13 лекция.[237] <Римское право и Византия>

Переход

1) Содержание Римского права отличается разве что только по совокупности – по количеству и систематизации – от естественного права, от права других народов. Право сильного, возмещение ущербом за ущерб (око за око), способ обращения с должником-неплательщиком, энергичная охрана собственности – есть много параметров, по которым в римском праве нет ничего особенного.

2) Суть римского права в его форме, и еще точнее, в том, что этой форме соответствует: в дисциплине, которую берет на себя человек, входящий в роль или в профессию римского гражданина. Дисциплина не была создана правом. Она нашла себя в нем, выразилась и оформилась в его формулах, процедурах.

3) Режим человеческого существования, закрепивший себя в римском праве, пришел из древности, которую никто уже не помнит, и продолжается теперь в европейском начале, претендующем на исключительное положение внутри цивилизаций.

4) Характер, тон римского права изменился в Византии и еще больше – на нашем Востоке, куда римское право дошло в византийской передаче. Направление этого изменения: право стало не самостоятельным, не образом жизни, а инструментом, орудием в распоряжении власти. Такое отношение к праву продолжается теперь.

[…П]раво испокон веков понималось и ныне во многом понимается в соответствии с прежними канонами и представлениями, то есть как явление исключительно силового порядка – право власти[238].

Инструментальное, свободное отношение к праву предполагает, что право можно установить, учредить, внедрить, поддержать, отменить:

[…] начальным и ключевым моментом должно стать внедрение, упорное и неуклонное проведение в жизнь – именно в качестве центрального звена демократических преобразований – строжайшей правозаконности[239].

Такое отношение к праву надо называть инструментальным, прикладным применением права, что характерно для Византии, а также свободой права или, еще точнее, произволом, что более характерно для нашего Востока, главным образом в связи с тем что власть у нас по крайней мере до последнего времени была сильнее, энергичнее и централизованнее чем в Византии.

Византия показывает огромную работу над, в основном, кодификацией римского права, но и над созданием новых законов (новелл) тоже. Условия, в которых применяла право византийская государственная мысль, были однако

[…] глубоко отличны […] от тех, в которых работали римские юристы[240].

В сохранившихся протоколах утверждения конституции (императорского закона) об издании первого византийского официального свода законов, так называемого Кодекса императора Феодосия II Младшего (правил с 408 по 450 гг.) – теоретически он предназначался для Запада империи так же как для Востока, – отмечены так называемые acclamationes, буквально возгласы, частные определения:

Пусть не интерполируют постановленного те, кто размножает кодексы […] Пусть не интерполируют постановленного и пусть переписывают все кодексы буквально […] В том Кодексе, который должен быть подготовлен конституционариями [конституциями назывались теперь законы], пусть не делают приписок[241].

Авторы изменений и приписок неизвестны, они анонимные. Их делали во всяком случае профессионалы, учившиеся например в юридической школе в Бейруте, – с III по V в. знаменитая, но одна из нескольких в Византии, с V в. более знаменита константинопольская. 27.2.425 был основан Константинопольский императорский университет, с двумя профессорами права. Правоведы контролировались властью. Известна конституция Юлиана 362 г., на второй год его трехлетнего правления, об утверждении императором профессоров права. Только одна особая аудитория была отведена в Константинополе для права. Профессора права как идеологи были для надежности контроля над ними поставлены в финансовую зависимость тем, что для них не было налоговых привилегий как для медиков, риторов, грамматиков. С VI в. начала права учили уже не по Институциям Гая, римского юриста III в., а по юстиниановскому кодексу.

Ко всему этому овизантиниванию права прибавьте, что латынь Гая, Дигест понимали далеко не всё и не полностью! Весь профессорский лекционный курс шел в основном по-гречески, с вставками латинских терминов в латинской или греческой транскрипции, и так постепенно студентов готовили к латинскому оригиналу, в греческой рамке (латинский текст назывался ?????, цитата, часто с греческим подстрочником).

Главное то, что толковать римские законы было запрещено всем кроме императора, а переводить – можно было только буквально, т. е. подстрочником, сохраняя латинский порядок слов. Этим гарантировалось, что тон римского права, о котором мы говорили, на греческой почве просто не мог ожить.

Это значит, что право стало словесностью, риторикой, инструментом, которым могла пользоваться только власть. Исследователи отмечают, что римские классические юристы анализировали проблемы, стараясь выявить их все и оставляя решение судье, а византийские наоборот исходили из готового решения (обычно в пользу императора, православной веры). Римский юрист Прокул, I в., рассматривает случай. Путник в лесу пожалел кабана в охотничьей ловушке и открыл дверцу. Путник нарушил право собственности охотника? Это зависит. Если путник может доказать, что кабан мог сам в принципе найти выход, так она устроена, то охотник собственником еще не стал. Если путник разобрал хорошую надежную ловушку, он еще не обязательно виноват. Он имел полное право так сделать, если земля принадлежит ему; мог даже забрать и ловушку и кабана себе. Он совершенно не виновен, если земля принадлежит другому лицу, не самому охотнику. А если земля общественная? Надо посмотреть, объявило ли общество сезон охоты. Объявило, а путник об этом не знал? Он виноват в нарушении права собственности. Но может быть обнаружатся новые обстоятельства?

Ни в педагогической работе византийских юристов, ни в византийском законодательстве пока не обнаружено отражения подобного разностороннего и тонко дифференцированного анализа, как тот, с которым мы сталкиваемся при изучении высказываний классиков[242].

Классические юристы оставили основные категории права без определения: иск (action), собственность (dominium), владение (possessio), обязательство (obligatio), преступление (delictum). Это конечно неудобство, но еще большим неудобством они считали, что требование уточнения приведет к тому, что ничто нельзя будет признать ни собственностью, ни преступлением. Цитировался известный юрист классического периода:

Omnis defi nitio in hire civili periculosa est, rarum est enim lit non subverti possit[243].

Подорвать, извратить. Собственность – это собственность, преступление – это преступление. Попробуем определить преступление.

Уголовный кодекс РФ, раздел II, глава 3, статья 14. Понятие преступления.

1. Преступлением признается виновно совершенное общественно опасное деяние, запрещенное настоящим Кодексом под угрозой наказания.

Можно ли subvertere, подорвать изнутри, извратить это определение? Должен возникнуть спор вокруг виновно совершенное, потому что определения вины в кодексе нет и потому что открывается простор для невиновно совершенного общественно опасного деяния. Открывается простор для преступника, который изучит <уголовный кодекс и найдет то, что закон> забыл запретить под угрозой наказания. Наконец, возьмем казус расправы на месте без суда над преступником. Здесь не только нет общественно опасного деяния, но даже наоборот, такое деяние предотвращено.

Конечно, зло от лишних и неточных определений в наших законах уменьшено тем, что МВД и нарушители действуют меньше по закону чем по понятиям. Но толкает их так действовать именно неудобство, неприменимость закона.

Довести всё до определения – отличительная черта византийского права. «На всём протяжении истории византийского права прослеживается ярко выраженное стремление к систематизации материала»[244]. Периодические византийские кодификации, своды и редакции законов имели целью тоже закрепить все правовые положения раз и навсегда. Это желание уловить воздух было тем настойчивее, что дух закона был утрачен. Когда он был жив, не было ни кодифицирующей страсти, ни наводнения определений. С усилением этой мании упорядочения, незнакомой классическому праву, исчезают имена упорядочивателей, кроме имени государя – «и другие богобоязненные люди», анонимные юристы.

Главный порок византийского права – идеология, сентенции. Вместо подчинения закону император говорит о пользе правового государства и берет опеку над законом в свои руки. Начало конституции (указа) Юстиниана от 15.12.530 о составлении дигест, переваренного закона:

Тогда как среди всех дел нельзя найти ничего столь важного, как власть законов, которая распределяет в порядке божественные и человеческие дела и изгоняет всяческую несправедливость, мы, однако, обнаружили, что все отрасли законов, созданные от основания города Рима и идущие от Ромуловых времен, находятся в таком смешении […] мы приступили к высшему и полнейшему исправлению права – собрать и исправить все римские постановления […][245].

Как отмечает историк,

Украшая высокими моральными сентенциями свои законодательные своды, византийские императоры, однако, отнюдь не считали, что конкретный нормативный материал должен всегда последовательно претворять подобные принципы в жизнь. Они не считали себя связанными этими красиво выраженными мыслями[246].

Именно потому, что идеологически (в плане признания христианской любви, милосердия) всё человеколюбивое словесно было уже достигнуто, институт рабства мог благополучно существовать до самого конца Византии. Показателем того, что главное законодательное усилие перемещалось в сторону воспитания поведения благочестивого и богобоязненного, церковного, служит устрожение до смертной казни наказаний за браки между близкими родственниками, гомосексуализм, за некоторые ереси. О наказании монтанистов и манихеев «смертной казнью мечом» было записано уже конечно по-гречески, в латинской транскрипции; и слово ересь греческое, и инквизиция – византийское изобретение.

Наоборот, уходят из права – их нет в Эклоге (726-й или 741 г., дата спорна), первом после Юстиниана официальном законодательном своде, – нормы защиты прав, приобретения собственности, института давности, как если бы интерес, люди ушли в высокое, небесное.

«Правовой бум», правовая реформа в середине IX в. – ее связывают с началом Македонской династии и одновременно с деятельностью патриарха Фотия (820 – ок. 895 гг.), инициатора раскола (схизмы) Западной и Восточной церквей. Целью снова было «очищение» права, как при Юстиниане его «исправление». Отрясая с ног своих прах латинства, византийцы окончательно переводили право на греческий, создавали «греческого Юстиниана» – и собственно к расставанию с Римом дело и шло до тех пор.

Опять же конечно овизантинивалось гражданское право, в отношении публичного права – оно теперь сводилось к идеологии. В компактном общедоступном законодательном сборнике Исагоги, созданном в 885-м или 886 г. под рукой Фотия, раздел «О василевсе» объяснял, что он законная власть, обеспечивающая общее благо, беспристрастная, справедливая. Назначение императорской власти охранение оставшихся территорий, усилия по возвращению потерянных; цель – творить добро, блюсти Священное писание, установленные на семи святых соборах догматы, римские законы. Обязанности императора: отличаться православием, набожностью, христианскими добродетелями. Разумеется, о порядке выбора и назначения императора речи тут быть не может: кто самый благочестивый, тот и властвует. И тот, кто властвует, определяет, кто самый благочестивый. Собственно, это делает патриарх, но в назначении патриарха участвует император.

След римских законов сохранялся, правда, тем не менее, хотя и остаточный, например, в признании правомерности отмены закона без принятия отменяющего закона, просто через его неупотребление.

Церковная высшая власть, патриарх, тоже имел только идеологические обязательства перед правом – что собственно и означает тоталитарное правление. Патриарх определяется как живая икона Христа, деятельная истина. Поэтому, естественно, «только патриарх имеет право толковать установленные древними каноны, определения отцов церкви и постановления св. соборов»[247]. Государство как человек состоит из частей тела, главнее и нужнее всех василевс и патриарх; василевс обеспечивает мир души и благополучие тела, первосвященник – единомыслие и духовное согласие.

В фотиевской Исагоге император и патриарх неожиданно встают в положение почти двух властей. Реакцией на это было скорое, уже через двадцать лет, восстановление более строгого единовластия. В отмену фотиевской Исагоги был при Льве VI Философе (правил с 886 по 912 гг.) быстро создан Прохирон (подручное). В предисловии к Прохирону Лев Философ опять же вспоминал «великую для людей пользу от законов», но конечно не сам намеревался возвратиться в закон, а снова брал на себя роль покровителя права.

Мы привели свод законов к соразмерности, переложили сочетания латинских терминов на язык Эллады, учинили восстановление нарушенных законов, а некоторые из нуждающихся в исправлении с пользой исправили[248].

Как часто право подновлялось, так же оно и разваливалось. Константин IX Мономах (правил в 1042–1054 гг.) основал в 1043 г. в Константинополе училище права с такой риторикой, словно восстанавливал погибшую науку. Дошел текст его новеллы об учреждении этого, в хвалебном стиле того времени, «мусеона законоведения». Всё снова приходилось начинать с нуля. Мономах констатировал, что прежние императоры не выделяли зданий и окладов правоведам, молодежь училась у кого придется; но теперь в красивом здании Георгиевского монастыря открывается кафедра, профессор получает титул номофилака, экзегета и дидаскала законов, и право доступа к императору вслед за министром юстиции, у него будет библиотека по правоведению с библиотекарем, «ежегодно он имеет право получать жалованье в четыре литры, шелковую одежду, пасхальный подарок и “хлебные”», но за лекции пусть уже денег не берет. Номофилак посвятит свои ночи пониманию смысла законов, дни – преподаванию, должен знать оба языка. Главное, без диплома нового училища юристом стать будет нельзя, и пусть каждый знает, «что теперь уже не недавнее небрежение, но старинная точность законов царствует в общественных делах».

Теперь не надо, продолжал император, ехать ни в Рим ни в Бейрут. Он обещал снабдить юридические термины окончательно ясным объяснением, обеспечить однозначное, недвусмысленное толкование каждого закона. Гарантом всех этих благ будет он сам, от него теперь вы

[…] услышите живой голос законов, которому наша светлость позволила раздаться среди вас, закрыв, с одной стороны, все боковые двери и, с другой – широко распахнув одну-единственную дверь – имперскую […][249]

Новое училище стало действительно музеем. Там вернулись к латинской терминологии, но она уже звучала академически, вернулись к букве древнего законодательства – теперь это было уже безвредно для правовой практики, подчиненной вполне центральной единоличной власти. Эта школа права теперь уже выполняла только идеологическую роль, доказывала если не всему миру, то самим же византийцам, что они центр мира, единственная культурная держава, избранный народ под покровительством Бога, прямые и единственные наследники блистательной культуры эллинов и римлян.

Действительно, Константин Мономах был прав, в Бейрут и Рим ехать с надеждой получить юридическое образование было бесполезно. Ехать надо было – кто-то в Константинополе это уже знал, но сказать василевсу конечно не решился бы, – надо было ехать в Болонью, где как раз тогда складывалась новая ренессансная европейская школа права, на живой почве города-республики, такой же гражданской общины как и создатель классического права, Рим.

Византийская власть была идеологической. Она распалась бы, допустив сомнение в том, что василевс ромеев преемник римских августов, «господин всей земли» (ойкумены: так в официальной лексике обязательно назывался василевс), Константинополь был соответственно «царствующим городом» (Царьградом, по-русски). Остальные правители земли были формально подчинены ему, не могли именоваться равными титулами, на приемах поставлены церемониалом, хотя бы понятным только для ромеев образом, на зависимое место. Высокий гость мог не замечать, в чем и как он принижен. Константин VII Порфирогенет, император с семи лет в 912 г. (умер в 959 г.) в трактате «О церемониях» сообщал и тем самым рекомендовал: называть киевского государя «архонтом Руси»; раньше русские князья именовались только светлостями. К болгарскому царю обращаться так же, т. е. без признания его царем, но с добавлением «возлюбленный сын», потому что Болгария уже была к тому времени христианской. Каролинги после основания империи Карла Великого котировались очень высоко, «его светлость царь франков».

Византийские церемонии в описании французского хрониста XII в. Одо Дейльского, капеллана Людовика VII. Прибыв к королю в Регенсбург от Мануила I Комнина в 1147 г., они <послы из Византии> удивили тем, что стояли вручив письмо в ожидании ответа и сели только получив приглашение на скамеечках, которые принесли с собой. Поразила многословность послов, многократные возглашения «многая лета», бесчисленные поклоны. Хронист:

Чересчур чувствительный язык грамот, который не вытекал из чувства привязанности, не подобал бы не только императору, но даже комедианту […] французы, какими бы они ни были льстецами, даже если бы захотели, не могли бы сравняться с греками[250].

Епископ Годфруа Лангрский, враг империи, однажды невежливо прервал долгое говорение послов:

Братья, не говорите столь часто о славе, величии, мудрости, благочестии короля. Он сам себя знает, да и мы его хорошо знаем. Выкладывайте прямо и поскорее, что вы хотите![251]

Предположительно в 957 г. княгиня Ольга была в Константинополе, где по-видимому крестилась под именем Елены, потому что получила титул «дочери» императора, «игемона и архонтиссы русов». В посольстве было 100 человек, возможно 1000. Подробно посольство было описано самим Константином VII Порфирогенетом. Ольгу пригласили даже на встречу со всей императорской семьей.

Ее отчаянный сын через четырнадцать лет на краткое время испугал византийцев, когда с некоторой помощью болгар и венгров перешел через Балканский хребет во Фракию и как будто бы пошел на Константинополь. Русских было конечно мало для этого в сравнении с армией, в десять раз больше, которую мог выставить император Иоанн I Цимисхий. Но главной силой русских была их непобедимость. Ее понимал как свою главную силу и сам Святослав. Судя по тому, что формулу этой идеологии почти в одних выражениях передают наши летописи, византийские историки и исландские саги, непобедимость русских была общеизвестным и общепризнанным идеологическим, политическим и дипломатическим фактором. Ее выставляли вперед, на нее ссылались. Соответственно ее и надо было подтверждать. Она была силой, создавшей русское государство. Она определила и характер его права. До настоящего столкновения этой силы с Византией дело не дошло: Русь легко шла на договор, переходила на императорскую службу.