Рай и terra beata в древнерусской литературе

Рай и terra beata в древнерусской литературе

Элементы утопии можно отыскать в народных сказках или житиях святых, но только «райские» тексты (видения или поиски земного рая, аналогичные западным, которым посвящены исследования Ж. Делюмо) представляют topoi утопии: удаленность (на сказочном или духовном Востоке), островное положение, труднодоступность, отсутствие зла, денег, естественный достаток, упорядоченная половая жизнь. Счастье, красота и мир (тишина, покой) царят в тех местах, куда лишь аскеза и посвящение открывают дорогу. Большинство этих текстов ведут свое происхождение от византийских, они переведены или пересказаны па болгарском или русском церковнославянском. Знал ли об этом читатель? Для Древней Руси утопия, как и христианство, экзогенна, но ее акклиматизация поразительна.

В видениях, от Слова о видении святого апостола Павла, восходящего к утерянному греческому источнику III века, до Слова о небесных силах, настоящего «канона эсхатологической веры» [Федотов 1975, I, 170], приписываемого святому Авраамию Смоленскому (начало XII в.), символика рая совпадает с иудео-христианской символикой апокалипсиса: посреди озера, чьи воды «белее молока» (символ бессмертия), находится золотой «град Христов» (ср. Отк. 21:10 — 27), окруженный двенадцатью стенами и пересеченный четырьмя потоками (меда, молока, вина и елея). Святой Дух отдыхает на древе жизни, охраняемый херувимами с огненными мечами (ср. Быт. 3:24) [Тихонравов, II, 40 — 58]. Некоторые списки широко распространенного Жития Андрея Юродивого содержат апокалипсис (написанный в будущем времени), который несомненно восходит к Апокалипсису Псевдо-Мефодия (конец VII в.):

Господь выбрал «царя от нищеты» по имени Михаил, который победит Измаилитов; бедные станут богатыми (а богатые еще богаче); война прекратится и оружие будет переплавлено в косы, серпы и лемехи; но скоро начнутся пьянство и разврат; «северные врата» пропустят язычников, заключенных в горах Александром Великим, и наступит царство Антихриста [Тихонравов, II, 258; Pseudo-Callisth(ne; Клибанов 1977, 22]. Эти два лика эсхатологии — райский и апокалиптический — мы увидим в позитивных и негативных утопиях.

Еще больше, чем райскими видениями, народный утопизм вплоть до XX века питался рассказами о путешествиях в земной рай. Сказание отца нашего Агапия (греческого происхождения, но широко распространенное на Руси) — самый старый из этих рассказов (первый список относится к XII в.). Это повествование о поисках земного рая, как о реальном, полном приключений, путешествии: монах Агапий шестнадцать лет молится Господу, вопрошая: «Господи, съкажи ми, чьсо ради оставляют домы своя и роды и в след Тебе идут?». [Памятники… II, 155]. В конце концов его молитва услышана, и Бог посылает ему орла в качестве проводника. После путешествия по морю, во время которого Агапий спит (отметим пространственно-временной разрыв), он оказывается в месте, полном цветов, фруктов и чудесных птиц. Монах встречает Христа с апостолами, которые направляют его к пророку Илие, в центр рая, освещенный светом, исходящим от душ праведников и от ангелов. Агапий утоляет голод от источника, «что белее молока и слаще меду». Для возвращения в мир Илия дает Агапию кусок «небесного хлеба», который никогда не иссякнет и может творить чудеса. Агапий записывает историю своего путешествия и относит ее иерусалимскому патриарху, «да е въдаст въ въся церкви, да е чьтутъ». Написанный текст должен стать свидетельством истины и основанием для ее распространения. Запись подтверждает подлинность рассказа, предлагаемого читателю. Это уже прием «реалистической мотивации» (найденная рукопись), к которой будут прибегать некоторые авторы литературных утопий (другой частый прием — сон, видение).

Был ли земной рай материальным («чувственным»), или его следует понимать как «мысленный» рай. Об этом спорили в XIV веке тверской епископ Феодор и архиепископ новгородский Василий. Последний послал Феодору в 1347 году письмо «о рае, сохраненном на земле» [Буслаев, 164 — 171; Седельников]. Доказывая, что рай Адама и Евы существует по сей день, Василий ссылается, в частности, на сказание Агапия и рассказы о счастливых браминах (ядро древней утопии).

Эти рассказы пользовались популярностью с IV века до н. э. вплоть до эпохи Ренессанса. Даже П. Бейль посвятил статьи «брахманам» и «гимнософистам» (нагомудрецам) в своем Историко-критическом словаре (1697). Гимнософисты, встреченные в Индии Александром Великим, были идеалом киников и стоиков. Через семь веков им стали подражать христианские аскеты. Благодаря Роману об Александре Псевдо-Каллисфена, составленному, по всей вероятности, в III веке н. э. на основании сочинений Онесикрита, Страбона, Плутарха и Филострата, миф о счастливых браминах дошел до Руси. В XII веке роман Псевдо-Каллисфена был переведен и включен в хронографы. Однако тема браминов (рахманов) стала популярной после появления на Руси его далматской или сербской версии XIV века (Сербская Александрия). Самый старый русский список романа (1490–1491) вошел в сборник in-octavo (504 страницы), содержащий также перевод латинского Послания об индийских племенах и браминах Палладия (конец IV в.) [Pseudo-Callisth(ne, 199 — 203], отрывок о браминах из Хроники Георгия Амартола (IX в.), вошедший в некоторые рукописи «Романа об Александре», Историю царства индийского и Историю Дракулы, о которых — речь ниже, а также некоторые апокрифы. Этот сборник, составленный, отредактированный и переписанный монахом Свято-Кирилловского Белозерского монастыря Ефросинием, — настоящая антология утопий о «счастливых странах». Он отражает как эсхатологические устремления Ефросиния (конец света ожидался в конце седьмого тысячелетия дохристианской эры, т. е. в 7000/ 1492 году), так и его жажду знаний.

В русской версии «Сербской Александрии», переписанной Ефросинием, Александр Великий открывает на Макаровых (Счастливых) островах колонию мудрецов, которые называют себя нагомудрецами и свободны от всех страстей. Это потомки Сифа (сына Адама). Они обитают на острове дивной красоты. Их жены живут на другом острове, ближе к Эдему, и присоединяются к мужьям на один месяц в году, чтобы зачать ребенка. Брамины смертны и ведут духовную жизнь. Версия «Хроники» Амартола, озаглавленная Ефросинием Слово о рахменех и о предивном их житии, дополнена вставками (выделены курсивом), говорящими о тех временах, когда уже не будет необходимости в земной Церкви: у браминов нет «ни четвероногих, ни земледелания, ни железа, ни храмов, ни риз, ни огня, ни злата, ни сребра, ни вино, ни мясоедения, ни соли, ни царя, ни купли, ни продажи, ни свару, ни боя, ни зависти, ни вельмож, ни татбы, ни разбоя, ни игр» [Александрия, 143, 165].

При переходе от «исторических» текстов («Александрия», Амартол) к апокрифам тема браминов христианизуется. Византийский апокриф, переведенный на русский в XIV веке, Хождение Зосимы к Рахманам, рассказывает о поисках отцом-пустынником «божьих людей». На сороковой день изнурительного путешествия буря переносит пустынника Зосиму на берег реки, над которой до небес возвышается непреодолимая стена облаков. Зосима просит Бога помочь ему, и два дерева наклоняются друг к другу с разных берегов, позволяя пустыннику перейти реку. Он оказывается в месте, полном приятных запахов, ровном и сплошь украшенном цветами. Брамины принимают Зосиму у себя в течение семи дней и рассказывают ему о своей жизни. Они оказываются теми Рехавитами, которые своим постом спасли Иерусалим от порабощения, предсказанного Иеремией (Иер., 35). У них нет «ни огня, ни ножа, ни иного железа еже на дело, ни сребра, ни злата». Они спят в своих укрытиях или под деревьями. Вода «слаще меду» один раз в день струится из корней дерева, служа браминам питьем и пищей. Женатые живут в чистоте после того, как родят двух детей. Брамины безгрешны, не болеют, но смертны, и смерть для них — встреча с Богом. Они передают Зосиме рукопись, содержащую их историю, и провожают его до реки, которую он переходит, как и раньше, по деревьям. Вернувшись в свою хижину, Зосима борется с дьяволом, который не хочет, чтобы история браминов дошла до других отцов-пустынников. Через тридцать шесть лет ангелы являются за душой Зосимы (душа его «светлейша солнца»), также, как они приходят за душами браминов [Тихонравов II, 78–92].

Житие Макария Римского [Тихонравов II, 59 — 66], который живет в восьми милях от первобытного рая, воспроизведено в конце XVII века в Повести о двух монахах в Новеграде [Ржига] и относится к тому же роду сказаний. Опыт Агапия, Зосимы или Макария точно соответствует тому, что Ж. Даниэлю называет «промежуточным раем», местом ожидания эсхатологического преображения между исконным земным раем и тем краем вечного блаженства, который может явиться лишь в видении [Dani(lou, 448; Delumeau, 48–56][18].

Другой утопический идеал, скорее эвдемонический, чем аскетический, Индия пресвитера Иоанна. Письмо апокриф пресвитера Иоанна византийскому императору Мануилу Комнену (около 1165 г.) [Delumeau, 102 — 104], стало известно на Руси в XIII–XIV веках и послужило источником Сказания об Индейском царстве, включенного в собрание Ефросиния. Пресвитер Иоанн («царь и поп, над царями царь») рассказал императору Мануилу о чудесах своего сказочного царства, где нет «ни татя, ни разбойника, ни завидлива человека, занеже (…) земля полна всякого богатства» [Изборник, 363][19].

Описание рая (видение, поиски или случайное открытие, «экскурсия», рассказ свидетеля) — самая ранняя форма утопии, распространившаяся в России. Предполагалось, что чудесные описания царства пресвитера Иоанна играли для средневекового читателя роль научной фантастики [Изборник, 746]. Однако речь идет о чудесном (mirabilia). Для Ефросиния и его времени не было существенной разницы между вымыслом и реальностью. Все одинаково правдиво, мир — единая книга, рай можно найти на земле. Средневековый утопизм проявляется в лоне все того же единого и правдивого мирового дискурса. Примечательно, что тексты о браминах и «счастливых странах» соседствуют в сборнике Ефросиния с «историческими» текстами (Дракула), отрывками из рассказа о паломничестве в Иерусалим игумена Даниила (начало XII в.) и апокрифическими посланиями: все эти тексты существуют как бы на одном уровне — знания и наставления, а не вымысла. Их мотивы, более или менее секуляризованные, лишь питают народное воображение, тогда как целью всех литературных или практических утопий будет установление Царства Божия на земле.