Глава 39

 Глава 39

 - Так что с тобой случилось? – спросил Сакурова Жорка, когда они оба вошли в дом, никого постороннего там не обнаружили, закурили и уселись за обеденный стол.

 Сакуров, нервно затягиваясь хорошей сигаретой, честно рассказал Жорке о пережитой им галлюцинации.

 - Ни хрена себе, - резюмировал Жорка краткой. – А ты тут без меня не напивался?

 - Ни боже мой! – клятвенно выдохнул Константин Матвеевич.

 - Плохи твои дела, братан, - утешил приятеля Жорка.

 - Спасибо на добром слове, - поблагодарил односельчанина Сакуров.

 - Слушай, а может, тебе снова нарезаться до упада, и… В общем, недаром говорят, что клин клином вышибает…

 - А ты вместе со мной, - невесело усмехнулся Константин Матвеевич. – Сегодня мы с тобой нарежемся, завтра до упада похмелимся, а послезавтра Мироныч со своей Азой Ивановной, Ванькой и прочей их бедной роднёй начнут кушать поросят с кашей.

 - Скрупулёзно подмечено, - ухмыльнулся в ответ Жорка. – Кстати, Николай без меня за деньгами не приходил?

 - Нет.

 - Ладно, давай попьём кофе, - предложил Жорка, распаковывая поместительную сумку с плечевым ремнём, - а заодно обсудим текущую ситуацию.

 - А что, ты и бухла притаранил? – машинально поинтересовался Сакуров, с ненавистью обнаруживая в себе, где-то в районе пресловутой ложечки, предательские сосательные спазмы.

 - Как всегда, - успокоил приятеля контуженый односельчанин, - мы же в деревне не одни…

 Он продолжил вытаскивать из своей сумки разные продукты, в очередной раз поражая Константина Матвеевича их количеством. В том смысле, что, будучи инвалидом не сильно атлетического телосложения, Жорка умудрялся привозить рюкзак или сумку таких размеров, с какими и не всякий здоровяк управился бы. Однажды, по пьяной лавочке, когда у кого-то из пьющей компании возник интерес к Жоркиной грузоподъёмности, он объяснил, что такую грузоподъёмность ему привили в армии, где ему, помимо продуктов, приходилось носить пулемёт, усиленный боезапас в виде патронов с гранатами, бронежилет и кучу прочих необходимых предметов в виде сапёрной лопаты, пистолета, двух ножей, аптечки, радиотелефона и нескольких упаковок (на всякий случай) взрывчатки. Иногда, помимо вышеперечисленного, Жорке приходилось таскать на себе раненных товарищей или трофейных баранов. Ну да, товарищей Жорки иногда ранило (а иногда и убивало), а бараны были вкуснее тушёнки, хотя советская тушёнка была много вкуснее той, какую стали делать сначала кооператоры Горбачёва, а потом – демократы Ельцина.

 В общем, про свою грузоподъёмность Жорка в своё время объяснил популярно, но Сакуров продолжал удивляться, наблюдая, как из Жоркиной сумки появляются упакованные в вакуум сосиски, переложенные фольгой куры гриль, несколько упаковок листового чая, банок шесть арахисовой халвы (от подсолнечной Жорка чесался, как собака), литровая жестянка с оливковым маслом, полпуда бананов и четыре (в этом месте Константин Матвеевич чуть не захлебнулся слюной) литровые пластиковые бутылки какой-то импортной водки.

 Надо сказать, если бы Жорка пил, половину того, что он сейчас притаранил, бывший интернационалист оставил бы по дороге. А случалось так, что он приезжал вообще пустой, потому что сначала Жорка начинал кого-нибудь в дороге угощать, а потом его обчищали собутыльники. Они не брезговали ни деньгами, за которыми надо было лезть в карман к пьяному инвалиду, ни сумкой.

 Надо отдать должное Жоркиным попутчикам, обчищали они своего ущербного соотечественника не в каждую Жоркину поездку, а раз через третий. А что до драк с инвалидом, то случались они вообще редко, не больше одного раза за десять поездок. Если же до Жорки добирались российские менты, то ни о каких разах речь уже не заходила, потому что новые русские менты работали строго по не писанному пером уставу, который в первую очередь велел блюсти материальные интересы представителей постсоветской милиции, а только потом остальную законность. Ну, и порядок.

 Сейчас Жорка переживал сухой период, поэтому даже жареная курица, приготовленная Жоркиной супругой ему в дорогу, приехала целой.

 - Ну, что ты встал, как ослопная свеча (63) перед иконой Святой Троицы? – одёрнул остолбеневшего, пережёвывающего слюну, односельчанина Жорка. – Хоть бы чайник на плиту поставил. Ведь кофе же?

 - Блин, такая закусь, - пробормотал Константин Матвеевич, втыкая в розетку вилку электроплиты и ставя на неё пятилитровый алюминиевый чайник ещё из прежних времён.

 - Так, может, выпьем? – снова стал подстрекать Жорка. – Кстати, надо позвать Петьку. И кстати ещё: где Мироныч?

 - Я его в город отвёз ещё позавчера, и он, наверно, ждёт, когда я по пути из города заберу его обратно.

 - Понятно. А почему Дик не воет?

 - Я его покормил.

 - Как?!

 Сакуров, помогая Жорке собирать на стол, рассказал ему про дырку.

 - Ну, ты даёшь! А как наши свиньи?

 - Хрюкают.

 - Падёж ещё не начался?

 - С чего? Кормлю я их исправно, спят они на сухом, потому что в сарае у меня сам знаешь, как. Вот думаю буржуйку поставить для их обогрева.

 - Ты, Костя, молоток. А вот я тебя с нашим хозяйством совсем забросил, но у меня там кое-какие делишки образовались…

 Жорка неопределённо махнул рукой, а Константин Матвеевич уточнять не стал. Лишь заметил:

 - Да ты езди, сколько тебе надо. Только не пей. И меня, того, не подбивай…

 - Кто тебя подбивает? – удивился Жорка.

 - А чё ты всё подкалываешь: выпьешь – не выпьешь?! – неожиданно разгорячился Сакуров. – Сам-то ты понимаешь, что нам нельзя? Ведь если мы запьём, то, помимо поросят с кашей, Мироныч со своей резиновой роднёй слопает и мою козу, и наши доллары. Которых, кстати, осталось, не так уж много. А если учесть наш долг Николаю…

 - Да что ты разнылся: запьём, слопает, осталось не так уж много. Ну, и запьём, ну, и слопает. Авось, он когда-нибудь подавится, а мы как-нибудь снова выкрутимся.

 - Это не он подавится, а мы перевернёмся. От какой-нибудь дряни, которую нам будет покупать Мироныч на оставшиеся баки. Или менять на наши продукты. Да перевернёмся так, что никакой капремонт нам уже не поможет…

 - Всё, я пошёл, а то сейчас расплачусь!

 - Эх, Жорка! – напутствовал односельчанина Константин Матвеевич и включил вторую электроплитку, чтобы сварить на ней сосиски. После краткой пикировки с приятелем он неожиданно обрёл былую волю против употребления спиртного. Слюна пропала, бутылки с неизвестными импортными названиями глаз не раздражали, а мысли в голове насчёт недавнего происшествия с голосами приняли вполне оппортунистическое направление.

 «Подумаешь, какая-то фигня померещилась, - прикидывал бывший морской штурман, одновременно наблюдая за вороватым котом и закипающим чайником. – Ну, перенапрягся, ну, бывает. И потом: очевидно сказался резкий переход от пьяного образа жизни к трезвому. Вот оно стрезву и с перенапряга услышал тех персонажей, которых спьяну во сне видел. Потому что кого видел, тех, соответственно, и услышал. Ведь не услышал же, я, скажем, Бенито Муссолини или, скажем, Арнольда Шварценеггера, которые мне ни разу не приснились. То есть, логика моей сегодняшней галлюцинации налицо, следовательно, и паниковать не стоит. А вместе с тем кричать караул и бежать к местному психиатру, который раньше отправлял в дурдом тех, кто не признавал социализма? (64) Нет, брат, шалишь!»

 Сакуров и приятель его, Жорка Прахов, в этот раз снова не запили. Поэтому Варфаламеев оттянулся от души, а Гриша с Виталием Иванычем оказались в пролёте. Потом выпал снег, и Жорка снова отвалил на свою городскую квартиру. Перед тем, как отвалить, Жорка выговорил сумму, которую Константин Матвеевич мог отдать Николаю. Сакуров Жоркину рекомендацию исполнил до цента, и отдал дальнему родственнику Алексея Семёновича Голяшкина ровно столько, сколько заказывал Жорка. Николай, ясное дело, остался недоволен, но Сакуров, поднаторевший в отношениях с местным населением, просто спустил того с крыльца. Дальний родственник Семёныча ушёл, перемежая горестные вопли обманутого благодетеля невнятными угрозами в адрес Сакурова, Жорки и остальной Серапеевки, каковую деревню Николай обещал то ли спалить, то ли раскатать по брёвнышку. По пути дальний родственник Семёныча встретил Гришу. Последний уже заколотил избушку на зиму и приходил в деревню проверить её состояние, не пропуская случая освежиться на дармовщину не то у Варфаламеева, не то у Виталия Иваныча. Гриша, услышав угрозы Николая, дал ему по шее. Николай взвыл ещё горестней, но угрожать не перестал. В силу такой похвальной неугомонности он получил ещё по разу от Виталия Иваныча и даже от добряка Варфаламеева. Остальная деревня пребывала на зимних квартирах, Семёныч ещё не вернулся, поэтому Николай отделался, можно сказать, лёгким испугом.

 Минуя владения военного, Николай наткнулся на него. Военный вылез из кучи какого-то деревянного хлама, который притащил с территории бывшего фруктового склада, ныне интенсивно разоряемого, и перегородил путь Николаю, как невесть откуда взявшийся чёрт в полном полевом офицерском обмундировании. Николай кинулся плакаться военному, а военный принялся втюхивать Николаю специальный армейский пылесос.

 - Нет, ты представляешь?! – голосил на всю округу дальний родственник Семёныча. – Я их всех, можно сказать, и от тюрьмы спас, и от голодной смерти, а они мне за это…

 - Шо такое абразивный порошок, знаешь? – оглашал просторы той же округи звучным голосом военный, он же Гурчак Владимир Григорьевич, уроженец Приднестровья, так и не избавившийся от характерного всякому жителю вышеозначенного региона акцента. – Это такая зараза, шо от которой никуда. В общем, для неё есть специальный пылесос, который…

 А печально и таинственно притихшая после окончательного прихода зимы бескрайняя округа с неодобрением внимала людским голосам и воробьиному чириканью. Последние расходились не на шутку, очевидно, специальный воробьиный дозорный оповестил братву о засевшем к куче военного хлама рыжего кота, и братва по-своему ругала плотоядного злодея.

 - Ну, я им это так не оставлю! – вопил Николай. – Они меня ещё вспомнят!

 - Так тебе пылесос нужен? – не унимался военный. – Ведь это такая необходимая в хозяйстве штука, потому что когда нужно линзы в прицел подогнать прямо в кунге (65), потом как его подметать? Ведь после обработки линз кругом стекло, а с этим пылесосом – ого-го! Ну, берёшь? Недорого прошу…

 Военный упирал на «г» и тот факт, что таких уникальных пылесосов, сделанных по спецзаказу, в магазине не купишь. Дальний родственник Семёныча ссылался на своё интересное происхождение из семьи бывшего политзаключённого, отсидевшего в ГУЛАГе червонец за кражу колхозного имущества, каковое происхождение не даёт ему, Николаю, морального права не спалить деревню. Вдали, где выбеленный горизонт касался вызывающей голубизны морозного неба, появился Мироныч. С опушенных деревьев слетали неприкаянные снежинки, военный с Николаем продолжали общаться. К ним с неумолимой действительностью приближался Мироныч. Он шёл на лыжах, привезённых из побеждённой Германии. Когда старый хрыч сократил расстояние до такого, откуда подслеповатый Мироныч мог разглядеть собеседников, военный с Николаем разбежались. Первый нырнул в кучу деревянного хлама, притараненного известно откуда, второй смылся в сторону большака.

 Мироныч, в очередной раз не дождавшись, когда же сосед его, Константин Матвеевич Сакуров, отвезёт бывшего завоевателя фашисткой Германии обратно в деревню, припёрся на своих двоих. В этот раз, в силу появления устойчивого снежного покрова на просторах ареала обитания бывшего директора металлургического комбината, Мироныч припёрся не просто на своих двоих, но на них и на лыжах. На себе старый хрыч притаранил всенепременный сидор с бухлом на обмен продуктов из хозяйства Варфаламеева, кое-какую закусь на выброс и несколько килограммов старых ржавых гвоздей. Дело в том, что Мироныч тоже заколачивал избушку на зиму, но новые гвозди купить у него рука не поднималась. Вот он и побирался по знакомым, имевшим несчастье построить свои гаражи или загородные сараи рядом с гаражом Мироныча или его городской дачей. Знакомые особо не «хлебосольничали», но, лишь бы отделаться от занудливого старикашки, отдавали ему тот хлам, который сами употреблять уже не собирались. А Мироныч был рад и такому: он старательно выправлял гвозди и применял по назначению. Часть реставрированных, в прямом смысле этого слова, гвоздей, Мироныч умудрялся впаривать легкомысленному Семёнычу, который в силу своего пристрастия к пьянству подчас оказывался то без гвоздей, то без какого-нибудь нужного инструмента типа молотка или клещей. Семёныч принимал гвозди легко, не имея в мыслях платить за такой хлам ни копейки, а потом сильно удивлялся, почему он должен Миронычу не то бутылку качественной, купленной в нормальном московском гастрономе водки, не то сто рублей. Или все двести.

 В общем, Мироныч пришёл в деревню заколачивать избушку. По пути он никого не встретил, потому что все, заслышав вой Дика, попрятались. И даже Варфаламеев, сходивший на днях на базар, не стал высовываться из избы в ответ на настойчивые приветствия и стук в дверь, потому что Варфаламеев предусмотрительно запасся какой-то недорогой отравой у какой-то городской самогонщицы.

 «Пришёл», - мысленно констатировал Сакуров, наблюдая старого хрена, подползающего к его избе.

 - Здравствуйте, Костя, - занудил старый хрен, принимаясь обколачивать входную дверь избы Сакурова.

 - Да пошёл ты, - сквозь зубы пробормотал Сакуров и попытался заняться своими делами.

 Мироныч потоптался – потоптался и таки ушёл, не хлебалом соливши. (66) А спустя минуту на крыльцо Сакурова с восторженным лаем прискакал Дик.

 «Чёрт бы побрал вас всех и мою доброту», - подумал Сакуров и решил слинять в город, чтобы потом не везти старого халявщика. Константин Матвеевич оперативно прикинул, что ему надо купить, отслюнил немного российских рублей от небольшой кучи, образовавшейся после обмена долларов на стремительно обесценивающееся дерево, и осторожно вышел во двор. Здесь стоял компактный микроавтобус, и Константин Матвеевич, стараясь не шуметь запираемой задней дверью и отпираемой передней микроавтобуса, безболезненно погрузился в тачку и стремительно рванул из предусмотрительно распахнутых ворот двора. Он почти стремительно, виляя на первом снегу нешипованой резиной, докатил до избы Варфаламеева и, когда тот вышел на крыльцо, крикнул:

 - Петь, присмотри за домом! Хлеба не надо?

 - Присмотрю! Не надо! – махнул в ответ добрый пьяница Варфаламеев, и Сакуров снова дал газу. Поворачивая в сторону большака, он увидел выскочившего на улицу Мироныча, отчаянного семафорящего своими паразитскими руками.

 - Чего изволите? – ехидно спросил Константин Матвеевич и от души поклаксонил. Злорадствуя, он чуть не вляпался в запорошенную чистым снегом болотину, но вовремя юзнул в сторону, слегка буксанул левой стороной, но не застрял и поехал дальше.

 «Вот оно, торжество тёмной силы над остаточными проявлениями честного трудолюбия», - пришла в голову бывшего морского штурмана не очень внятная мысль. Константин Матвеевич хотел отмахнуться от этой невнятной мысли, но не мог, потому что мысль хоть и не отличалась приятно освежающей мозги математической ясностью, но была весьма актуальной в свете повального перехода былого советского мировоззрения на капиталистические рельсы. Когда бедная Россия, стряхнув с себя ярмо ненавистного социалистического прошлого, с радостными воплями от Чубайса и Новодворской рухнули в объятия остального цивилизованного мира. Вышеупомянутый остальной мир одними объятиями, надо отдать ему должное, не ограничился, но принялся иметь глупую Россию по полной программе в смысле закупаемого по дешёвке оружейного урана и медных проводов, а глупые российские труженики, не сумевшие пересобачиться в сутенёров или коммерсантов, оказались в глубокой жопе. И удача в виде бесплатного молока за вредность и льготных путёвок в курортные места уже не сопутствовала им, но кинулась от души помогать ловкачам вроде Абрамовича и Черномырдина. Или вроде Мироныча, потому что Миронычи оказались их поля ягоды.

 А вот таким, как Сакуров, Жорка или Варфаламеев катастрофически не везло. И всё потому, что бывшая советская Удача выказала себя обыкновенной продажной девкой, легко сместившей свою благосклонность с передовых шахтёров на жуликоватых буржуев сразу после смены советского режима на демократический. И это тем более оказалось обидным для дураков-шахтёров, что они громче других работяг шумели за демократию.

 Впрочем, если смотреть на это дело с другой стороны, диаметрально противоположной точке зрения каких-то сраных доярок и плохо пахнущих трактористов, то причём тут какая-то удача? Ведь главное дело – это торжество капиталистического гуманизма по отношению к банкирам, топ-моделям и адвокатам, пребывавшим в полном загоне во времена гнусного социализма. В смысле, получавшим такую же зарплату, как все. Что им было чрезвычайно обидно, особенно насмотревшись американских фильмов с помощью подпольного видеомагнитофона. Зато теперь, когда Ельцин решительно порвал со своим коммунистическим прошлым, можно было надеяться перегнать США по адвокатским доходам и количеству топ-моделей на душу населения. В то время как новые российские фермеры…

 - Вот именно! – в сердцах воскликнул Константин Матвеевич, с трудом выползая на большак, изрытый колеями. – Какой-то сучий американский адвокат за одну консультацию может заработать столько, сколько не выручит за весь свой урожай тот же американский фермер… Не выручит, влезет в новые долги, а туда же: да здравствует демократия! Я уж не говорю про наших адвокатов с нашими фермерами и нашу демократию. Сволочь…

 К кому относил последнее ругательство Константин Матвеевич – к американским адвокатам, российским фермерам или местному большаку – осталось загадкой, потому что сначала навстречу микроавтобусу выкатил КАМАЗ, занявший почти всю проезжую часть, а потом Константин Матвеевич вспомнил о цели своей очередной поездки в город.