Глава 21 Проблема направленности мировой истории: линейность, цикличность, волнообразность

С древнейших времен человек, обращаясь к прошлому, стремился проникнуть в суть минувших событий, понять, представить и объяснить исторический процесс. И каждый раз он строит свой образ прошлого, опираясь на сложившиеся интеллектуальные схемы и теоретические принципы, ориентируясь на привычные и понятные ему ценности и идеалы общественной жизни. Это неслучайно – постижение истории нужно человеку не само по себе, в ней он ищет ответы на вопросы, волнующие людей сегодня, в современности. Обращаясь к прошлому, историк вопрошает его о настоящем и будущем, ищет способы и формы наилучшего общественного устройства, определяет пути оптимального развития.

Именно поэтому концептуальные модели истории, предложенные теоретиками разных научных школ в разные исторические эпохи, так отличаются. В них сложнейшим образом переплетаются объективная истина и социальный миф, реально существующее и желаемое, взгляд в прошлое и устремленность в будущее. Каждая концептуальная модель – это базовая научная интуиция, интуиция истории как целого. Сравнивать эти модели можно и нужно, но при этом необходимо помнить, что отдельные видения истории – это как картины разных художников, представляющих мир в оригинальных творческих измерениях: у каждого своя логика, свой замысел, свои ценности и мотивы.

Во многом благодаря этим моделям история каждый раз являет нам торжество настоящего над прошлым, модели заново воскрешают, реконструируют прошлое для современности, открывая в нем неведомые грани. Они извлекают из забвения все новые и новые факты, когда-то непонятые равнодушными современниками, и создают неожиданные образы прошлого, заставляя их служить будущему. Вооружившись этими методологическими установками, перейдем к рассмотрению основных парадигм исторического знания.

Традиционно выделяют две крупные модели, или парадигмы, исторического процесса – линейно-стадиальную и циклическую. Каждая из них в качестве некоего архетипа, связанного с восприятием времени, сформировалась еще в древности. Линейно-стадиальная модель – в иранско-зороастрийской сре-де и ветхозаветном сознании (на этой базе сложилась христианская историософия). Циклическая модель – в древнеземледельческих цивилизациях, получив философскую интерпретацию в Древней Греции (Платон, стоики). И та, и другая модель получила свое дальнейшее развитие.

Линейно-стадиальная модель, возникнув, как уже отмечалось, на базе религиозного сознания, сформировалась в рамках новоевропейской культуры и связана с именами таких мыслителей, как Тюрго, Кондорсе, Сен-Симон, Гердер, Гегель. Сегодня данный подход дал жизнь двум основным направлениям: формационному и модернизационному. Общим для них является тождественное понимание пространства исторических изменений, единое и имеющее структуру слоеного пирога, причем в его центре находится западноевропейская история с правильным (образцовым) расположением слоев от нижнего к верхнему: от первобытности к коммунистическому обществу – по Марксу, или от первобытности к постиндустриальному обществу (с некоторыми вариациями наименований) – по У. Ростоу, Беллу, Тоффлеру и др. По краям пирога «тесто смялось», т. е. слои деформированы, хотя общая закономерность движения от нижних слоев к высшим сохраняется с поправками на «конкретно-историческую специфику». Другими словами, каждое общество должно пройти определенные стадии развития, являющиеся универсальными и неизбежными.

Линейные теории, утвердившиеся в науке еще в эпоху Просвещения, достигли своего апогея в творчестве К. Маркса, предложившего рассмотреть общественное развитие как естественно-исторический процесс смены общественно-экономических формаций и тем самым утверждавшего универсальный и закономерный характер прогресса социума. Взгляды К. Маркса рассмотрены в главе «Развитие общества как естественно-исторический процесс. Формационное членение истории», поэтому перейдем к анализу современных эволюционистских теорий, развивающих марксистские положения. В 1950—1960-е гг. получили широкое распространение теории линейного социального развития, обосновывающие тезис о первичности технико-технологического процесса по отношению ко всем остальным сторонам общественной жизни. Согласно этим теориям технологический уклад обусловливает изменение форм культуры, причем его совершенствование с необходимостью влечет социокультурную эволюцию любого общества в направлении запад-ного эталона. Западные общества выступают в качестве образца для технологически и экономически отсталых стран, культурные особенности которых рассматриваются как вторичные по отношению к универсальности технико-технологического и экономического прогресса.

В этом интеллектуальном и мировоззренческом контексте американским экономистом У. Ростоу (1916–2003) была разработана теория стадий роста. В ней проводится мысль, что любое общество проходит через пять стадий экономического и технологического развития, которые, как марксистские формации, сменяют друг друга. Все начинается с традиционного общества с присущей ему примитивной технологией, основанной на мускульной силе людей и животных. Этому типу технологии соответствует особая форма культуры, базирующаяся на межличностных связях между людьми. Затем идут этапы транзита, взлета и зрелости, и весь процесс заканчивается пятой стадией общества массового потребления, на которой структура экономики смещается в сторону производства товаров длительного пользования и сектора услуг. Как следствие, в культуре начинают доминировать ценности индивидуального успеха, расширенного потребления и гедонизма. У. Ростоу полагал, что этот путь пройден от начала до конца лишь США и западным миром, тогда как для остальных стран его завершение является более или менее далекой перспективой. У. Ростоу выдвигает тезис: незападные общества могут резко ускорить этот процесс путем заимствования образцов социально-экономического устройства у более развитых стран. Причем перенимать можно не только промышленные и управленческие технологии, но и социокультурные институты, нормы и ценности. Так западная культура выдвинула еще один аргумент в пользу необходимости ее доминирования в мире.

Философской базой этих идей является парадигма перехода от традиционного состояния к современному, представленная, в частности, в работах Т. Парсонса. Он полагал, что глубинной причиной успехов Запада является сквозная рационализация всех сторон общественной жизни. Именно эта причина, по его мнению, стала фактором перехода западных обществ к современному капиталистическому состоянию. В работах Т. Парсонса и других исследователей феномен рациональности приобрел такое значение, что начал рассматриваться в качестве универсальной ценности и цели развития. В предисловии к английскому переводу «Социологии религии» М. Вебера американский социолог пишет: «Едва ли можно сомневаться, что современное западное общество стало первичной моделью для всего мира». Формирующаяся рациональность зрелого капиталистического общества представляется им наивысшим, самым развитым типом рациональности, к которому постепенно должны прийти и другие культуры.

Свое дальнейшее развитие эта группа идей получила в рамках теории модернизации, созданной в 1950-е гг. и приобретшей популярность в 1970—1980-е гг. Под модернизацией понимается процесс перехода обществ от традиционного состояния к экономике и предпринимательству капиталистического типа, гражданскому обществу и правовому демократическому государству, формальным свободам, секуляризации и т. д. Модернизационные изменения, начавшиеся в Западной Европе на рубеже Возрождения и Нового времени, протекали на основе собственных эндогенных, экономических, социально-политических и социокультурных предпосылок и отвечали потребностям развития европейских обществ. Модернизация, реализуемая на собственной культурной основе, помогла продуктивно решить возникшие к тому времени проблемы и в то же время не нарушить органичность и преемственность развития. Такой тип изменений получил название органичной модернизации.

Правда, основания модернизационных изменений Запад заимствовал в культурных эпохах и ареалах, далеко отстоящих от него во времени и пространстве. Так, в качестве эталона были приняты многие смыслы античной культуры (рационализм, формальное право, демократия), а также ценности средневекового общества, особенно той его фазы, когда начался процесс перехода от аграрно-сословной цивилизации к городской. Больше того, модернизационные процессы Нового времени вдохновлялись этими далекими образцами и носили подчас откровенно подражательный характер.

Начиная с XIX в., модернизационные процессы стали выходить за пределы Западной Европы, охватили Восточную Европу, Азию, Латинскую Америку и составили важнейшее содержание процесса мирового исторического развития. Указывая на универсальное содержание модернизации, крупный специалист по этой проблеме, израильский ученый С. Эйзенштадт (р. 1923) дает ей следующее определение: «Модернизация – это процесс изменения тех типов социальности, экономических и политических систем, которые развивались в Западной Европе и Северной Америке в XVII–XIX вв. и затем распределились на другие европейские страны, а в XIX и XX вв. – на южноамериканский, азиатский и африканский континенты»[150].

Принципиально важно отметить, что за пределами англосаксонского ядра западной цивилизации процесс модернизации развивается по совершенно другим законам, имеет иные стимулы и культурные основания. В странах Восточной и Южной Европы, Азии, Африки и Латинской Америки, как правило, модернизационные изменения не имеют укорененности в культуре, протекают не на основе созревших эндогенных социально-экономических и духовных предпосылок, а в результате продиктованной извне необходимости. Причины выхода на путь модернизационного развития находятся в агрессивном влиянии Запада на неевропейские страны либо путем прямой экспансии, либо путем жесткого вызова, который он бросает своими притязаниями в экономической, геополитической, информационной и духовной сферах. Такой тип модернизации получил в научной литературе название вторичной, или догоняющей. Ее сущностной чертой является неорганичный характер, неукорененность движущих сил модернизации в структуре социальности, чуждость ее целей и идеалов системам ценностей незападных обществ, что приводит к нарушению их единства и преемственности развития.

Российский философ Н.Н. Зарубина справедливо отмечает, что важным фактором догоняющей модернизации является так называемый демонстрационный эффект – стремление к подражанию в образе, стиле, а главное – уровне и качестве жизни развитым странам. С одной стороны – это стремление характерно для всех слоев общества, но осуществить его удается, естественно, только наиболее материально обеспеченной верхушке, для которой демонстрационный эффект служит важнейшим стимулом предпринимательской активности. С другой – демонстрационный эффект, ориентируясь на заимствование образа и уровня жизни, на гедонистические ценности, не создает устойчивых производственных и предпринимательских ориентаций, которые подменяются авантюристическим стремлением к максимальной наживе при минимальной рациональности и примитивизме хозяйственных установок[151].

Вэкономике модернизация связана с внедрением наукоемких технологий, углублением разделения труда, формированием рынков товаров, капиталов и услуг, ростом независимости экономики от политической жизни. Всфере политики модернизация предполагает постепенное формирование политической системы современного западного образца – с единством политического пространства и политической культуры, разделением властей и установлением демократии, формированием у широких масс стремления участвовать в политической жизни. В социокультурной сфере модернизация – это развитие индивидуализма и безличных форм социального взаимодействия как базовых; секуляризация и растущее разнообразие форм духовной жизни; рационализация сознания на основе широкого распространения достижений научно-технического прогресса и специфических форм рыночного регулирования экономики и предпринимательства. Но главная цель социокультурной модернизации – формирование духовных и нравственных предпосылок для новых форм деятельности, в первую очередь стимулов хозяйственной и предпринимательской активности. Развитие социокультурных предпосылок модернизации может ее облегчить и ускорить, а отсутствие таковых, неприятие общественной нравственностью и культурой приводят к срывам модернизации и попятным тенденциям развития.

Очевидно, что вопрос реализации всех этих задач упирается в создание необходимой социальной среды, в которой могут быть использованы современные технологии и продуктивно функционировать политические и социокультурные институты. Если конкретизировать мысль, то модернизация означает формирование личности, могущей производить и воспроизводить формы социальности современного общества, поддерживать их в рабочем состоянии и согласованности. Мысль достаточно полно обоснована в социально-философской и историко-социологической литературе. В ней показано, что современное общество в основе своей создано такими и подобными социальными машинами – масштабными системами социализации человека и социальной коммуникации. В этом существенное отличие от средневекового общества, где производство человека как социального существа так же, как и товарное производство, происходило не промышленным, а кустарным способом (единственное исключение представляет, пожалуй, Церковь как институт сквозной и массовой социализации, во многом предвосхитивший школу, армию, бюрократию и даже нацию эпохи модерна). При переходе к современной модели социализации, точнее, по мере ее успешной экспансии в рамках модернизирующейся страны формируется нация как культурно однородное и солидарное сообщество. Соответственно, процесс модернизации общества может быть понят как процесс построения базовых систем социализации, представляющих собой инфраструктурный каркас современного общества.

В целом, идеалом модернизации является тип социальности, который получил в научной литературе название «модерн» или «модернити». Модернити – комплексная характеристика культуры развитого западного буржуазного общества, «приверженность европейскому рационализму и сциентизму, стремление к росту материального богатства и техническому прогрессу, отношение к природе как к объекту приложения своих сил и знаний. Это также идея социального равенства и личной свободы, индивидуализм, готовность человека к постоянным переменам в производстве, потреблении, образе жизни, в политических институтах, правовых нормах, моральных ценностях, как и желание быть инициатором таких перемен, желание «быть современным»[152]. В научной традиции модернизация связана с развитием и распространением модернити. Французский социолог А Турен (род. 1925) отмечал, что модернизация и есть модернити в действии.

Модерн как тип социокультурного устройства был провозглашен философами Просвещения, утверждавшими равенство людей в их стремлении приобщиться к культурному наследию, научным достижениям, развивать личность и интеллект, быть активно причастным к прогрессу общества. Переход к современному (модерному) обществу означает разрыв с традиционными формами социальности, среди которых особой критике подвергались сословные, кастовые и клановые привилегии, этническая и конфессиональная замкнутость и нетерпимость, социокультурное неравенство. Огромное символическое значение в обществе эпохи модерна приобрели два социальных института – свободный рынок, где каждый может реализовать свою инициативу в условиях конкуренции, и университет, где любой индивид может приобщиться к рациональному знанию и культуре.

В сфере международных отношений теория модернизации означает такое прочтение оппозиции «Запад – Восток», в котором Западу приписываются черты экономического, научно-технического и социокультурного превосходства и возможности определять пути мирового исторического развития, тогда как уделом Востока является усвоение более прогрессивного западного опыта. Сторонники модернизационной теории всерьез утверждали возможность помощи Западом Востоку в деле преодоления бедности и других социальных противоречий и достижения последним хотя бы относительного равенства с лидерами.

Тем самым ранние версии теории модернизации предполагали необходимость вестернизации всех сторон жизни незападных обществ. В реальной практике вестернизация означает, во-первых, массированное, ничем не ограниченное наступление западной культуры, интенсивное внедрение, обычно в пределах демонстрационного эффекта, западных ценностей и стереотипов поведения, стилей жизни; а во-вторых, возведение в ранг реформаторского курса дискредитации традиционных ценностей и норм, мировоззренческих установок. Однако сразу стала очевидной тупиковость вестернизаторских способов реформирования. Опыт больших и малых срывов модернизации, самым ярким, но далеко не единственным из которых является пример Ирака, свидетельствует о том, что несбалансированная вестернизация ведет к дезорганизации и хаосу, ставит под угрозу само осуществление модернизации.

Поэтому сегодня гораздо более распространены синтетические теории модернизации, авторы которых обосновывают мысль, что успех модернизации достижим лишь на пути органичного синтеза современных рационально-технологических ценностей и институтов с традиционными самобытными основами незападных обществ, а учет социокультурной специфики называют важнейшей исходной посылкой движения к более развитым формам социальности. При этом непременным условием такого движения должна быть опора на собственные силы. Мера сочетания традиционного и современного может быть разная. Многие авторы считают, что современные ценности и институты должны быть представлены в ряде секторов экономики и финансов, в некоторых сферах правового регулирования и управления, политической системы, науки и технологии. За традиционными сферами остаются регуляция межличностных отношений и неофициального общения, семья, обеспечение целостности и духовного единства общества, решение мировоззренческих и экзистенциальных проблем. Важной задачей является установление в составе социокультурного опыта модернизирующихся стран тех смыслов и ценностей, которые могут способствовать органичному переходу к современности. Различение традиционных и современных индустриально-капиталистических обществ должно рассматриваться не как жесткая антитеза, а как подвижное соотношение, обусловленное динамизмом традиционного начала, его способностью изменяться и приспосабливаться к современным условиям.

В завершение рассмотрения теории модернизации надо поставить вопрос: В какой мере эта теория может помочь в объяснении процессов трансформации восточнославянских обществ и можно ли ее использовать в практике преобразований нашего социального пространства? Для того чтобы на него ответить, необходимо определить качественную специфику нынешнего этапа развития постсоветских стран. Она состоит в том, что социальные преобразования последних десятилетий шли в направлении разрушения результатов модернизационно-го проекта советского периода (деиндустриализации, деградации образования, понижения качества человеческого потенциала, разрушения армии и эрозии государственной службы, мифологизации общественного и индивидуального сознания). Во всех странах СНГ, за исключением только Беларуси, многие достижения модернизационных усилий прежних эпох были пугающе легко утрачены. Далее трансформационные процессы новейшего этапа нашей истории осуществляются на уникальной социокультурной базе. Все прежние модернизации своей стартовой площадкой имели традиционное общество с его развитой трудовой этикой, низкими потребительскими запросами и преобладанием накопления над потреблением, неприхотливой и трудоспособной рабочей силой. К сожалению, преимуществ традиционного общества мы сегодня не имеем, так как оно в восточнославянском регионе было разрушено рядом незаконченных модернизаций – от петровской XVIII в. до советской XX в. Сегодня социокультурной базой модернизации является общество потребления позднесоветского и постсоветского ти-пов, у которого отсутствует исторически сложившаяся традиция реализации потребительских ценностей и явно доминирует тенденция «проедания» над тенденцией накопления и инвестирования. Тем самым сочетание демодернизации как деиндустриализации и постмодерна как потребительства создают ту конфигурацию социальной системы, в которой необходимо проводить социальные преобразования и которая создает серьезные препятствия их осуществлению.

Восточнославянские страны действительно нуждаются в модернизации, но не в вестернизации. Эта модернизация будет иметь успех только в том случае, если будет осуществляться в нравственном контексте, отвечающем идеалам равенства и справедливости, т. е. усилиями всего народа для пользы всех и каждого. Естественно, что она будет мобилизационной за счет внутренних ресурсов социума, а поэтому потребует определенных жертв со стороны населения. Издержки модернизации, ее бремя должны быть равными для всех, как равно все должны будут воспользоваться ее плодами[153]. Только такого рода модернизация может вдохновить восточнославянские народы. Причем не модернизация в духе инструментально-потребительской, техногенной цивилизации Запада, а модернизация в направлении движения к духовно-экологической цивилизации будущего. В этом смысле модернизация восточнославянских стран должна быть опережающей, т. е. модернизацией, не повторяющей путь, пройденный Западом. Она должна осуществляться на основе базовых факторов социоприродной и социокультурной эволюции восточнославянских обществ. Заметим, что несостоятельность и незавершенность большинства модернизационных реформ в России объясняется тем, что они осуществлялись в русле европеизации, с позиции европоцентризма.

Процесс техногенеза вовсе не является исключительно фатальным, как на этом настаивают некоторые исследователи, а выступает в некоторых пределах управляемым, поскольку в его основе лежит деятельность человека. Представляется, что однобокое безвариантное развитие техносферы может таить в себе даже определенного рода опасность. Если же, например, идти исключительно по американскому пути, то человечество все более будет попадать под власть могучего геологического процесса – техногенеза. Российский исследователь К.С. Пигров пишет в этой связи: «Если же актуализировать различные варианты хозяйственной деятельности, то техногенез станет более вариабельным. Пагубность одновариантности хозяйственной деятельности была выявлена уже в 70-е гг. XX в. в процессе анализа «зеленой революции». Выяснилось, что генетическая однородность новых высокопродуктивных сортов культивируемых растений приводит к большой подверженности их болезням и вредителям. Тревожный «первый звонок» получили США в 1970 г., когда от эпидемии погибло 20 % кукурузы. Случись такое в Индии, это было бы национальной катастрофой»[154].

Говоря далее о проблемах цивилизационного развития, исследователь подчеркивает, что российское производство, промышленность, техника, сельское хозяйство не должны быть копиями, слепками с западных образцов. Согласно ему нам нужно иное сельское хозяйство, не такое, как в США или Западной Европе, иные трактора, комбайны, автомобили, другие железные дороги и т. д. Ссылаясь на известных специалистов в области техногенеза, К.С. Пигров утверждает, что национальные особенности техники реально существуют и они должны сознательно культивироваться. «Речь не идет, конечно, о том, – пишет он, – чтобы во что бы то ни стало отличаться ради самих отличий. Речь идет только о глубоком, философском, духовном осмыслении сути своего материального производства, своей техники. Эта техника должна соответствовать нашей культуре, нашей истории, нашей земле, народам, населяющим землю этой общей для них империи. Такое требование может показаться чрезмерным, а то и невыполнимым. Однако если иметь в виду опасность тотальной унификации техносферы, то такой путь окажется единственно возможным. Вопрос в том, сознательно ли мы пойдем по этому пути или будем принуждены к нему, дорого заплатив за него. Постиндустриальная цивилизация вряд ли возможна на базе западного и американского индустриализма (сколько бы ни клялся современный Запад своим преодолением индустриализма, но это ему пока не удалось), а на базе других цивилизаций. Каких? Возможно, что и на базе российской культуры/ цивилизации / империи»[155].

Причем К.С. Пигров отмечает, что хотя требование конкурентоспособности нашей российской техники кажется чрезмерным с утилитарно-хозяйственной точки зрения (мол, дешевле купить у японцев), на политическом, символическом и духовном уровне такое требование, тем не менее, имеет смысл и представляется уже сейчас вполне естественным.

Если восточнославянские общества в качестве одной из целей своих реформ изберут построение общества модерна, органически сочетающее в себе ценности и институты современности с лучшими измерениями традиционного социума, то они с необходимостью должны будут выполнить следующие условия. Во-первых, социокультурные изменения обязаны идти впереди технических нововведений. Это означает, что технологические новации следует внедрять в подготовленную социальную среду, использовать личностно зрелые индивиды. Современные высокосложные технологии требуют образованного, ответственного, инициативного субъекта своего управления. Техногенные системы последних поколений предъявляют повышенные требования к обслуживающему персоналу и всем людям, профессионально с ними связанным. Невыполнение этих требований может привести к таким последствиям, по сравнению с которыми авария на Чернобыльской АЭС покажется небольшим происшествием. Кроме того, массированное внедрение современных технологий в неподготовленную среду приводит к необратимой деградации личности, ослаблению ее интеллектуальных возможностей и размыванию нравственных устоев. Так, духовно развитой личностью сеть интернета может использоваться как глобальная научная библиотека и средство профессионального роста. В случае же личностной незрелости то же виртуальное пространство будет использовано для развлечений. Таким образом, модернизирующиеся общества должны прежде всего создать систему социализации личности, представляющую собой инфраструктурный каркас современного общества.

Во-вторых, как уже говорилось, успехи модернизации могут быть утрачены. Данный вывод – следствие не только анализа опыта постсоветских стран. Сегодня Запад, который на протяжении столетий был эталоном общества модерна, явно демонстрирует провал в досовременное (постсовременное) состояние. Это проявляется в деиндустриализации многих отраслей экономики, мультикультурности и беспредельной толерантности, размывании среднего класса, вытеснении цивилизации труда цивилизацией досуга, кризисе образовательных моделей. Указанные процессы в своей совокупности красноречиво свидетельствуют о том, что модернизационные усилия должны быть перманентными и мы не можем надеяться на бесконечное самовоспроизводство однажды полученных результатов. Тем самым общество модерна должно сохранять постоянную готовность к пересмотру системы сложившихся отношений и изменению институтов. В противном случае его ждет застой и болезненное падение в архаичное состояние.

В-третьих, модернизация нуждается в элите соответствующего уровня и качества. Всем крупным модернизационным рывкам в мире предшествовал этап создания элиты, способной его осуществить. Это верно и для России XVIII в., и для Германии последней трети XIX в., и для Китая середины XX в. Элита должна представлять собой группу профессионалов-едино-мышленников, спаянных единой этикой и идеологией. Современная элита с необходимостью должна обладать определенными признаками – это внутренняя мобилизованность и готовность к тяжелому общественному служению, профессиональная компетентность в четко определенных видах деятельности, ориентация на производительные и общественно необходимые виды деятельности, жесткая кадровая ответственность на базе прозрачных и публичных критериев результативности работы (на всех уровнях власти), открытость для ротации снизу, поощрение вертикальной мобильности, лояльность нации и психологическое единство с ней, согласие с общественным контролем над объемом и источниками доходов.

В целом реализация стратегии модернизации для нас означает необходимость формирования очагов нового общества без революционного разрушения и зачистки старого. Достижение этой цели предполагает прохождение трех этапов: разработки детализированной концепции преобразований в соответствующих сферах; реализации концепции преобразований на социальных моделях (на локальных примерах); массированного внедрения (тиражирования успешных моделей) с постепенной заменой прежних систем. При этом движение к новому типу социальности обязательно должно сочетаться с поддержанием в рабочем состоянии прежних социальных институтов, ибо их преждевременная деградация и разрушение может необратимо отбросить общество к примитивным формам жизни и сделать невозможным любую модернизационную стратегию.

Концепция постиндустриального общества, авторами и представителями которой были Д. Белл, О. Тоффлер, А. Турен, Г. Кан и другие, мыслит ход истории как единый процесс поступательного, восходящего развития человечества, подчиняющегося общим законам и преодолевающего определенную последовательность стадий. Постиндустриалисты выделяют в истории человечества три стадии развития общества: стадию традиционного (аграрного) общества; стадию индустриального (промышленного) общества; стадию постиндустриального (сверхиндустриального, технотронного, сервисного, информационного и т. п.) общества. Возможности этой теории рассмотрены нами в главе «Концепции «технологического детерминизма». Перспективы и противоречия развития информационного общества».

Вторую группу идей мы определили выше как теории нелинейного развития. В состав этой группы входят концепции, стремящиеся понять историю как многовекторный либо циклический процесс, отрицающий субстанциональное единство мировой истории, а также общий для всех народов ее смысл и цель. Одной из теорий этой группы является модель флуктуации социокультурных суперсистем, предложенная русско-американским социологом П. Сорокиным в фундаментальном труде «Социальная и культурная динамика». Эта модель была разработана в ходе полемики с экономико-центричным видением истории, и поэтому Сорокин в качестве фундамента общества рассматривает систему ценностей. В их реальном многообразии выделяется два уровня: утилитарно-материалистические и духовные, причем характер конкретного общества определяется способом их сочетания. В чувственных социокультурных суперсистемах главенствуют ценности чувственного, эмпирического, материального характера, ориентации на полнокровное ощущение жизни, динамизм и бесконечный прогресс, овладение внешним миром и его изменение, стремление к власти, богатству, комфорту, физической красоте и силе. Характер и качество этих ценностей могут варьироваться от активно-чувственного с акцентом на творчество, деятельного преобразования мира до цинично-чувственного, где гедонизм и пассивное потребительство маскируются притворными, неподлинными духовными ориентациями. В идеациональных суперсистемах доминируют духовные, часто трансцендентные, вечные ценности и истины, нацеленность на самосовершенствование, внутреннюю жизнь, мистическое постижение первоначал бытия. В любом реальном обществе, как утверждает П. Сорокин, чувственные и идеациональные ценности переплетены и структурированы, и в процессе исторического развития происходит флуктуация – колебание характера культуры между этими двумя полюсами. Когда чувственные и идеациональные ценности оказываются гармонично уравновешены, формируется идеалистическая социокультурная суперсистема (например, конфуцианская культура Китая, античная культура VI–IV вв. до н. э., европейская христианская культура XIII в.). Кризис современного западного общества объясняется кризисом чувственной суперсистемы, которая достигла крайнего полюса флуктуации, когда чувственные ценности стали тормозить развитие общества. Теперь следует ожидать постепенного нарастания идеаци-онального начала и движения к новому равновесию идеалистической суперсистемы.

Важный вклад в развитие нелинейных теорий социального развития внес М. Вебер и его последователи. М. Вебер отрицал наличие единых законов исторического процесса и полагал, что познание социальной реальности может быть осуществлено с помощью «понимающего» метода, заключающегося в обнаружении смыслов поведения людей, т. е. нахождении рациональных мотивов их социальных действий. Согласно М. Веберу специфическая рациональность социального действия лежит в основе типа цивилизационного устройства. Так, в основе западного общества лежит рациональность протестантской этики, тогда как цивилизационная специфика восточных социокультурных систем объясняется особенностями рациональности, складывающейся в рамках соответствующих религиозных картин мира. Вообще, М. Вебер утверждал, что каждой из крупных цивилизаций присущ собственный тип рациональности, детерминирующий структуру и динамику развития картины мира и основных стратегий действия людей. Он писал: «Во всех культурах существовали самые различные рационализации в самых различных жизненных сферах. Характерным для их культурно-исторического развития является, какие культурные сферы рационализируются и в каком направлении»[156]. Западной культуре присуща всеохватная рационализация мирской деятельности, имеющая свои корни в протестантизме и обусловливающая возникновение и развитие системы капиталистических отношений. Индийская цивилизация дала миру самую глубокую и последовательную теоретическую рационализацию религиозного созерцания, а конфуцианская – практического повседневного поведения. Важно отметить, что сам М. Вебер не делает вывода о прогрессивности какого-либо из типов рациональности. Поэтому можно утверждать, что его теория своими средствами отстаивает идею многовекторности человеческой истории, где отдельные субъекты имеют самостоятельный путь развития.

Но, конечно, наиболее полно и бескомпромиссно идею плюрализма истории и множества очагов историчности вне всяких центристских тенденций отстаивает цивилизационная теория, выделяющая духовной регуляции. Учитывая принципиальную значимость этой концепции, мы развернуто рассмотрели ее в главе «Локальные цивилизации и проблема сохранения культурно-цивилизационной идентичности в современном мире».

В последние десятилетия активно развивается и приобретает научное признание теория волнообразности. Важнейшей предпосылкой ее утверждения в социальных науках стало неклассическое понимание общества как нелинейно детерминированной, открытой системы, что трансформировало и обогатило наши представления о характере соотношения поступательности и возврата, прогресса и регресса в развитии социума, о чередовании фаз и стадий в динамике общественной жизни, о пульсации истории. Эта концепция предлагает новый взгляд на движение социума, согласно которому развитие общества не только нелинейно, но и гиперциклично.

Концепция циклически-волнового характера развития социальных систем претендует на преодоление ограниченности как чисто прогрессистских, так и чисто циклических теорий общественной эволюции. Согласно ее сторонникам волнообразность включает, с одной стороны, определенную направленность развития социальной системы, например тенденции к ее усложнению, а с другой – наличие сменяющих друг друга волн изменений, которые соответствуют различным состояниям и уровням организации данной системы. Предполагается при этом, что волнообразность не является простой суммой, простым наложением поступательного и кругового циклического движения, а представляет собой новое, более сложное качество. В частности, она дает более сложный образ социального времени, которое выступает не как прямая линия и не как круг (замкнутый цикл), а является скорее синусоидальной линией или волной со своими отрезками сгущения и разряжения, со своими точками максимума и минимума интенсивности социальных процессов. Она также допускает существенно больше возможностей, альтернатив и вариантов развития, чем линейно-поступательный и чисто циклический подходы[157].

Чередование этапов движения социума не может быть приравнено к природным циклам, к некому маятнику, где постоянно, как в закрытой, равновесной системе, происходит возврат в исходную точку. Социум, пройдя определенный цикл развития, никогда не может вернуться в исходную точку. И даже если та или иная социальная система распадается, пройдя свой цикл развития, она настолько трансформирует окружающую природную и социальную среду, что мы в момент ее гибели имеем дело уже с совершенно другим социокультурным пространством, чем в период ее возникновения. При этом сходящие с исторической арены этносы и цивилизации оказывают огромное и многоплановое воздействие на процессы формирования новых этносов и цивилизаций. В результате исторический цикл оказывается незамкнутым, он не исключает поступательной составляющей в интегральном процессе развития (культурном, техническом, экономическом и т. д.) как человечества в целом, так и отдельных суперэтносов. Разомкнутость цикла обеспечивается феноменом бифуркации – непредсказуемости очередного поворота, хотя этот поворот и происходит в рамках очередного этапа, ограниченного присущим ему спектром накопленных возможностей.