Попытка взаимопонимания
Попытка взаимопонимания
1. Пытаясь ответить на вопрос проф. Мориса Эмара о возможных подходах к интеллектуальному сотрудничеству между Домом наук о человеке и Москвой, я хотел бы подчеркнуть настоящие серьезные проблемы, на которые наталкиваются любые усилия в этом направлении.
С возвращением благоприятных условий в России мы наблюдаем здесь восстановление политических и академических структур, в общем и целом сравнимых с западными. Проблема заключается в том, что никакая реставрация у нас не стабильна и вполне реальная опасность нового соскальзывания в хаос и насилие ложится тяжелым грузом на отечественную мысль. Частые реформы, осуществляемые в апокалиптическом стиле и вызывающие сплошное расстройство общества, производят у нас, всякий раз когда такие реформы затеваются, впечатление совершенно нового начала от нуля. Легкомыслие социальных, экономических и культурных начинаний лишает общество в целом ощущения преемственности и стирает долгосрочную историческую память, столь необходимую для стабильности всякой страны. Поскольку принятая и признанная история сокращается таким образом до короткого недавнего прошлого, древние укоренившиеся способы существования, веками неизменные, исподволь упрочиваются и сохраняются не замеченными среди шума преобразований, объявляющих себя радикальными.
Старые способы существования господствуют в повседневных личных отношениях, которые играют в конечном счете решающую социальную роль и придают реальное содержание новых проектам. Так традиционное разделение нации на две неравные группы — царские скифы и скифы-пахари у Геродота, княжеская дружина и местное население при ранних Рюриковичах, опричники и земля при Иване Грозном, дворяне и крепостные при Екатерине II, члены партии и беспартийные при Сталине — продолжает существовать после новой финансовой революции в форме решающего различения между«новыми русскими», имеющими доход, подлежащий налоговой декларации, и основной массой населения, от которой не требуется декларации своих доходов за неимением таковых.
2. Элемент неопределенности и неуверенности делает шаткими наши новые общественно-политические структуры. Всем очевидна необходимость скорой новой смены ориентиров. Для внешнего наблюдателя наша сегодняшняя ситуация развертывает богатое поле для изучения и казалось бы гарантирует интересную неожиданность ожидающих исследователя результатов. Но для каждого, кто пытается сейчас осмысливать положение изнутри России и видит ее реалии вблизи, существует почти постоянный риск быть остановленным в своем исследовании.
Необеспеченность думающего человека, болезненно затрагивающая само его существование, лишний раз убеждает его в отсутствии у свободного исследования политических, экономических, правовых опор, которые оставались бы мало зависимы от исторических превратностей. У вольной русской мысли нет привычки полагаться на сложившиеся социальные структуры или группы населения, которые были бы прагматически заинтересованы в ней, например правительство, элиту или средний класс. Самостоятельный исследователь вынужден опираться на одну давнюю укорененную традицию свободной мысли, которая связана у нас с необеспеченностью и нищетой. В этой безопорности мысль обращается непосредственно к метафизическим задаткам, имеющимся в настроении народа и в его языке. Западной социально-исторической мысли будет поэтому соответствовать богословская в России. Интенсивное присутствие темы Бога в русской мысли создается не ее остаточной зависимостью философии от преобладавшего ранее богословия, а социальной незащищенностью этой мысли, отсутствием у нее опоры, пусть минимальной, в общественных, юридических, государственных институтах. Прежде всего отсутствие надежной правовой базы создает решающую разницу отправных точек между нашей отечественной и западной мыслью.
Русскоязычный философский дискурс, усвоивший западные схемы и терминологию, остается у нас по сути беспочвенным и в действительности отдален от ведущей западной мысли гораздо больше, чем наша вольная поэзия и неофициальная ищущая мысль. Не будет ошибкой сказать, что выход в метафизическую область является социологической необходимостью для нашей отечественной мысли, если она хочет сохранить независимость от шаткой и слишком быстро меняющейся политической конъюнктуры.
3. Разумеется, прямое обращение к трансценденции, минуя реалии общества и права, открыто опасностям иллюзии и самовнушения. Нелепым образом надмирность отечественной мысли, результат нашего социального и правового неблагополучия, иногда выдается за черту ее превосходства над утилитарной цивилизацией Запада. Метафизичность русской мысли интенсивно эксплуатируется националистическими и другими идеологами. Но так или иначе навык внечеловеческих, божественных основ знания о человеке прочно занял свое место в нашей культуре и не скоро уступит это свое центральное место. Актуальность, отличающая западную философию, присуща и нашей отечественной, однако маркируется у нас ключевыми понятиями особенного рода. Они не принадлежат к тем социальным реалиям собственности, преемства, права, которые имеют на Западе тысячелетнюю историю. Эти реалии не могут служить ориентирами для мысли у нас.
То, что кажется иногда на взгляд из России избытком утонченности, сложным лабиринтом западной культуры, выработалось в ней как необходимое условие ее тысячелетнего выживания. Гибкость и разнообразие жизненных и интеллектуальных форм служат исторической стратегии, рассчитанной на бесконечную приспособляемость в глобальном контексте. В своей мудрой сложности Запад интуитивно находит гарантию стабильности, устойчивости в соревновании с противоположной тенденцией к лапидарности, упрощению. Русская мысль, которой не хватает вкуса к прагматической стороне существования и к развертыванию сложных структур, ищет надежную опору в признании ненадежности нормой человеческого существования.
При столь большом различии культурных стихий перевод с одного языка на другой, оставаясь конечно необходимым, недостаточен сам по себе для взаимопонимания. Слишком несхожа почва, из которой вырастают сопоставляемые произведения мысли. Важной остается задача осмысления того, насколько разная общественная реальность стоит за казалось бы сравнимыми ходами мысли.
1994, Париж