Глава 38
Глава 38
Ожидая осени, а за ней зимы, Константин Матвеевич Сакуров ожидал хоть какой передышки в делах, но никакой передышки не получилось. Жорка стал подолгу пропадать в своём Подмосковье, и поросята целиком оказались на плечах бедного Сакурова. Но он не роптал, кормил хрюкающее поголовье строго два раза в день, тут же путались под ногами благоприобретённые куры, петух исправно голосил, да ещё коза время от времени напоминала о своём присутствии. Другими словами, она, в отличие от хрюкающих коллег и горлодёристого петуха, свой голос подавала редко, но возиться с ней приходилось изрядно. Во-первых, выдаивать из козы положенные полтора литра оказалось делом довольно трудоёмким, поскольку, помимо помывки и смазки вымени, козу ещё и приходилось привязывать за задние ноги, чтобы она ими не совалась в ведёрко или не сшибала его после дойки на землю. Во-вторых, эта сучья коза, гуляя по зарослям на задах огородов учительницы и Сакурова, умудрялась собирать на себя столько репья, сколько Сакуров сам в этих зарослях никогда не видел. В-третьих, коза почему-то не хотела нормально пастись, а бегала кругами вокруг вбитого в землю штыря, пока верёвка с кожаным ошейником не перекручивались до такой степени, что коза начинала хрипеть от удушья.
- Вот зараза, - по-бабьи причитал Константин Матвеевич, вытаскивая полузадохнувшуюся козу из ошейника и вычёсывая репьи из её шерсти.
- Бэ-э! – не соглашалась коза.
- Мур-мур, - одобрительно возражал кот, околачиваясь рядом и ожидая вечерней дойки.
- Сейчас, сейчас, - бормотал Сакуров.
Надо сказать, молоко у козы оказалось вкусное и ничем не пахло. Пол-литра доставалось кошкам и коту, литр выпивал Сакуров. К нему, было, подъехал Мироныч, чтобы менять козье молоко на самогон, но Константин Матвеевич отшил старого халявщика.
Что касается микроавтобуса и прав с категорией, то с ними проблем не возникло. Микроавтобус водился легко, а права и категория выдались Сакурову в местной милиции за сто пятьдесят долларов. Причём всё устроилось за один день.
Мироныч и тут хотел помочь, но он просил за посредничество триста долларов, а сроки получения нужных документов устанавливал неопределённые, поэтому также был послан в известное место.
Другими словами, Сакуров стал русеть и последнее время уже ни с кем из окружающих не деликатничал. Во всяком случае, с Миронычем Константин Матвеевич обходился исключительно с помощью кратких крепких выражений, но не так-то просто было от него отделаться. Во-первых, он доставал Сакурова интересами о задолжавшем старому хрену Семёныче и оставшемся должным ему же Жорке. Во-вторых, бывший директор повадился кататься на микроавтобусе в Угаров. Мироныч хотел бы и обратно ехать на «Фольксвагене», но не тут-то было. А вот бесплатным проездным билетом в один конец на всю оставшуюся жизнь на халявном транспорте он себя обеспечил. Потому что Сакурову легче было отвезти Мироныча в город, чем терпеть его компанию в деревне. Первое время Константин Матвеевич успевал уезжать в город за какой-либо нуждой один, но Мироныч стал вставать спозаранку и, заслышав возню на подворье односельчанина, спешил к нему.
- К вам можно? – издевательски вежливо спрашивал он, вползая в избу.
- Нет! – рявкал Сакуров, разливая молоко в разную посуду для себя и кошек с котом.
- Я могу попробовать молоко на вкус, - лез к посуде Мироныч, - и профессионально определить его качество с учётом должного количества в нём белков, жиров и углеводов.
- Не сегодня, - возражал Сакуров и прятал посуду.
- Жорки опять нет в деревне? – заводил свою волынку старый хрен.
- Слушай, отвали, а?! – рычал Сакуров и мельком давался диву с самого себя, в кратчайшие сроки обучившегося хамить человеку, годившемуся ему в дедушке.
- А Семёныч ещё не приехал? – не отставал Мироныч.
- Как будто ты сам не знаешь, - кипел Сакуров, прикидывая, за каким хреном ему сегодня надо в город. В общем, делать там ему было нечего, разве что прикупить гвоздей, уходивших в хозяйство, как вода в песок. Помимо гвоздей, в хозяйстве постоянно не хватало хлеба, который батонами поглощал Дик. К нему, в отличие от хозяина, Константин Матвеевич продолжал относиться по-человечески.
- Я знаю, что Семёныч должен мне бутылку водки… или сто рублей? – принимался валять дурака старый перец. – О чём это я! Я ведь знаю, что Семёныч должен мне бутылку водки… нет, две! И сто рублей… нет, двести. А Жорка мне должен сто долларов…
- А на те пятьсот вы уже что-нибудь купили? – путал бес Сакурова и он задавал вопрос, который задавать не следовало.
- Те пятьсот я вложил в дело, - на ходу врал Мироныч, - но дело не состоялось и деньги пропали. Это всё потому, что отдавая деньги, Жорка их пожалел и сглазил. В общем…
- Интересно, что это за дело такое? - вовсю ухмылялся Сакуров, просвещённый контуженным Жоркой насчёт Ломоносова вместо Джорджа Вашингтона.
- Дело как дело, - хитрил Мироныч, - но не о нём речь, а…
- Всё! – поднимал руки Сакуров, с тоской думая о том, что завтракать он будет только по возвращении из города, потому что кормить завтраком этого престарелого упыря Мироныча он не собирался. - Я еду в город!
- Ну, раз вы в город, то и мне туда же, - сообщал Мироныч, но уходить из избы не собирался.
- Что ещё? – злился Сакуров, ощущая нестерпимый зуд в той ноге, которой он мог бы лучше пнуть односельчанина и соотечественника.
- Вы поросят покормили? – заботливо интересовался старый хрен, имея в виду поживиться поросятиной в то время, когда она будет освежевана.
- Покормил, мать твою! – орал голодный Сакуров.
- Я, пожалуй, схожу в сарай, посмотрю, как там наши поросята, - не унимался Мироныч.
- Сарай я запер, - с расстановкой сообщил Сакуров, - а через минуту собираюсь запереть избу. Понял?!
- Да что вы так нервничаете? – невинно удивлялся Мироныч. – Как собирались, так и запрёте. А как запрёте, так сразу поедем, потому что вещмешок я уже приготовил, и ждать вам меня не придётся.
- Спасибо…
- Кстати, у вас нет яиц на продажу?
- Когда это ты яйца покупал…
- А когда вы из города поедете обратно?
- Не знаю… у меня там дел навалом…
- Когда закончите, заезжайте за мной.
- Всенепременно…
- Только не так, как в прошлый раз, когда я вас ждал три дня, а потом мне пришлось идти в деревню пешком. А Дик, между прочим, всё это время голодал.
- А вы бы его не запирали в сенях…
- Как же мне его не запирать? А кто тогда будет охранять мою избушку?
- Чёрт с тобой, продолжай запирать…
- А вам его не жалко?
- А вам собачье говно в сенях не надоело? – парировал Сакуров, присовокупляя в уме «сволочь». Дика Константину Матвеевичу было жалко, поэтому, чтобы не возить старого мерзавца хотя бы из города, он долотом пробил отверстие в стене его домика, сложенного из старых шпал, и в эту дырку кормил Дика. Мироныч, разумеется, про дырку не знал, и продолжал давить на жалость. Или на нервы, потому что у кого они выдержат, если под боком сутками напролёт воет взрослеющий голодный кобель.
- Может, вам бензин нужен по льготной цене? – интересовался Мироныч, залезая в кабину микроавтобуса.
- Пошёл в жопу…
- Вы на ухабах поаккуратней, а то у меня в вещмешке три десятка яиц, - не унимался старичок.
«Эх, Петька!» - в сердцах поминал доброго пьяницу Варфаламеева Константин Матвеевич, выруливая на большак.
Мотаясь в город и обратно, Сакуров примечал места, где бывшие колхозники сложили какие – никакие стога. И, когда наконец-то подморозило, Константин Матвеевич стал возить по ночам сено с соломой. В общем, о пропитании козы ему особенно заботиться не приходилось, хотя выковыривать сено и солому из стогов оказалось делом нелёгким. Ещё раньше Сакуров укутал сакуру, а теперь безбоязненно ожидал снега. Однажды, дыша свежим ночным воздухом возле укутанной вишни, дымя самосадом в сторону мерцающих звёзд на холодном небе, он услышал какие-то голоса. Услышал – и его пробрала лёгкая дрожь. Наверно, потому, что это были такие голоса, которые доносились непонятно откуда, и эти голоса подозрительно напоминали тех персонажей, с какими наяву Сакуров никогда не встречался.
«Вот задница», – подумал Константин Матвеевич, постарался унять дрожь и стал прислушиваться. Сначала он хотел списать галлюцинацию на какой-нибудь естественный шорох, но ни черта путного у него не вышло, потому что где голоса, а где – шорох. Поэтому, идентифицировав невозможность списать возможную галлюцинацию на счёт безобидного шороха, Константин Матвеевич задрожал ещё качественней.
А голоса стали звучать явственней и спустя самое короткое время обозначились смешанным дуэтом. Короче говоря: один голос оказался женским, другой – мальчишеским.
- Ай-я-яй, - вслух пробормотал Сакуров. Он хотел себя подбодрить, но сделал только хуже. Во-первых, дрожь трансформировалась в какой-то невозможный колотун, во-вторых, бывший морской штурман словно примёрз к месту. То есть, он пытался сделать ноги в сторону избушки, но не мог, а стоял возле сакуры, трясся и старался мысленно заверить себя, что от галлюцинаций ещё никто не умирал.
А в это время голоса взялись на разные лады повторять одно и то же слово. Разобрав его, Сакурову стало ещё страшней, хотя куда уж дальше.
«Ничего себе, отдохнул», - полуобморочно подумал Константин Матвеевич, тупо уставившись на дотлевающий возле «деревянных» ног окурок самокрутки. А женский голос ласково пел ему:
- Сакура… сакура… сакура…
- Сакура… сакура… сакура, - вторил женскому голосу мальчишеский.
«Это что же происходит с моим многострадальным чердаком?! – пронеслось панической мыслью в пределах вышеупомянутого чердака. – Ведь я же бросил пить!!!»
С грехом пополам констатировав бессовестное несоответствие между происходящей с ним фантасмагорией и трезвым образом жизни, Константин Матвеевич попытался оправдать причину своего страха тем, что он просто боится сойти с ума, поскольку какой дурак испугается одних только голосов. Хотя, если быть до конца логичным, то следует признать, что любой дурак наверняка испугался бы голосов, которые звучали как бы и наяву, но принадлежали таким персонажам, каких наяву не существовало. Зато данные персонажи могли запросто привидеться вышеупомянутому дураку в горяченном сне, и про которых горький пьяница Варфаламеев утверждал, будто они из мифологии.
Голоса же продолжали звучать, Сакуров трясся как осиновый лист, а в его воспалённом мозгу свербело две мысли. Первая свербела о сумасшествии, вторая – о тщетности благих намерений. А ещё Сакурову было очень обидно. В смысле: вот бросил пить и – на тебе – спятил!
- Вот так уже и спятил, - подбавил жару невидимый Фома. – И всё-то у вас так: чуть где встретился с непонятным, чего не можно объяснить своим скудным умом, и – привет! – недолгие сборы, дальняя дорога и казённый дом типа психушки.
«Всё, абзац», - безнадёжно подумал Сакуров и понял, что сейчас потеряет сознание, а если придёт в него, то сделает это в дурдоме.
- А чего бояться? – непоследовательно возразил Фома. – Ведь это ещё большой вопрос: где у вас больше порядочных людей – в дурдомах или на воле. Ась?
«Хрясь», - мелькнуло рифмованным междометием в угасающем сознании бывшего морского штурмана почти в унисон с произведённым шумом при падении его тела на колючий от лёгкого мороза дёрн. А ещё Константин Матвеевич успел подумать о том, что всё их заведённое с Жоркой хозяйство может в одночасье накрыться медным тазом в любом случае. И в случае смертельного исхода вынужденного переселенца от переохлаждения из-за продолжительности обморока, и в случае обнаружения его ещё живого тела каким-нибудь односельчанином, после чего тело могут отвезти сначала в нормальную больницу, а потом – в психушку. Потому что ни одна местная собака не станет стеречь их с Жоркой добро, но, напротив, пронюхав про временную бесхозность подворья, всякая местная собака постарается принять участие в разграблении вышеупомянутого добра, после чего оно исчезнет так быстро, как это бывает только в России. И ни добрый пьяница Варфаламеев, ни честный из-за искреннего следования коммунистическим идеалам Виталий Иваныч не смогут ничего поделать. Конечно, с такими делами обычно идут в милицию, но какой дурак станет напрягать постсоветских российских ментов на дело охраны добра рядового гражданина РФ? Потому что, не имея права и смелости грабить нововылупившихся миллионеров, банкиров или министров-капиталистов, но желая улучшать свои жилищно-транспортные условия с продовольственным обеспечением, постсоветские российские менты взяли в моду (от старших, между прочим, товарищей) укрупняться за счёт рядовых беспомощных граждан вроде Сакурова. А такую моду, чтобы ещё и охранять какое-то сраное добро каких-то рядовых граждан вроде Сакурова постсоветские российские менты заводить не спешили. Да и некогда бы им это было делать, потому что вменённая новорусским ментам в обязанность забота о сохранности новоявленной демократии, здоровья её отцов родных и их неблагоприобретаемого добра отнимала столько времени, что не дай бог каждому. К тому же следовало поберечь самих себя (ментов, то есть) и своё собственное добро. Собирая каковое ненаглядное где по доллару, а где и по рублику, ещё вот как приходилось побегать…
В общем, подумать обо всём этом вырубившийся бывший морской штурман успел раз в сто быстрее, чем смог бы записать вышеозначенные мысли на бумаге, поэтому предобморочному состоянию кандидата в дурдом никто бы нормальный не позавидовал.
Сакурову и его с Жоркой хозяйству повезло: второй прибыл из своего Подмосковья через десять минут после того, как вырубился возле экзотической вишни первый. Первым делом Жорка по-хозяйски вошёл в избу приятеля, никого там не обнаружил и, ведомый чьей-то непонятной волей, попёр в огород Сакурова. Там он нашёл приятеля в полной отключке и принялся его тормошить. Сначала Жорка обнюхал Сакурова, подозревая его во всех тяжких, но, не обнаружив никаких признаков опьянения, взялся трясти его и хлопать по щекам. Потом Жорка, убедившись в том, что Сакуров ещё сохраняет нормальную температуру тела, оставил почти бездыханного приятеля там, где тот лежал, и сбегал в свою избу. В избе Жорка, как бывший дисциплинированный старший сержант с боевым прошлым, всегда держал укомплектованную аптечку. Жорка достал из аптечки тампон ваты и ампулу с нашатырным спиртом, вернулся к приятелю и в три минуты поставил его на ноги.
- Ну? – спросил бывший интернационалист, когда Сакуров открыл глаза и глубоко вздохнул.
Сакуров чихнул в ответ и уставился на Жорку.
- Жорка, ты? – вымученным голосом отозвался Константин Матвеевич.
- Нет, призрак отца Гамлета, - буркнул Жорка и помог приятелю встать.
- Чёрт! – в сердцах воскликнул Сакуров, потирая слегка озябшие руки.
- Пошли в избу, - велел Жорка и потопал к дому односельчанина, где он оставил свою дорожную сумку. Дом не был заперт, свет Жорка не выключал, и любой прохожий, случись ему гулять мимо, мог заглянуть в одно из окон, никого не увидеть и заскочить в избушку чего-нибудь спереть. Такое случалось не раз, и, если хозяин успевал вернуться в избу прежде, чем добрый прохожий покинул её вместе с какой-нибудь полезной в любом хозяйстве вещью, добрый прохожий прикидывался дураком, желающим попить водички или спросить дорогу не то в Лопатино, не то в Вороновку. А если таковой оказывался знакомым, то вопрос разрешался ещё проще. Гость изображал нехарактерную радость от встречи земляков, хозяин прикидывал, как бы половчее обшмонать гостя, который уже мог чего-нибудь стырить и припрятать под одеждой.