3. Идеологическая борьба Каутского в период от 80-х годов и до полемики против ревизионизма

Можно утверждать, что вся идеологическая борьба, которую вел Каутский с начала 80-х годов и непосредственно до лет, предшествующих началу первой мировой войны, была подчинена основной проблеме: определить сроки и условия перехода от капитализма к социализму, поскольку этот переход стал «исторической необходимостью» социальной эволюции. Рядом с этой проблемой и в неразрывной связи с ней стояла другая: гарантия идеологического развития партии, главного действующего лица истории, повивальной бабки нового социального порядка. В течение 30 лет Каутский не переставал вновь и вновь давить на одну и ту же клавишу, постоянно повторяя: допустить возможность того, что капитализм приведет общество к отношениям высшего порядка и равновесию, – значит лишить социализм его исторической миссии, а партию – ее политической функции.

Типичным было отношение Каутского к реформам Бисмарка начала 80-х годов, которые, с одной стороны, создавали предпосылки для эффективного социального законодательства, направленного на «интеграцию» трудящихся в рамках существующей системы, а с другой – показывали силу уже начинавшегося в то время вмешательства государства в регулирование развития экономики. Каутский – и это было знаменательно – сравнивал бисмарковский реформизм и его «государственный социализм» с попытками Тюрго, Неккера и Калонна, то есть с запоздалыми и обреченными на провал проектами спасти общество, находящееся на грани банкротства [32].

Упадок капитализма уже считался неминуемым. В этих условиях партия выступала в роли организации, чьи члены осознавали двойную необходимость упадка старого порядка и появления нового, а также предлагали средства для того, чтобы теоретическое сознание нового превратить в революционные действия. Перед партией отдельный ее член имеет «лишь обязанности и никаких прав» [33]. Партия представляет собой нечто вроде светской церкви, где «историческая необходимость», гарантированная законами эволюции, выступает в той же роли, что и божественная благодать в кальвинистской теологии.

После отмены бисмарковских исключительных законов Каутский объяснил роль социал-демократии как силы, призванной к постоянному развитию вплоть до проведения социальной революции. В ходе этого развития необходимо было найти лучшие условия для использования и расширения демократических свобод. Эти свободы обеспечивали возможности для активной деятельности социал-демократии. От них уже давно отказалась буржуазия, в частности немецкая буржуазия, которая шла в одной упряжке с юнкерством, была напугана движением к социализму и верила лишь в авторитарную власть. В почти экклезиастических выражениях Каутский в своем комментарии к тексту программы немецкой социал-демократии на Эрфуртском съезде (1891) показал исторические и политические причины «необходимости» победы социал-демократии. (Текст программы частично был написан самим Каутским, частично – Бернштейном.) Именно Каутский, объясняя роль социал-демократии, прибегал к церковным выражениям; он называл «борющуюся часть пролетариата» «воинствующей церковью» [34], а социализм – «благой вестью» и «новым евангелием» [35]. Анализируя тенденции экономического и социального развития, он предсказывал неминуемый приход социализма:

«Для тех, кто следит за ходом политического и экономического развития современного общества, в особенности в последнее столетие, не может быть никаких сомнений в том, что конечная победа пролетариата необходима» [36]

Следует отметить, что категория «необходимости» служила Каутскому как для утверждения неизбежности революции в историческом плане, так и для отрицания использования насилия в ходе ее подготовки. То, что исторически необходимо, в насилии не нуждается. Формы социалистического действия связаны с развитием современной демократии; социализм есть введение нового социального содержания в демократию. Он нуждается только в одном – в полной организационной и идеологической независимости (и в этом выражается его антагонистическая, революционная природа по отношению к сложившемуся порядку). В работе «Социал-демократический катехизис» (1893) Каутский пояснял, что пролетариат прибегает к насилию не для утверждения своих социалистических целей, а для защиты – в случае необходимости – условий своего политического существования и своего наступления на капитализм, если этот последний сделает ставку на реакционную карту. В рамках демократии насилие для пролетариата бесполезно и гибельно. В то время сказать «демократия в современную эпоху» означало прежде всего «парламентарную систему».

Уже в комментарии к Эрфуртской программе Каутский нападал на утопию противопоставления парламентарной системы прямому народному законодательству, утверждая, что оно может быть интеграционным и сочлененным элементом парламентаризма, но не альтернативой этому последнему. В одной из работ 1893 г., «Парламентаризм, народное законодательство и социальная демократия», полностью пересматривая точку зрения Маркса, выраженную в трудах, посвященных Парижской коммуне, Каутский говорил об одном из основополагающих пунктов политической методологии немецкой социал-демократии:

«В наши дни только слепой политик может утверждать, что представительная система при всеобщем голосовании может усилить господство буржуазии и что с целью разрушения этой власти необходимо в первую голову избавиться от представительной системы. Уже сейчас становится ясно, что подлинный парламентарный строй может быть как орудием пролетарской диктатуры, так и орудием буржуазии. Важнейшей задачей рабочего класса в его борьбе за политическую власть является не уничтожение представительной системы, а разрушение власти правительства над парламентом, с тем чтобы одновременно очистить пролетариату путь к этому парламенту» [37].

Совершенно ясно, что с этого момента для Каутского диктатура пролетариата стала эквивалентом использования парламента социал-демократическим большинством в целях руководства процессом преобразования общества. Он твердо придерживался того мнения, что для осуществления этой задачи необходимо правительство, стоящее на службе одного лишь пролетариата. Сначала для данной цели пролетариат не должен допускать никаких компромиссов с другими классами: в этом смысл революционного движения, и для этого он должен сохранять и усиливать свою независимость. Необходимо добиваться реформ в борьбе с правительством, а не путем политического соглашательства какого бы то ни было характера. Существуют три предварительных условия продвижения социал-демократии к власти: пропаганда, организация и победа на выборах. И по всем этим вопросам Каутский в первой половине 80-х годов полемизировал с лидером баварской социал-демократии Георгом фон Фольмаром. В центре полемики стоял вопрос об отношении к капиталистическому реформизму и социальным союзам. На утверждение Фольмара, который в рамках интересов социал-демократии не исключал возможности поддержки «государственного социализма» (Staatssozialismus), то есть правительственного реформизма, Каутский отвечал, что это означает создать предпосылку того, что правящие классы смогут разъединить силы пролетариата. Единственное направление движения социал-демократии – это создание союза с крестьянством и интеллигенцией при условии, что те и другие примут программу социал-демократии.

В частности, проблема отношений между социал-демократией и крестьянством стала для Каутского предметом систематического анализа и нашла свое высшее выражение в его работе «Аграрный вопрос» (1899). Дискуссия по вопросам стратегии по отношению к крестьянству стала для него настоящей ареной идеологической борьбы против тех, кто, подобно Фольмару, Давиду, Шенланку и Кварку, властно требовал политики поддержки мелкого и среднего крестьянства, с тем чтобы оторвать его от партии Католического центра (в особенности в Южной Германии); партия эта считала, что сельскохозяйственное производство вовсе не утрачивает своего значения. С середины 80-х годов до конца столетия Каутский постоянно защищал свой тезис о том, что разорение мелких собственников неизбежно из-за следствий капиталистической концентрации и что выработка социал-демократической программы мер в поддержку крестьянства приведет к созданию мелкобуржуазного социализма, а это несовместимо с марксистской программой социал-демократии. Кроме того, утверждал он, во всех передовых странах крестьянство постоянно теряет не только свое экономическое, но и политическое значение.

«Сельское хозяйство, находящееся в зависимости от промышленности или же связанное с промышленностью, находится наравне с самой промышленностью в стадии постоянных переворотов, непрерывно порождающих новые формы. Этот процесс революционного преобразования сельского хозяйства находится пока что в самой начальной стадии, но он быстро продвигается вперед. Защита крестьянства, попытка защитить старые формы независимого крестьянского хозяйства могут рассматриваться лишь как препятствие для этого процесса… Социал-демократическая аграрная программа, основанная на защите мелкого крестьянства, была бы не только бесцельной, но, что еще хуже, самым серьезным образом повредила бы социал-демократии» [38].

В борьбе между двумя основными классами – буржуазией и пролетариатом – крестьяне могут встать на «позицию нейтралитета», даже на позицию поддержки социал-демократии в том случае, если осознают, что корни их разорения кроются в капитализме, и поймут значение возможностей, представляемых социализмом для возрождения сельского хозяйства.

Позиция Фольмара и других по аграрному вопросу явилась первым грозным признаком возникновения «ревизионизма», предвестником бури, вызванной Эдуардом Бернштейном (являвшимся в то время одним из виднейших марксистов в немецкой социал-демократии), когда на страницах «Нойе цайт» в 1896 году он предпринял публикацию целой серии статей под общим названием «Проблемы социализма», в которых открыто требовал пересмотреть Марксов анализ капитализма. Загнанный в угол полемикой, Бернштейн впоследствии решил систематизировать свои мысли в знаменитой книге «Проблемы социализма и задачи социал-демократии». Бернштейн обрушился на «теорию краха» капитализма, утверждая, что капитализм достиг нового равновесия и создал новые орудия контроля над анархией рынка. Он отрицал обоснованность предвидения Маркса о концентрации производства при капитализме, опровергнутой жизнеспособностью мелких и средних предприятий. На примере постоянного численного роста средних классов он подчеркивал политическое и социальное значение их жизнеспособности. Он выступал против марксистской концепции революции, которая, по его мнению, являлась обобщением прошлого исторического опыта («опыта 48 года»), и указывал на то, что в гегельянских диалектических предпосылках заложена основа абстрактной революционной метафизики. Не революция, а реформы; не изоляция пролетариата, а союз с демократическими слоями буржуазии; не теория «необходимости» социализма, а теория его «возможности» составляли предпосылки социализма и могли лечь в основу задач социал-демократии. Наконец, уверенный в том, что социал-демократия фактически уже является реформистской партией, Бернштейн призывал ее освободиться от пустой оболочки революционности, препятствовавшей ее дальнейшему росту.

«Влияние социал-демократии, – утверждал Бернштейн, – было бы намного сильнее, нежели в настоящий момент, если бы она нашла в себе мужество освободиться от давно изжившей себя фразеологии и показать себя в настоящем свете, то есть социал-демократической реформистской партией».

И, обращаясь ко всей партии, он продолжал:

«А что, собственно, в настоящий момент представляет собой социал-демократия, если не партию, которая пытается достичь социалистического преобразования общества с помощью демократических и экономических реформ?» [39]

В рамках полемики, вспыхнувшей в среде немецкой и международной социал-демократии вокруг положения Бернштейна, книга Каутского «Бернштейн и социал-демократическая программа. Антикритика» стояла рядом с известной брошюрой Розы Люксембург «Социальные реформы или революция». Оба эти произведения были весомым отпором теоретическому ревизионизму. В них было систематизировано все, что до этого появилось в многочисленных выступлениях на страницах партийной печати. Всем положениям Бернштейна Каутский противопоставил свои, имеющие целью подтвердить «революционную» природу социал-демократии, поскольку реформистская социал-демократия была бы просто нонсенсом и представляла бы собой перерождение самой социал-демократии в партию, находящуюся в подчинении у буржуазии. Примечательно, что Каутский никак не пытался защищать «теорию краха» капитализма в экономическом смысле. По его словам, подобная теория представляла собой результат вульгарной интерпретации учения Маркса, который отнюдь не являлся сторонником теории абсолютного обнищания пролетариата. «Крах» капитализма мог произойти и зависел лишь от социально-политических факторов, обусловленных, естественно, капиталистической экономикой, которая, с одной стороны, основана на эксплуатации пролетариата и всегда ведет его к относительному обнищанию, против которого трудящиеся постоянно борются с помощью собственных организаций, а с другой – неспособна избежать кризисов, вызываемых тенденциями к снижению уровня потребления, а стало быть, и к перепроизводству. Кризис капитализма зависит от обострения классовых столкновений. Бернштейн двусмысленно истолковывал как концентрацию производства при капитализме, так и положение средних слоев. Власть капитализма становится все более концентрированной, и развитие средних слоев происходит под его возрастающим контролем. Промежуточные слои не имеют иной альтернативы, как подчиниться этому или, руководствуясь политической точкой зрения, обратиться к социал-демократии в рамках постоянного роста социальных и политических столкновений. Развитие демократии совпадает с ростом пролетариата, тем более что демократическая система, «прогрессивная демократия в современном индустриальном государстве возможна лишь в форме пролетарской демократии, то есть в связи с новым социальным строем» [40]. Поскольку все это соответствует действительности, то социал-демократическая партия любой ценой должна отказаться от требования Бернштейна превратиться в партию демократическо-реформистского толка.

«После организации пролетариата в независимую политическую партию, – утверждал в заключение Каутский, – партию, сознательно ведущую классовую борьбу, ее целью станет отмена частной собственности на средства капиталистического производства и отмена самого частного капиталистического производства; ее знаменем должен стать социализм, но не в качестве завершения, а в качестве преодоления либерализма; она должна не ограничиться демократическо-социалистическими реформами, а превратиться в партию социальной революции» [41].

В годы между концом XIX и началом XX века Каутский вел постоянную и последовательную теоретическую борьбу, приводя доводы о необходимости революционной перспективы для пролетариата и его идеологической независимости. Социал-демократия должна оставаться революционной партией и готовиться – как единая сила – взять власть в свои руки. В ходе полемики в связи с «казусом Мильерана» из-за участия этого представителя французского социализма в правительстве Вальдек – Руссо Каутский решительно выступал против какого бы то ни было участия социалистов в буржуазном правительстве, если оно не вызвано исключительными обстоятельствами, например такими, как самозащита от реакции, а выражает идеологию постепенных реформ и реформизма. Деятельность социалистического правительства могла быть только результатом выступлений пролетариата, «достаточно сильного для того, чтобы начать победоносную борьбу против всего буржуазного мира» [42].

В той же мере, в какой он выступал против теоретического ревизионизма и социалистического министериализма, Каутский вел яростную полемику и против тенденций, уже крепнувших в рядах «свободных профсоюзов», связанных с социал-демократией, тенденций, ведущих к политическому «нейтралитету». Хотя и верно, что профсоюзы не представляют собой политической организации, говорил Каутский, но, поскольку они являются организационным выражением борьбы пролетариата, они не должны вступать в политически напряженные отношения с социал-демократией. А к этому как раз и ведет «нейтралитет», за которым просматриваются попытки защитить партикулярные и корпоративные интересы отдельных звеньев рабочего класса и потеря общей перспективы. Отсюда – защита «профессиональных интересов в ущерб интересам классовым» [43].

В обстановке, когда и теоретический ревизионизм, и тенденции профсоюзов к «нейтрализму» создавали угрозу революционной «целеустремленности», Каутский предпринял мощную атаку против партикуляризма, эмпиризма, а в конечном счете против «стихийности» как стремления к достижению ближайших целей, утверждая, что стихийность ведет к дроблению сил, а социализм – к их сплочению и что для победы над стихийностью необходимо воспринять марксизм как всеобъемлющую науку социального развития, как науку, которая может быть создана лишь учеными-социологами, то есть интеллигентами, и может быть внесена в пролетариат лишь извне. По Каутскому, это не означало политического примата интеллигентов по отношению к пролетариату, а лишь определяло их специфическую профессиональную роль. Пролетариат на собственном опыте знает, что значит эксплуатация, и передает политической организации собственный опыт классовой борьбы; ученый теоретически понимает, на чем основана эксплуатация, и указывает «смысл» борьбы для ее преодоления. Партия является таким синтезом, в котором эти два компонента находятся в единстве. «Пролетариату от ученых надо получить знание о цели, – писал Каутский, – зато он не нуждается в них при выборе направления классового движения» [44]. И по основному пункту социалистической науки как элементу, внесенному «извне» (как известно, Ленин, особенно в книге «Что делать?», использовал это понятие для доказательства правомочности понятия «профессиональный революционер»), Каутский заключал: «Таким образом, социалистическое сознание есть нечто извне внесенное… в классовую борьбу пролетариата, а не нечто стихийно… из нее возникшее» [45].

Для достижения своих целей партия нуждается в теоретическом единстве, но это единство не может принести плодов, если сама партия, являющаяся его выражением, не организована практически. Поэтому Каутский в своей открытой полемике против ревизионизма выступал за партийную дисциплину, то есть за подчинение меньшинства большинству, за борьбу в целях достижения единства мысли как условия единства действий, поскольку «единство мысли и действий членов партии есть необходимое условие успеха их выступлений» [46].

Другим необходимым компонентом теоретической борьбы Каутского в защиту исторической обоснованности революционной перспективы был анализ, связанный с «будущим капитализма». В противоположность Бернштейну Каутский утверждал, что «теория автоматического краха» капитализма, которая приписывалась Марксу, была самым настоящим искажением, хотя Маркс и подчеркивал объективную тенденцию капитализма к кризисным ситуациям, обусловленным снижением уровня потребления. В 1902 году, на этот раз возражая Туган-Барановскому, Каутский дал теоретически ясное объяснение своей точки зрения, согласно которой объективные границы, в которые экономика ставит капитализм, не вызывают невозможности экономического развития, а обостряют классовые противоречия до такой степени, что ведут к необходимости революционной борьбы за социализм. Снижение уровня потребления, вызванное эксплуатацией, порождает кризисы перепроизводства, а кризисы – основа обострения борьбы между капиталистами и пролетариями.

«Продолжение капиталистического производства, естественно, возможно и при хронической депрессии, но оно становится невыносимым для массы населения, которое вынуждено искать выход из поголовной нищеты, выход, который оно может найти только в социализме» [47].

Самым цельным произведением Каутского против ревизионизма, в котором он разработал основные темы, затронутые еще в годы острой полемики между реформистами и революционерами, была «Социальная революция». Лейтмотивом этой книги было отрицание эры демократических реформ, на которую рассчитывали и о которой говорили ревизионисты-реформисты. Выдвинутое ими положение опровергалось фактами. Наступающую эру европейские страны встречали усилением государственной власти, за которым стояла решимость привилегированных классов выступать против пролетариата. Вследствие непрерывного процесса концентрации при капитализме среди привилегированных классов все большее влияние приобретал финансовый капитал, который во внутренней политике выступал против демократических и социальных реформ по всему фронту, а во внешней – был активным сторонником агрессивной империалистической политики. В то же время в ходе капиталистического развития все больше росла сплоченность пролетариата, руководимого все более усиливающимися социалистическими партиями. Именно из этой исторически несоединимой антиномии (с одной стороны, консервативный блок, склонный к реакции и империализму, с другой – пролетариат, стремящийся к социализму и интернационализму) и формировался характер этой эпохи как эпохи борьбы между реакцией и революцией. Но где гарантия, что в ходе этой борьбы победит именно пролетариат? Каутский выдвинул аргумент, ставший у него основным: буржуазия – это исторически «лишний» элемент, в то время как пролетариат исторически необходим.

«Таким образом, одновременно со средствами, через которые выражается мощь пролетариата, развиваются и средства капитала. Целью этого развития не может быть ничего, кроме великой решительной борьбы между тем и другим, борьбы, которая окончится лишь после победы пролетариата, поскольку класс капиталистов является лишним, в то время как пролетариат стал незаменимым классом общества. Класс капиталистов не в состоянии устранить или уничтожить пролетариат. После каждого поражения пролетариат будет возрождаться и снова становиться еще более грозной силой. После первой своей великой победы над капиталом, которая даст ему политическую власть, ему останется сделать лишь одно – воспользоваться ею для уничтожения капиталистических отношений» [48].

Важно отметить: Каутский подчеркивал тот факт, что капиталистическая буржуазия смогла обеспечить себе политическое влияние на большинство мелкой буржуазии, крестьян и интеллигенции, и поэтому социалистический пролетариат должен был готовиться к борьбе против хорошо организованного консервативного блока сил.

Что же касается «форм и орудий социальной революции», то Каутский выражал убеждение: при политических и общественных отношениях, типичных для индустриально развитого общества, «вооруженное восстание с борьбой на баррикадах и тому подобными военными действиями» в Западной Европе вряд ли можно предвидеть и едва ли они смогут играть «решающую роль». Тем не менее он был убежден, что основным орудием социальной революции должна стать забастовка [49]. Впоследствии под влиянием революции 1905 года Каутский изменит эту точку зрения, но лишь на время.

В 1903 – 1904 годах теоретик социал-демократии был убежден, что исторические «приметы» недвусмысленно свидетельствовали в пользу его истолкования. Съезд социал-демократической партии в Дрездене, состоявшийся в 1903 году, завершился решительным поражением ревизионистского крыла. В этом же году немецкая социал-демократия добилась большой победы на выборах. В Бельгии, Голландии, Швеции, Италии прошли крупные забастовки, имевшие чисто политическое значение. Каутский чувствовал приближение демократической революции в России. Ее победа могла бы нанести мощный удар по международному консерватизму, и ее исход «принес бы в Западную Европу политическую власть пролетариата и дал бы возможность пролетариату Восточной Европы сократить этапы собственного развития» [50].