАРКСА В СВЯЗИ С ОТКАЗОМ ВОССТАНОВИТЬ ЕГО В ПРУССКОМ ПОДДАНСТВЕ

ЗАЯВЛЕНИЕ К. МАРКСА В СВЯЗИ С ОТКАЗОМ ВОССТАНОВИТЬ ЕГО В ПРУССКОМ ПОДДАНСТВЕ

Берлин, 6 апреля 1861 г.

КОРОЛЕВСКОМУ ПОЛИЦЕЙПРЕЗИДЕНТУ г-ну БАРОНУ ФОН ЦЕДЛИЦ, КАВАЛЕРУ И ПР.

Ваше высокородие,

В ответ на полученное вчера Ваше письмо от 30 марта имею честь возразить, что факты относительно моего отказа от прусского подданства в 1845 г., отказа, который Ваше высокородие считает действительным, по-видимому, не полностью известны Вашему высокородию, так как иначе не последовало бы, конечно, решение Вашего высокородия от 30 марта.

Приводимые ниже факты и юридические основания убедят Ваше высокородие в том, что в настоящее время мне не может быть отказано в прусском подданстве.

1. В 1844 г., во время моего пребывания в Париже, королевским обер-президентом Рейнской провинции был отдан приказ о моем аресте в связи с изданием под моей редакцией «Deutsch-Franzosische Jahrbucher»[388], и этот приказ был переслан пограничным полицейским властям для приведения его в исполнение, как только я вступлю на прусскую землю. Тем самым я оказался с этого момента в положении политического эмигранта.

Но королевско-прусское правительство не удовольствовалось этим. В январе 1845 г. оно добилось от правительства Гизо моей высылки из Франции.

Я поехал в Бельгию. Но и там королевско-прусское правительство продолжало преследовать меня. Все под тем же предлогом, что я являюсь прусским подданным и что это обстоятельство дает прусскому правительству право предъявлять через свои посольства за границей требования в отношении меня, прусское правительство потребовало моей высылки и отсюда.

Так как приказ об аресте препятствовал моему возвращению на родину, то принадлежность к прусской национальности означала для меня только положение преследуемого; это означало то, что и в других странах меня по требованию прусского правительства подвергали преследованиям и высылке.

Я был тем самым вынужден лишить тогдашнее прусское правительство возможности продолжать преследовать меня и потому подал в 1845 г. прошение о выходе из прусского подданства.

Но и в то время у меня не было ни малейшего намерения отказываться от прусской национальности. Это можно доказать формально. Тот, кто отказывается от своей национальности, делает это всегда лишь с намерением принять другую национальность. Я этого никогда не делал. Я нигде не натурализовался и, когда временное правительство Франции в 1848 г. предложило мне натурализоваться, я отказался от этого.

Таким образом, прошение 1845 г. о выходе из прусского подданства не было, как ошибочно пишет Ваше высокородие, «добровольным» отказом от прусского подданства, а представляло собой лишь вынужденный жесточайшим преследованием повод к тому, чтобы освободиться от постоянного повода для этого преследования. Это был предлог, направленный против другого предлога, но отнюдь не серьезное намерение отказываться от моего прусского подданства. Как видно из вышеизложенного, Ваше высокородие не может ссылаться на то, что произошло в 1845 году.

Ссылаться на это значило бы оправдывать эпоху самых худших абсолютистских преследований, направленных против немецких литераторов, сохранять в силе эти преследования и извлекать из них выгоду. Это значило бы лишить меня прусской национальности на основании политического гнета того времени и на основании того, что я воспользовался насильственно навязанным мне таким образом средством, чтобы спастись от постоянного преследования, хотя я никогда не имел намерения всерьез отказываться от своей принадлежности к прусской национальности.

Что же касается, наконец, упоминаемой Вашим высокородием моей высылки в 1849 г., то я должен, сверх того, заметить, что тотчас же после марта 1848 г. я возвратился в Пруссию и поселился в Кёльне, где тогда же получил от кёльнского магистрата безоговорочное согласие на принятие меня в число граждан этого города. Правда, министерство Мантёйфеля в 1849 г. распорядилось выслать меня потому, что я якобы являлся иностранцем. Однако эта высылка принадлежит к самым противозаконным насильственным актам указанного министерства, поэтому на нее меньше всего можно ссылаться как на имеющий силу прецедент. И даже тогда я не подчинился бы этому приказу, если бы ряд политических процессов против печати и без того не вынудили меня, совершенно независимо от этой высылки, эмигрировать за границу.

После данных объяснений я считаю, что Ваше высокородие не может ссылаться на эти факты, подобно тому как объективно невозможно сделать из них какие-либо выводы не в мою пользу.

2. Но это совершенно невозможно также и вследствие королевского указа об амнистии. Этот указ гарантирует всем политическим эмигрантам «беспрепятственное возвращение в земли прусского государства», следовательно, беспрепятственное возвращение и в том случае, если они за это время утратили согласно закону прусское подданство, беспрепятственное возвращение, каким бы образом они ни утратили это подданство — будь то в силу самого закона из-за десятилетнего отсутствия, или вследствие того, что к этому присоединилось еще устное заявление о выходе из прусского подданства. Амнистия не делает различия между этими двумя способами потери прусского подданства. Она не делает также никакого различия между эмигрантами 1848–1849 гг. и эмигрантами более раннего периода; она не делает различия между теми, которые потеряли право прусского гражданства в результате конфликтов 1848 г., и теми, которые потеряли его вследствие политических конфликтов предыдущих лет.

Всем политическим эмигрантам, независимо от того, к какому времени относятся их политические конфликты и вследствие этого потеря права гражданства, гарантируется «беспрепятственное возвращение»; все они восстанавливаются по указу в своих прежних правах гражданства.

Поскольку королевская амнистия не делает различия между потерей гражданства в силу самого закона из-за десятилетнего отсутствия и потерей гражданства вследствие того, что к этому присоединилось еще личное заявление, совершенно недопустимо пытаться внести в королевскую амнистию путем интерпретации такое ограничение и такое различение, которых она сама нигде не устанавливает.

Тот незыблемый принцип, что амнистия никогда не должна истолковываться ограничительно, конечно, известен Вашему высокородию. Юриспруденция всех времен и всех стран с небывалым единодушием освятила этот принцип. Если указанный принцип был нерушимым принципом всех судебных органов, которым приходилось применять и интерпретировать указ об амнистии, то точно в такой же мере он должен служить принципом также и там, где эта интерпретация возлагается на административные власти. Всякая ограничительная интерпретация означала бы урезывание задним числом указа об амнистии и частичную его отмену.

Это менее всего может входить в намерения Вашего высокородия. Если я воздерживаюсь от привлечения находящегося в моем распоряжении юридического материала по этому вопросу, то делаю это потому, что, как мне кажется, достаточно обратить внимание Вашего высокородия на то, что всякая иная интерпретация королевской амнистии, отличная от моей, означала бы ограничение амнистии. Ваше высокородие видит из вышеизложенного, что в действительности все сводится, как я и указывал в своем последнем заявлении, к тому, восстанавливает ли королевская амнистия эмигрантов в прусском гражданстве, несмотря на то, что все они потеряли это гражданство по закону в результате десятилетнего неразрешенного отсутствия. Если согласиться с этим, а Ваше высокородие само признает это в своем письме от 30 марта, то совершенно безразлично, присоединилось ли к этой вытекающей из закона потере гражданства, которая устранена амнистией, еще какое-нибудь заявление соответствующего лица в прошлом, а установление такого различия явилось бы недопустимым ограничением амнистии.

3. Дело обстоит так не только в силу текста амнистии и в силу того благожелательного духа, в котором всегда должна истолковываться амнистия, но также и в силу юридической природы рассматриваемого случая. Ибо, в самом деле, какую разницу составляет для королевской амнистии то обстоятельство, потеряно ли право гражданства, которое она теперь восстанавливает, как этого не оспаривает и Ваше высокородие, в силу самого закона или вследствие того, что к этому присоединилось еще заявление какого-либо лица? Точно так же, как личное заявление эмигранта о том, что он, несмотря на закон, не желает терять прусское гражданство, не могло бы повлиять на потерю гражданства в силу закона, точно так же как такого рода заявление не смогло бы предотвратить потерю гражданства, так не может и усилить его потерю заявление какого-либо лица о том, что должно наступить нечто такое, что и без того наступило бы в силу закона, а именно — выход из прусского государства; это заявление остается declaration surerogatoire, совершенно безразличным, излишним заявлением, отсутствие которого ничему не препятствует и наличие которого не имеет никакого значения.

Ваше высокородие усматривает различие, по-видимому, в том, что я якобы «добровольно» отказался от прусского подданства, в то время как другие эмигранты лишились его вследствие десятилетнего отсутствия не по доброй воле. Однако и это неправильно. И десятилетнее отсутствие эмигрантов является формально добровольным отказом от прусского подданства, ибо в действительности никому из эмигрантов не препятствовали бы до истечения этого срока вернуться и предстать перед прусским судом. Не сделав этого, эмигрант добровольно предпочел лишиться прусского подданства. Стало быть, последний день неразрешенного десятилетнего пребывания за границей полностью равносилен письменному заявлению на имя прусского правительства о желании выйти из прусского подданства. Так как это пребывание за границей является таким же свободным волеизъявлением, как и направленное правительству письменное заявление, то последний день этого десятилетнего пребывания за границей со стороны каждого эмигранта означает voluntas tacita [молчаливое согласие. Ред.] на подачу такого же заявления, которое находится у Вас в моем деле с 1845 года. Следовательно, с формальной точки зрения у всех эмигрантов имеется такой же добровольный отказ от прав гражданства, как и у меня.

Разумеется, эти эмигранты в действительности не могли вернуться обратно, если не хотели подвергнуться аресту и уголовному преследованию, и тем самым в действительности были вынуждены остаться за границей. Но такое же действительное принуждение имеет место и в моем случае, как Ваше высокородие должно было видеть из вышеизложенного в пункте 1. И мне в действительности мешали вернуться приказы о розыске, и я отказался от прусского подданства в результате такого же принуждения, как и другие эмигранты, отказавшиеся от него в последний день десятилетнего отсутствия. Больше того, я был вынужден прибегнуть к этому мнимому отказу от прусского подданства еще и теми преследованиями, которые в отношении меня распространились также и за пределы Пруссии.

Итак, будет ли Ваше высокородие рассматривать формальную или реальную сторону дела, оно обстоит в отношении меня совершенно так же, как и в отношении всех других эмигрантов, и если, как Ваше высокородие не отрицает, благодаря амнистии эмигрантам возвращается утраченное в результате десятилетнего отсутствия право гражданства, то оно должно быть возвращено также и мне, несмотря на вынужденное заявление о выходе из прусского подданства, так как это заявление совершенно равносильно потере прусского подданства в силу закона.

То обстоятельство, что я письменно заявил об отказе от прусского подданства, которое я и так утратил согласно закону, не может, как указано, иметь значения, ибо это заявление не имеет никакой силы в связи с потерей прусского подданства, наступившей lege ipsa [в силу самого закона. Ред.] Усмотреть некоторое, хотя и неосновательное различие между мной и другими эмигрантами можно было бы, самое большее, лишь в том случае, если бы я принял новое подданство где-либо в другом месте. Это одно можно было бы считать добровольным поступком. Сам по себе отказ от прусского подданства был вынужденным и произошел бы и без того lege ipsa. Но я никогда и нигде не натурализовался. Очень многие эмигранты в действительности сделали это. Если даже в отношении таких эмигрантов королевскую амнистию следует понимать как безусловное право их на обратную натурализацию в случае, если они этого пожелают, то в отношении меня, который никогда не натурализовался в каком-либо другом государстве, возвращение права гражданства должно быть необходимо признано как результат самой амнистии.

4. До сих пор я объяснял Вашему высокородию, что если даже я лишился в 1845 г. прусского гражданства, то во всяком случае [Это место в рукописи подчеркнуто, по-видимому, Цедлицем, а на полях написано: «Ни в коем случае». Ред.] я получил его обратно в силу королевской амнистии. Однако столь же решающим основанием для удовлетворения моего ходатайства является то обстоятельство, что я вновь обрел прусское гражданство уже в силу решения Союзного сейма от 30 марта 1848 года.

Согласно этому решению право избирать и быть избранным в германское Национальное собрание было предоставлено всем политическим эмигрантам, которые захотят вернуться в Германию и заявят о своем желании восстановить свои гражданские права. Следовательно, согласно этому обязательному для Пруссии решению, в выработке которого участвовало прусское правительство, всем политическим эмигрантам было возвращено право гражданства в том государстве, гражданами которого они являлись раньше, или в том, где они хотели теперь поселиться.

Ввиду этого решения я тотчас же выехал из Парижа в Кёльн, восстановил там свое право прусского гражданства, получил, также без затруднения, согласие кёльнского магистрата на мое поселение в этом городе и, таким образом, во всяком случае с этого момента снова на законном основании вступил в права прусского гражданства, и противозаконная, нарушающая постановление Союзного сейма насильственная попытка министерства Мантёйфеля выслать меня ничего не может в этом изменить.

Этот юридический факт является настолько решающим, что было бы излишне добавлять к этому хоть одно слово.

Ваше высокородие убедится в этом так же, как и я, и так же, как я, будет считать, что не в интересах прусского правительства вынуждать меня обратиться в Союзный сейм с жалобой на нарушение его решений прусским правительством. Было бы слишком большим противоречием, если бы Пруссия, которая все еще признает снова функционирующий Союзный сейм, отказалась бы признать те немногочисленные постановления старого первоначального Союзного сейма, которые были приняты в интересах народа и в свободолюбивом духе.

Такой образ действий как в юридическом, так и в политическом отношении являлся бы слишком из ряда вон выходящим и чудовищным, чтобы хотя бы только попытаться прибегнуть к нему.

Как видит Ваше высокородие, мне даже не нужно ссылаться на независимое от решения Союзного сейма постановление Предпарламента, также фактически признанного прусским правительством; согласно этому постановлению немецкие эмигранты, даже натурализовавшиеся за это время в других странах, могут снова восстановить свои прежние гражданские права.

В соответствии с постановлением Союзного сейма от 30 марта 1848 г., так же как последовавшим за ним моим переселением в Кёльн, а также поданным мною 22 августа 1848 г. прусскому правительству заявлением[389], находящимся в деле у Вашего высокородия, я, таким образом, с 1848 г. снова вступил в обладание правом прусского гражданства, даже если я утратил его в 1845 году.

Таким образом я обладаю этим гражданством и в настоящее время, ибо, как Ваше высокородие само не отрицает, потеря гражданства, вызванная последовавшим с тех пор десятилетним отсутствием, уничтожена настоящей амнистией.

Как ни ясно и неопровержимо вышеизложенное обоснование того, что я уже обладаю правом прусского гражданства и что это только должно быть признано, я, однако, преследую лишь практическую цель возвращения на родину, а не собираюсь затевать бесплодный юридически-теоретический спор.

Если же Ваше высокородие рассматривает, как это мне кажется, данное дело таким образом, что мне следует добиваться сначала новой натурализации, то такой подход к делу может быть для меня приемлемым в том случае, если Ваше высокородие заявит о своем согласии на эту натурализацию, поскольку Вы, в силу § 5 закона от 31 декабря 1842 г., являетесь компетентной инстанцией для этого. Только тогда и только постольку я могу отказаться от своего уже имеющегося законного права, если и поскольку Ваше высокородие предпочитает без затруднения предоставить мне право на новую натурализацию. До тех пор я должен удерживать за собой это право и потому прошу одновременно рассматривать настоящее письмо, в этом смысле и с такой оговоркой, и как возможную просьбу о предоставлении новой натурализации.

С совершенным почтением

преданный Вашему высокородию

д-р Карл Маркс

Публикуется впервые

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого