III

III

На что имеют право одни, на то должны иметь право и другие. Если мы требуем По и Минчо для обороны не столько против итальянцев, сколько против французов, то мы не должны удивляться, если французы также претендуют на речные рубежи для обороны против пас.

Центр тяжести Франции лежит не в ее середине, на Луаре близ Орлеана, а на севере, на Сене, в Париже, и двукратный опыт показал, что падение Парижа ведет к падению всей Франции[132]. Поэтому военное значение конфигурации границ Франции определяется прежде всего той защитой, которую сии обеспечивают Парижу.

Расстояние от Парижа до Лиона, Базеля, Страсбурга, Лотербура по прямой линии почти одинаково и составляет примерно 55 миль. При всяком вторжении во Францию из Италии, имеющем объектом Париж, если вторгающиеся не хотят подвергнуть опасности свои коммуникации, нужно непременно проникнуть в район Лиона между Роной и Луарой или еще севернее. Таким образом, альпийская граница Франции южнее Гренобля при движении врага на Париж может не приниматься во внимание, ибо с этой стороны Париж полностью прикрыт.

Начиная с Лотербура, французская граница отходит от Рейна и поворачивает под прямым углом к нему на северо-запад; от Лотербура до Дюнкерка она имеет почти прямую линию. Таким образом, дуга круга, которую мы описали радиусом Париж — Лион через Базель, Страсбург и Лотербур, в этом последнем пункте прерывается; северная граница Франции образует скорее хорду к этой дуге, и сегмент круга, лежащий по ту сторону этой хорды, принадлежит не Франции; Кратчайшая коммуникационная линия от Парижа до северной границы, линия Париж — Монс, составляет только половину радиуса Париж — Лион или Париж — Страсбург.

В этих простых геометрических отношениях дано обоснование того, почему Бельгия должна была служить полем битвы во всех войнах, которые велись на севере между Францией и Германией. Через Бельгию возможен обход всей Восточной Франции от Вердена и верхней Марны вплоть до Рейна, т. е. армия, вторгшаяся из Бельгии, может раньше оказаться под Парижем, чем французская армия, расположенная на Рейне, успеет отойти обратно к Парижу через Верден или Шомон; таким образом, при успешном наступлении, армия, вторгающаяся во Францию из Бельгии, всегда может вклиниться между Парижем и французской рейнской или мозельской армией; это тем легче сделать, что путь от бельгийской границы до пунктов на Марне, являющихся для обхода решающими (Мо, Шато-Тьерри, Эперне), еще короче, чем путь к самому Парижу.

Но мало того, по всей линии от Мааса до моря, в парижском направлении, враг не встретит ни малейших естественных препятствий до тех пор, пока он не дойдет до Эны и Нижней Уазы, расположение которых, однако, довольно неблагоприятно для обороны Парижа с севера. Ни в 1814, ни в 1815 г. они не представили для вторжения значительных трудностей. Но если даже допустить, что они могут быть включены в район оборонительной системы, образуемой рекой Сеной и ее притоками, — частично они были таким образом использованы в 1814 г., — то тем самым одновременно признается как факт, что подлинная оборона Северной Франции начинается только у Компьена и Суассона и что первая оборонительная позиция, прикрывающая Париж с севера, находится всего только в 12 милях от Парижа.

Трудно себе представить более слабую государственную границу, чем французская граница с Бельгией. Известно, каких усилий стоило Вобану возместить недостаток естественных оборонительных средств этой границы искусственными, известно также, что вторгшийся в 1814 и 1815 гг. враг прошел через тройной пояс крепостей, почти не обратив на них внимания. Известно, как в 1815 г. крепость за крепостью сдавались под натиском одного только прусского корпуса после неслыханно коротких осад и обстрелов. Авен сдался 22 июня 1815 г., после того, как был обстрелян в течение половины дня из 10 полевых гаубиц. Крепость Гюиз сдалась перед 10 полевыми орудиями, не сделав сама ни одного выстрела. Мобеж капитулировал 13 июля через 14 дней после начала осады; Ландреси открыл свои ворота 21 июля — через 36 часов после начала осады и двухчасового обстрела, после того как осаждающие выпустили всего 126 бомб и 52 ядра.

Марьембург только pro forma {для вида, формально. Ред.} потребовал, чтобы ему была оказана честь начать осадные работы и посылки единственного 24-фунтового ядра, и сдался 28 июля. Филипвиль выдержал двое суток осадных работ и несколько часов обстрела. Рокруа сдался через 26 часов после начала траншейных работ и двух часов бомбардировки. Только Мезьер держался 18 суток после начала осадных работ. Какое-то капитуляционное безумие царило среди комендантов крепостей, которое не многим уступало настроению, обнаружившемуся в Пруссии после сражения под Йеной; и если ссылаются на то, что в 1815 г. все эти крепости были в упадке, со слабыми гарнизонами и плохо вооружены, то нельзя все же забывать, что, за несколькими исключениями, эти крепости не могут не находиться постоянно в запущенном состоянии. Тройной пояс Вобана ныне потерял всякое значение, он является безусловно вредным для Франции. Ни одна из крепостей к западу от Мааса сама по себе не прикрывает какого бы то ни было участка территории, и мы нигде не можем найти четырех или пяти крепостей, образующих вместе группу, внутри которой армия нашла бы прикрытие и в то же время сохраняла способность маневрировать. Причина этого заключается в том, что ни одна из крепостей не лежит на большой реке. Реки Лис, Шельда и Самбра приобретают значение с военной точки зрения лишь в пределах Бельгии; поэтому влияние этих крепостей, лежащих разбросанно в открытой местности, не распространяется за пределы их пушечных выстрелов. За исключением нескольких больших укрепленных баз на границе, которые могут быть использованы при наступлении на Бельгию, и некоторых пунктов на Маасе и Мозеле, имеющих стратегическое значение, все остальные крепости и форты на северной французской границе служат только к бесполезнейшему распылению вооруженных сил. Всякое правительство, которое срыло бы их, оказало бы Франции услугу. По что сказало бы на это традиционное французское суеверие?

Таким образом, северная граница Франции в высшей степени неблагоприятна для обороны; в действительности ее невозможно защищать, и вобановский пояс крепостей, вместо того, чтобы укрепить ее, служит ныне лишь признанием и памятником ее слабости.

Подобно тому, как теоретики «среднеевропейской великой державы» ищут в Италии, точно так же и французы ищут по ту сторону своей северной границы речной рубеж, который обеспечил бы им хорошую оборонительную позицию. О какой же реке может идти речь?

Первая линия, на которой может остановиться внимание, это линия нижней Шельды и Дили, продолженная до впадения Самбры в Маас. Эта линия прирезала бы к Франции лучшую половину Бельгии. Она включила бы почти все знаменитые бельгийские поля сражения между французами и немцами — Ауденард, Жемап, Флёрюс, Линьи, Ватерлоо[133]. Однако и эта линия еще не образует оборонительной линии, она оставляет между Шельдой и Маасом крупную брешь, через которую неприятель может беспрепятственно вторгнуться.

Вторым рубежом явился бы сам Маас. Но если бы Франция владела левым берегом Мааса, то все-таки ее положение не было бы столь благоприятно, как положение Германии, если бы последняя владела в Италии только линией Эча. Линия Эча дает довольно полную округленность границ, тогда как Маас делает это очень несовершенно. Если бы Маас протекал от Намюра прямо на Антверпен, то он образовал бы значительно лучшую пограничную линию. Вместо этого Маас от Намюра сворачивает на северо-восток и только за Венло течет большой дугой к Северному морю.

Вся территория к северу от Намюра между Маасом и морем в случае войны была бы прикрыта только своими крепостями; поэтому враг, переправившись через Маас, всегда нашел бы французскую армию на равнине Южного Брабанта, между тем как французское наступление на немецкий левый берег Рейна наткнулось бы сразу на сильный рубеж Рейна, а именно прямо на кёльнский укрепленный лагерь. Входящий угол, образуемый течением Мааса между Седаном и Люттихом, также содействует ослаблению этой линии, несмотря на то, что этот угол заполнен Арденнами. Таким образом, линия Мааса дает французам в одном месте слишком много, в другом же слишком мало для хорошей обороны границ. Поэтому мы пойдем дальше.

Поставим снова на карте одну из ножек нашего циркуля на Париж и радиусом Париж — Лион опишем дугу от Базеля до Северного моря. Мы найдем, что течение Рейна от Базеля до его устья следует с удивительной точностью по этой дуге. Все главные пункты на Рейне, с точностью до нескольких миль, находятся на равном расстоянии от Парижа. В этом и заключается подлинное реальное основание французских притязаний на рейнскую границу.

Если бы Рейн принадлежал Франции, то Париж в случае войны с Германией действительно являлся бы центром страны. Все радиусы, отходящие от Парижа к угрожаемым границам, будь то на Рейне или на Юре, будут одинаковой длины. Повсюду к противнику обращена выпуклая периферия круга, за которой он вынужден маневрировать в обход, в то время как французские армии могли бы двигаться по более короткой хорде и опережать врага. Операционные линии и линии отступления одинаковой длины необыкновенно облегчают нескольким армиям концентрическое отступление и тем самым дают возможность сосредоточить в данном пункте для главного удара две из них против еще рассредоточенного противника.

Если бы французы владели рейнской границей, то оборонительная система Франции, поскольку речь идет о естественных предпосылках, принадлежала бы к числу тех, которые генерал Виллизен называет «идеальными», т. е. не оставляющими желать ничего лучшего. Сильная внутренняя оборонительная система бассейна Сены, образуемая веерообразно впадающими в нее реками Йонной, Об, Марной, Эной и Уазой, — пользуясь которой Наполеон в 1814 г. дал союзникам такие тяжелые уроки стратегии[134], — эта речная система только при такой пограничной линии одинаково будет прикрыта во всех направлениях; противник подойдет к этому району почти одновременно со всех сторон и может быть задержан на реках до тех пор, пока французские армии будут в состоянии сосредоточенными силами напасть в отдельности на каждую из его изолированных колонн; между тем, без рейнской линии оборона в решающем районе, у Компьена и Суассона, может начаться только в 12 милях от Парижа. Ни в одной части Европы железные дороги не могут оказать большей помощи обороне путем быстрого сосредоточения крупных сил, как именно на пространстве между Рейном и Сеной. Железнодорожные линии разбегаются из центра, Парижа, по радиусам на Булонь, Брюгге, Гент, Антверпен, Маастрихт, Люттих и Кёльн, на Мангейм и Майнц через Мец, на Страсбург, Базель, Дижон и Лион. В каком бы пункте враг ни выступил с самыми крупными силами, всюду ему может быть брошена навстречу из Парижа по железным дорогам вся мощь резервной армии. Внутренняя обороноспособность бассейна Сены увеличивается еще особенно благодаря тому, что в этом районе все железнодорожные радиусы проходят по долинам рек (Уазы, Марны, Сены, Об, частью Йонны). Но и это еще не все. Три концентрические железнодорожные дуги, каждая по крайней мере в четверть круга, обходят Париж приблизительно на равных расстояниях одна от другой: первая проходит по железным дорогам на левом берегу Рейна, которые теперь уже почти без перерыва тянутся от Нёйсса до Базеля; вторая идет от Остенде и Антверпена через Намюр, Арлон, Тионвилль,

Мец и Нанси на Эпиналь и также почти закончена; наконец, третья идет от Кале через Лилль, Дуэ, Сен-Кантен, Реймс, Шалон на Марне и Сен-Дизье на Шомоне. Таким образом, в этом районе повсюду имеется возможность сосредоточить войска в любом его пункте в кратчайшее время; здесь, благодаря природе и искусству, даже без всяких крепостей, благодаря маневренной способности войск, оборона была бы настолько сильна, что враг должен был бы рассчитывать при своем вторжении во Францию на совершенно иное сопротивление, чем он встретил в 1814 и 1815 годах.

Одного только не хватало бы Рейну как пограничной реке. До тех пор, пока один из его берегов целиком немецкий, а другой — французский, ни один из этих народов не господствует над этой рекой. Более сильной армии, какой бы нации она ни принадлежала, нельзя было бы помешать переправиться через Рейн в любом месте; это мы наблюдали сотни раз, и стратегия объясняет нам, почему это должно произойти именно таким образом. При наступлении немцев превосходящими силами французы были бы вынуждены вести оборону на более близких подступах: северная армия — на Маасе, между Венло и Намюром, мозельская армия — на Мозеле, примерно при впадении в нее реки Саар, верхнерейнская — на верхнем Мозеле и верхнем Маасе. Для того, чтобы полностью господствовать на Рейне, для того, чтобы иметь возможность энергично сопротивляться переправе неприятеля, французы должны были бы располагать предмостными укреплениями на правом берегу Рейна. Поэтому Наполеон поступил совершенно последовательно, когда он без дальнейших околичностей присоединил к Французской империи Везель, Кастель и Кель[135]. При нынешнем положении дел его племянник должен был бы выпросить в дополнение к превосходным крепостям, которые немцы построили для него на левом берегу Рейна, еще Эренбрейтштейн, Дёйц, а в случае нужды также и предмостное укрепление у Гермерсгейма. Тогда военно-географическая система Франции с точки зрения наступления и обороны была бы совершенна, и каждое новое дополнение могло бы только повредить. Насколько хороша эта система по природным данным и насколько она говорит сама за себя, этому союзники в 1813 г. дали убедительное доказательство. Систему эту Франция создала за каких-нибудь 17 лет до того, и, тем не менее, она считалась уже чем-то само собой разумеющимся, так что высокочтимые союзники, несмотря на свой перевес и беззащитность Франции, со страхом отступили, как перед святотатством, перед мыслью попытаться поколебать эту систему; и если бы национально-немецкие элементы движения не увлекли за собой союзников, Рейн был бы еще и сегодня французской рекой.

Но французы только тогда выполнили бы по отношению к себе тот долг, который мы, немцы, по мнению Радовица, Виллизена и Хайльброннера, выполняем по отношению к себе, удерживая Эч и Минчо с предмостными укреплениями Пескьерой и Мантуей на них, когда мы уступили бы французам не только Рейн, но также и предмостные укрепления на его правом берегу. Но тогда мы сделали бы Германию по отношению к французам такой же совершенно бессильной, какой является ныне Италия по отношению к Германии. Тогда Россия, как и в 1813 г., превратилась бы в естественного «освободителя» Германии (совершенно так же, как ныне выступает Франция или, вернее, французское правительство в качестве «освободителя» Италии) и попросила бы для себя в награду за свои бескорыстные старания лишь несколько «маленьких кусочков» территории — вроде Галиции и Пруссии — для округления Польши, так как через эти провинции Польшу также ведь можно «обойти».

Чем для нас являются Эч и Минчо, тем же для Франции — но только еще более важным — является Рейн. Если Венецианская область, находясь в руках Италии и, возможно, Франции, позволяет обойти Баварию и Верхний Рейн и открывает дорогу на Вену, то Бельгия и Германия через Бельгию обходят всю Восточную Францию и делают дорогу на Париж еще более открытой. Расстояние от Изонцы до Вены составляет все же 60 миль по местности, которая дает некоторые возможности для обороны; от Самбры до Парижа всего 30 миль, и только за 12 миль до Парижа, т. е. у Суассона или Компьена, оборона находит сколько-нибудь прикрывающий речной рубеж. Если Германия, по мнению Радовица, в случае уступки Минчо и Эча поставила бы себя заранее в положение, соответствующее проигрышу целой кампании, то Франция при ее современных границах поставлена в такое положение, будто она имела рейнскую границу и проиграла две кампании, причем одна велась из-за крепостей на Рейне и на Маасе, а другая на полях бельгийской равнины. Даже сильная позиция североитальянских крепостей до некоторой степени находит себе аналогию на нижнем Рейне и Маасе; разве нельзя было бы из Маастрихта, Кёльна, Юлиха, Везеля и Венло с небольшой дополнительной помощью им и, быть может, двумя промежуточными пунктами создать столь же сильную систему, которая вполне прикрыла бы Бельгию и Северный Брабант и дала бы возможность французской армии, слишком слабой для полевых операций, задержать посредством маневрирования на реках значительно превосходящую по силе неприятельскую армию и, наконец, при посредстве железных дорог беспрепятственно отойти на бельгийскую равнину или в район Дуэ?

Во время всего этого исследования мы исходим из того предположения, что Бельгия совершенно открыта немцам для наступления против Франции и находится в союзе с ними. Так как мы должны были аргументировать с французской точки зрения, то мы имели такое же право на это, как и наш противник на Минчо, когда он считает Италию — также и свободную и объединенную Италию — страной всегда враждебной немцам. При всех подобных обстоятельствах вполне естественно рассматривать сперва наихудший случай и готовиться в первую очередь к нему; и французы должны поступать именно так, когда они рассматривают теперь обороноспособность и стратегическую конфигурацию своей северной границы. То обстоятельство, что Бельгия является, так же как и Швейцария, в силу европейских договоров, нейтральной страной, мы можем здесь оставить без внимания. Во-первых, историческая практика должна еще доказать, что этот нейтралитет при любой европейской войне есть нечто большее, чем клочок бумаги; во-вторых, Франция ни в каком случае не может рассчитывать на этот нейтралитет настолько твердо, чтобы содержать всю границу с Бельгией в военном отношении так, как если бы на месте этой страны образовался морской залив, прикрывающий Францию от Германии. Таким образом, граница остается в конце концов такой же слабой, будет ли она впредь действительно активно защищаться или будут только выделены войска, которые займут ее на случай возможного нападения.

Мы провели теперь достаточно параллелей между По и Рейном. Если исключить то обстоятельство, что рейнская проблема имеет более крупные размеры, чем проблема По, — а это только усиливает французские притязания, — то аналогия представляется настолько полной, что большего не нужно и желать. Можно надеяться, что в случае войны немецкие солдаты с большим успехом будут защищать Рейн на реке По практически, чем это делают теоретически проповедники «среднеевропейской великой державы». Последние, конечно, защищают Рейн на По, но… только для французов.

Впрочем, если бы немцы когда-либо оказались столь неудачливыми, что потеряли бы свою «естественную границу» на Минчо и По, мы хотим, на этот случай, все же провести нашу аналогию несколько дальше. Французы владели своей «естественной границей» всего 17 лет и с тех пор уже почти 45 лет вынуждены обходиться без нее. За это время их лучшие военные авторитеты также и теоретически пришли к тому мнению, что бесполезность вобановского пояса крепостей против вторжения находит свое обоснование в принципах современного военного искусства, что, таким образом, в 1814 и 1815 гг. не случай и не «trahison» {«измена». Ред.} — столь излюбленное средство объяснения — позволили союзникам спокойно пройти между крепостями. После этого сразу стало очевидно, что для обеспечения открытой для нападения северной границы что-то следовало сделать. Но, несмотря на это, было совершенно ясно, что на возвращение рейнской границы в ближайшем будущем нельзя было рассчитывать. Что же надо было делать?

Французы нашли такой выход из положения, который делает честь великому народу: они укрепили Париж, они впервые в новой истории попытались превратить свою столицу в укрепленный лагерь колоссального масштаба. Военные специалисты старой школы качали головами, смотря на это неразумное предприятие. Выброшенные на ветер деньги единственно в угоду французской хвастливости! Ничего серьезного за этим не кроется, чистое бахвальство; кто слышал когда-либо о крепости, имеющей девять миль в окружности и миллион жителей! Как оборонять такую крепость, если только не поместить в ней гарнизон величиной в половину армии? Как снабжать продовольствием всех этих людей? Безумие, французская кичливость, святотатство, повторение строительства вавилонской башни! Так осуждал военный педант новое предприятие, тот самый педант, который изучает осадную войну по вобановскому шестиугольнику и пассивные методы обороны которого не знают более крупного контрудара, чем вылазка взвода пехоты от крытого хода до подножия гласиса! Французы, однако, спокойно продолжали строительство, и хотя Париж еще не получил боевого испытания, тем не менее они были удовлетворены, что не подверженные педантизму военные во всей Европе признали их правоту, что Веллингтон стал проектировать укрепление Лондона, что вокруг Вены, если только мы но ошибаемся, уже началось сооружение отдельных фортов и что вопрос об укреплении Берлина, по крайней мере, обсуждается. Им самим пришлось убедиться на примере Севастополя, какой огромной силой обладает колоссальный укрепленный лагерь, занятый целой армией, которая ведет активную оборону в крупном масштабе. Между тем Севастополь имел кругом только крепостную ограду и не имел вовсе отдельных фортов; были только полевые укрепления и никаких эскарпов с каменной кладкой!

С тех пор как Париж укреплен, Франция не нуждается в границе по Рейну. Подобно Германии в Италии, Франция будет оборонять свою северную границу прежде всего посредством наступления. Расположение железнодорожной сети показывает, что этот вопрос понят именно таким образом. Если наступление будет отбито, то французская армия остановится твердо на реках Уазе и Эне; дальнейшее продвижение врага потеряло бы всякий смысл, ибо армия, вторгающаяся из Бельгии, сама по себе была бы слишком слаба, чтобы действовать против Парижа. Французская северная армия могла бы ожидать подхода других армий позади реки Эны, обеспечив сообщение с Парижем, в худшем случае — позади Марны, опираясь левым флангом на Париж и находясь в наступательной фланговой позиции. Врагу не оставалось бы ничего другого, как продвинуться к Шато-Тьерри и действовать против коммуникаций французских армий на Мозеле и Рейне. Но эти действия далеко не имели бы того решающего значения, какое могли иметь до укрепления Парижа. Даже в самом худшем случае прочим французским армиям не может быть отрезано отступление за Луару; сосредоточившись в этом районе, французы будут все еще достаточно сильны, чтобы представлять опасность для вторгшейся армии, ослабленной и разделенной благодаря окружению Парижа, или же, чтобы пробиться в Париж. Одним словом, обход через Бельгию, благодаря укреплению Парижа, перестает быть опасным; влияние этого обхода уже не будет решающим; отрицательные моменты, которые обход влечет за собой, и средства, которые надо ему противопоставить, теперь уже легко поддаются учету.

Мы хорошо сделаем, последовав примеру французов. Вместо того, чтобы позволить оглушать себя криками о необходимости владений вне Германии, которые день ото дня становятся для Германии все менее прочными, мы поступили бы гораздо лучше, если бы, заранее подготовились к тому неизбежному моменту, когда откажемся от Италии. Чем раньше будут заложены необходимые нам в таком случае укрепления, тем лучше. Где и как их надо разместить, об этом говорить больше того, что уже в общих чертах сказано выше, не наше дело. Не нужно только впадать в иллюзию и строить заграждающие укрепленные пункты и пренебрегать в расчете на эти пункты единственным типом укреплений, который дал бы возможность отступающей армии остановиться, именно: укрепленным лагерем и группами крепостей на реках.