Глава 31 Век антиутопий. Антиутопия как наиболее рельефное выражение пессимистического видения будущего

В XX в. антиутопия явила собой наиболее рельефное выражение антисциентизма и антитехнократизма, выступила как абсолютно полное и концентрированное воплощение пессимистического выражения будущего. В ней глобальные противоречия современного общества достигают предельных форм выражения, гипертрофируются и в таком виде экстраполируются в будущее, тем самым лишая его всякой позитивной ценности. В отличие от принципа надежды (по выражению Э. Блоха), внутренне присущего утопизму прошлых эпох, в антиутопии постулируется принцип отчаяния. Для антиутопии характерно отречение от всего того, на чем стояла прежняя утопическая мысль: от веры в разум и в возможности человека, от установки на равенство и счастье людей, от преданности идее прогресса и от надежд на педагогику, от представлений о естественности добра и необходимости социальной справедливости. Она строится на абсолютном пессимизме, исключающем какую бы то ни было веру в духовные и нравственные силы человека. Субъект антиутопического творчества полностью отрицает утопию как представление о недостижимом желаемом. С его точки зрения, развитие общества идет к достижимому нежелаемому. Однако разувериться в возможности добра и справедливости не значит избавиться от иллюзий. Отрекшись от традиционных утопических ценностей, антиутописты не смогли преодолеть утопический подход как таковой к социальной действительности. Детализированным, непротиворечивым и однозначным картинам идеально совершенного общества, изображаемого утопистами прошлых эпох, ныне противопоставляются столь же однозначные и непротиворечивые картины идеального несовершенного общественного устройства будущего.

В конгломерате беспрерывно сменяющих друг друга антиутопий или негативных утопий (дистопий) непреходящей популярностью пользуются, однако, немногие. Среди них прежде всего «Мы» Е. Замятина (1884–1937), «О дивный новый мир» О. Хаксли (1894–1963) и «1984» Дж. Оруэлла (1903–1950). Е. Замятин в некотором смысле является родоначальником этого жанра (мы говорим «в некотором смысле», поскольку антиутопизм, понятый как негативная реакция на те или иные идеалы позитивного утопизма, существовал задолго до Замятина). Замятин первый в полной мере связал данный жанр с критическим осмыслением последствий научно-технического прогресса, а также с реальной опасностью становления тоталитаризма, еще мало кем осознанной в то время. Этим он придал ему новое направление и смысл. К настоящему времени его роман «Мы» стал классическим произведением антиутопического жанра.

О. Хаксли задумал свой роман как пародию на технические утопии Г. Уэллса. В своем романе он ярко и красноречиво нарисовал образ богатого утилитарного стандартизованного и полностью подчиненного власти технократов общества будущего. Действие романа происходит в VII в. «Эры Форда», девизом которого являются три принципа: «общность, идентичность, стабильность».

«Дивный новый мир» состоит из обезличенных людей, от рождения предназначенных для выполнения определенных трудовых функций. «Воспитание» человека здесь начинается с момента эмбрионального развития, которое происходит в специальных колбах. Для каждого индивидуума без исключения, от высшего (альфы) до слабоумного (морона), устанавливается раз и навсегда определенный режим труда, отдыха, одежды, напитков и т. д. Хаксли подчеркивает, что этот рационализированный, благоустроенный и комфортабельный мир в корне противоречит подлинно человеческой жизни и человеческим чувствам. Показателен в этом отношении следующий описанный в романе эпизод. В «дивный новый мир» случайно попал молодой человек, Дикарь, воспитанный в индейской резервации на классических произведениях Шекспира и мифах. В диалоге с Главным контролером Европы Мустафой Мондом этот юноша выразил свое возмущение по поводу только что открытой им цивилизации и потребовал права быть несчастным:

«– Не хочу я удобств. Я хочу Бога, поэзии, настоящей опасности, хочу свободы, добра и греха.

– Иначе говоря, Вы требуете право быть несчастным, – сказал Мустафа.

– Пусть так, – с вызовом ответил Дикарь, – Да, я требую.

– Прибавьте уж к этому право на старость, уродство, бессилие, право на сифилис и рак; право на недоедание; право на вшивость и тиф; право жить в вечном страхе перед завтрашним днем; право мучиться всевозможными лютыми болями.

Длинная пауза.

– Да, это все мои права, и я их требую»[206].

Хаксли полагает, что в будущем общество в результате развития научно-технического прогресса превратится в социально устойчивый тоталитарный строй. Предвидимые достижения физико-технических, химико-биологических и социально-психологических циклов наук позволят правящей элите, с одной стороны, материально умиротворить массы и тем самым избавить общество будущего от экономических предпосылок возмущения масс, с другой – осуществить глубокую революцию человеческого тела и духа, т. е. сформировать конформистский тип человека, не способного к борьбе и самостоятельному мышлению. Конечным итогом этих преобразований объективно будет разрешение проблемы счастья, суть которой сводится к тому, чтобы заставить людей полюбить свое собственное рабство и тем самым обеспечить устойчивость и равновесие социального организма.

Специфика антиутопий состоит в том, что они не содержат позитивных идеалов и конструируют пессимистические образы будущего. Эти образы являются, во-первых, результатом доведения до абсурда идеалов позитивного утопизма, во-вторых – результатом доведения до максимума некоторых реальных тенденций в развитии общества, особенно тенденций в развитии науки и техники.

В первом варианте антиутопия не обязательно должна выдвигать свою систему ценностей. Ее создателей больше интересует, как выглядел бы мир в случае успешного осуществления идеалов противоположной стороны. Причем цель данного рода утопий – дать такое описание этих идеалов, которое доказало бы, что они в корне антигуманны, вредны и неосуществимы.

Во втором варианте, однако, антиутопия выражает протест, определенную реакцию на те или иные социальные процессы в условиях современного общества и на те вполне реальные последствия, которые они в этом обществе вызывают.

В результате мрачные картины, изображаемые антиутопией, представляют собой предупреждение, предостережение по поводу судьбы, ожидающей человечество, если оно не свернет с того пути, по которому идет. Они, как и идеалы позитивного утопизма, отражают реальные проблемы своей эпохи, придают им выразительность, выпуклость и тем самым способствуют их разрешению. Причем особенно важную роль здесь играет художественная форма выражения антиутопического произведения. Именно с помощью художественных средств антиутопия способна дать наиболее рельефное представление о парадоксальных и грозных перспективах тех или иных тенденций общественного развития, высветить скрытые от простого наблюдения многие аспекты и стороны социальной действительности. Абсурдность бытия, которая еще большинством не замечена и не осознана, выступая объектом художественной гиперболизации, становится зримой, очевидной. В этом великая гуманистическая сила, значение и актуальность антиутопии.

Тотальная организация, тотальный контроль, тотальный обман и самообман – вот три кита, на которых в основном строятся современные антиутопии. Современный антиутопизм представляет собой своеобразную форму критики технической цивилизации, ее болезней и пороков, выступает как честная попытка предупредить, указать, какие беды и опасности, препятствия и трудности возможны и вероятны на пути человечества. В этом смысле антиутопизм сознательно или бессознательно является манифестацией необходимости иного, лучшего мира. Его критика настраивает, заставляет людей задуматься.

Американский философ Г. Маркузе, например, вполне серьезно опасался, что наметившиеся тенденции в развитии современного капитализма, если им не воспрепятствовать, приведут к превращению человеческого общества в «дивный новый мир» Хаксли и оруэллианскую звероферму. Стоит отметить, что фантастические образы будущего романов-антиутопий как навязчивая идея неотступно преследуют представителей всех форм пессимистического утопизма и тем самым способствуют более глубокому осознанию негативных тенденций в развитии современного общества.

Вообще в наше время свою полезность утопия сохранила прежде всего в качестве специфического жанра научно-фантастической литературы. Полезность утопии обнаруживается в том, что она позволяет предвосхищать вероятное отдаленное будущее, которое на данном уровне познания не может быть научно предсказано в конкретных деталях; она может и предвосхищать отрицательные социальные последствия человеческой деятельности, опасности нежелательных тенденций в развитии общества. Именно такими являются романы К. Чапека «Война с саламандрами», Р. Бредбери «451° по Фаренгейту», К. Воннегута «Колыбель для кошки», Лао Шэ «Записки о кошачьем городе» и др. Сюда можно отнести также «Туманность Андромеды» И. Ефремова, «Магелланово облако», «Возвращение со звезд» С. Лема, «Трудно быть богом», «Полдень, XII век» Стругацких и др. Особого внимания в этом плане заслуживает знаменитая антиутопия А. Платонова «Чевенгур».

Подобного рода утопии, несомненно, оказали значительное стимулирующее воздействие на развитие такой отрасли социологии, как социальное прогнозирование, в частности, вызвали к жизни методы нормативного прогнозирования и сценариев с целью анализа и оценки желательности и вероятности предполагаемого развития событий.

Тем не менее, несмотря на ряд параллелей как в социальном, так и гносеологическом смысле, классическая позитивная и современная негативная утопия не равнозначны и не тождественны, ибо если позитивный утопизм помимо критики «сущего» выдвигает идеалы «должного», то негативный утопизм ограничивается лишь критикой «сущего», прямо не выдвигая идеалов «должного». В лучшем случае идеалы негативного утопизма могут присутствовать в скрытой форме, косвенно, опосредованно вырисовываться из контекста самого содержания того или иного произведения данного жанра. Иными словами, нормативный элемент, всегда так или иначе присущий позитивному утопизму, в негативной утопии выражается в незначительной степени и проявляется лишь в отрицательной форме. И что здесь интересно: не всегда просто ответить, каков вариант предпочтительнее. Если благие намерения позитивного классического утопизма грозили нередко обернуться (а иногда и на самом деле оборачивались) адом, то мрачные картины будущего антиутопий если и не прокладывают дороги в рай, то, по крайней мере, предупреждают о возможных опасностях. В этом очередной парадокс утопического творчества.