К. МАРКС ПЕРСПЕКТИВЫ ВОЙНЫ В ПРУССИИ

К. МАРКС

ПЕРСПЕКТИВЫ ВОЙНЫ В ПРУССИИ

Берлин, 15 марта 1859 г.

Войну у нас считают неизбежной, но вопрос о том, какую роль должна сыграть Пруссия в предстоящей борьбе между Францией и Австрией, является предметом общего спора, и ни правительство, ни общественное мнение, по-видимому, не пришли ни к какому определенному мнению. Один факт должен был поразить вас, а именно то, что единственные воинственные петиции, присланные в Берлин, прибыли не из собственно Пруссии, а из Кёльна, столицы Рейнской Пруссии. Однако не следует придавать большого значения этим петициям, ибо они, очевидно, являются делом католической партии, которая, как в Германии, так и во Франции и Бельгии, конечно, солидаризуется с Австрией. В одном отношении можно сказать, что исключительное единодушие охватило всю Германию. Никто не высказывается в пользу Луи-Наполеона, никто не проявляет какой бы то ни было симпатии к «освободителю», наоборот, против него ежедневно изливается настоящий поток ненависти и презрения. Католическая партия считает его мятежником против папы и, разумеется, проклинает святотатственный меч, который будет вот-вот направлен против державы, своим конкордатом с Римом снова подчинившей значительную часть Европы папскому престолу[165]. Феодальная партия, хотя она и делает вид, что ненавидит французского узурпатора, на самом деле ненавидит французскую нацию и льстит себя надеждой, что посредством праведной войны против всей этой нации ужасные новшества, ввезенные из страны Вольтера и Жан Жака Руссо, будут выметены прочь. Торговая и промышленная буржуазия, некогда прославлявшая Луи Бонапарта как великого «спасителя порядка, собственности, религии и семьи», ныне не скупится на обличения безрассудного нарушителя мира, который, не желая довольствоваться подавлением бьющих через край сил Франции и усмирением смельчаков из числа социалистов полезными занятиями в Ламбессе и Кайенне[166], вбил себе в голову сумасбродную идею понизить курс ценных бумаг, расстроить ровный ход деловой жизни и снова пробудить революционные страсти. Широкие массы народа, по крайней мере, чрезвычайно довольны тем, что после вынужденного молчания, продолжавшегося годами, им разрешается дать волю своей ненависти к человеку, в котором они видят главную причину неудач революционного движения 1848–1849 годов. Вызывающих гнев воспоминаний о наполеоновских войнах и скрытого подозрения, что война против Австрии будет означать замаскированный ход против Германии, совершенно достаточно, чтобы придать произносимым против Бонапарта и вызванным самыми различными мотивами филиппикам некоторую видимость общенационального чувства. Глупая ложь в «Moniteur», пустозвонные памфлеты, сочиненные литературными кондотьерами императора, а также явные признаки колебаний, растерянности и даже страха, проявляемые лисой, которая вынуждена играть роль льва, — все это переполнило чашу и превратило всеобщую ненависть во всеобщее презрение.

Однако было бы величайшей ошибкой делать вывод, будто объединенная Германия станет на сторону Австрии, потому что вся Германия настроена против Бонапарта. Во-первых, мне нет надобности напоминать вам о застарелом и неизбежном антагонизме между австрийским и прусским правительствами, антагонизме, который вряд ли смягчат воспоминания о Варшавской конференции, о бескровном Бронцелльском сражении, об австрийской вооруженной прогулке в Гамбург и Шлезвиг-Гольштейн или даже о русско-турецкой войне[167]. Вы знаете, какой сдержанностью проникнуты последние манифесты прусского правительства. Как европейская держава, говорится в них, Пруссия в самом деле не видит причин, в силу которых она должна была бы высказаться в пользу той или другой стороны, а в качестве германской державы она сохраняет за собой право исследовать вопрос, насколько австрийские претензии в Италии соответствуют истинно германским интересам. Пруссия пошла даже еще дальше. Она объявила, что сепаратные договоры Австрии с Пармой, Моденой, Тосканой и Неаполем, а следовательно и поставленный на обсуждение вопрос об отмене этих договоров, должны рассматриваться с общеевропейской точки зрения, и отнюдь не являются вопросом, касающимся только Германского союза, Пруссия открыто выступила против Австрии в дунайском вопросе. Она отозвала из Союзного сейма во Франкфурте своего уполномоченного {Бисмарка. Ред.}, очевидно, слишком решительного сторонника австрийских интересов[168]. Наконец, чтобы отвести от себя подозрения в непатриотических действиях, она последовала примеру малых германских государств и запретила вывоз лошадей; однако, чтобы удалить из этого запрещения антифранцузское жало, она распространила запрещение на весь Таможенный союз[169], так что оно направлено против Австрии так же, как и против Франции. Пруссия является все еще той самой державой, которая некогда заключила сепаратный договор в Базеле[170], а в 1805 г. отправила в лагерь Наполеона Хаугвица с двумя посланиями: одно из этих посланий следовало передать императору в случае, если бы Аустерлицкое сражение было неудачным, другое же содержало раболепные поздравления чужеземному завоевателю. Независимо от традиционной фамильной политики, которой неизменно придерживается династия Гогенцоллернов, Пруссия еще запугана Россией, которая, как ей известно, тайно поддерживает хорошие отношения с Бонапартом и даже толкнула его на роковое заявление в день Нового года. Если мы видим, что такой орган, как «Neue Preusische Zeitung»[171], берет под свою защиту короля Пьемонта против Франца-Иосифа, то не надо большой проницательности для определения, с какой стороны дует ветер. Чтобы не оставалось никаких сомнений, г-н фон Мантёйфель выпустил анонимный памфлет, проповедующий русско-французский союз против союза австро-английского[172].

Однако действительная сущность вопроса заключается не столько в намерениях правительства, сколько в симпатиях народа. Я должен вам сказать, что, за исключением католической партии, феодальной партии и кое-каких остатков глупых тевтонских крикунов 1813–1815 гг., весь немецкий народ, а население Северной Германии в особенности, чувствует, что Германия стоит перед очень трудной дилеммой. Решительно становясь на сторону Италии против Австрии, немецкий народ в то же время не может не стать на сторону Австрии против Бонапарта. Конечно, если бы нам приходилось судить со слов аугсбургской «Allgemeine Zeitung», то мы пришли бы к единодушному убеждению, что Австрия является кумиром каждого немецкого сердца. Я позволю себе в нескольких словах изложить теорию, выдвинутую этой газетой. За исключением германской, все нации Европы разлагаются. Франция распадается;

Италия должна испытывать особое счастье от того, что она превращена в немецкую казарму; славянским народам недостает нравственных качеств, необходимых для того, чтобы самим управлять собой; Англия развращена коммерцией. Таким образом, остается прочной только одна Германия, а Австрия является представительницей Германии в Европе. Одной рукой она держит Италию, другой — славян и мадьяр под облагораживающим влиянием германской Sittlichkeit {приблизительный смысл: добродетельности, нравственности. Ред.} (это слово переводу не поддается). Охраняя свое отечество от русского вторжения тем, что она держит в своей власти Галицию, Венгрию, побережье Далмации и Моравию и собирается оккупировать Дунайские княжества, Австрия в то же время охраняет Германию — это сердце человеческой цивилизации — от вредного влияния французского морального разложения, легкомыслия и честолюбия тем, что удерживает за собой Италию. Впрочем, мне нет надобности говорить вам, что за пределами Австрии эту теорию никогда никто не признавал, кроме некоторых баварских Krautjunkers {заскорузлых юнкеров. Ред.}, которые с таким же, примерно, основанием претендуют на роль представителей германской цивилизации, с каким древние беотийцы[173] претендовали на роль представителей эллинского гения. Однако существовал, да и в настоящий момент еще существует, другой, более прозаический взгляд на дело, исходящий из тех же самых кругов. Утверждают, что Рейн нужно защищать на По и что австрийские позиции на По, Адидже и Минчо образуют естественную военную границу Германии против французского вторжения. Выдвинутая в 1848 г. в германском Национальном собрании во Франкфурте генералом Радовицем, эта доктрина одержала верх и побудила собрание встать на сторону Австрии против Италии; но над этим так называемым революционным парламентом, который не остановился перед тем, чтобы облечь австрийского эрцгерцога исполнительной властью[174], уже давно произнесен приговор. Немцы начинают понимать, что quid pro quo {смешение одного с другим. Ред.} ввело их в заблуждение, что военные позиции, необходимые для защиты Австрии, вовсе не нужны для защиты Германии, и что французы с таким же, если не с большим правом, могут рассматривать Рейн своей естественной военной границей, как это делают немцы по отношению к По, Минчо и Адидже.

Написано К. Марксом 15 марта 1859 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 5598, 31 марта 1859 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского