II

II

ФИЛОНУС. Здравствуй, Гилас. Ты так спешишь пройти через парк, что я с трудом тебя догнал. Почему вчера я нигде не мог тебя найти? Ведь мы с тобой хотели начать обсуждение жемчужины познания – кибернетики.

ГИЛАС. Ах, друг мой, ты не представляешь, в какой хаос ввергли меня твои рассуждения. К тому же мои друзья-философы утверждают, что истинным твоим намерением было восстановить в правах иррационализм и подорвать доверие к познавательной силе человеческого разума. Все же, что ты сказал в заключение (так они говорят), – лишь дымовая завеса, чтобы не сказать прямо – уловка.

ФИЛОНУС. Что я слышу?

ГИЛАС. Я говорю тебе правду. И, подумав хорошенько, я пришел к убеждению, что лучше всего было бы твои выводы вовсе не обнародовать, а, напротив, предать их забвению. Ты тем более со мною согласишься, если признаешь, что твои рассуждения по сути были лишь отрицанием, вызывали противоречия, пробуждали беспокойство и сомнение, не утверждая при этом никаких новых позитивных ценностей.

ФИЛОНУС. Ах так? Ну что же, друг, я об этом подумаю. Разреши только мне воспользоваться нашей встречей и рассказать тебе историю о том, что случилось довольно давно. Среди плодородных равнин обитало в те времена некое племя, в котором одни занимались охотой и разведением скота, другие же, их было меньше, силились понять мир, в котором жили, – как это свойственно природе человека. Один из них, более сообразительный, однажды заметил, что, стоя посреди равнины, можно видеть предметы на расстоянии не дальше чем две тысячи шагов, все же, что находится за этой границей, будь то дерево, шалаш или человек, исчезает полностью, как будто перестает существовать. Он сказал об этом другим. Они же до тех пор не замечали подобного феномена, потому что зрение у них было хуже, чем у него, – однако, напрягши зрение, вынуждены были согласиться. Подумав, они ему сказали: «Брат, ты прав. Однако же открытие, которое ты сделал, может иметь пагубные последствия, поскольку вызовет повсеместное убеждение, будто некая нечистая сила похищает все предметы и существа, удалявшиеся от наших домов более чем на две тысячи шагов. Тем самым открытие твое породит веру в духов и прочие вредные предрассудки. Поэтому лучше будет, если мы его не обнародуем, а, напротив, сообща о нем забудем, с чем ты, наверное, согласишься, тем более что твое открытие вызывает лишь беспокойство, укореняет неуверенность, отрицает и явно не способствует прогрессу, не утверждая никаких новых позитивных ценностей...» Что ты скажешь, мой Гилас, об этой истории? Догадываешься, наверное, об истинном механизме этого открытия?

ГИЛАС. Разумеется. Расположенные вдали предметы невозможно увидеть, поскольку от глаз наблюдателя их заслоняет кривизна Земли.

ФИЛОНУС. Совершенно справедливо. Однако же это племя ничего о шарообразности Земли не знало, а тот, кто первый заинтересовался этим явлением, смог постичь его только, так сказать, в виде некоего запрета, некоторой невозможности рассматривать отдаленные предметы...

ГИЛАС. Неужели ты полагаешь, что между твоим выводом и этой историей существует аналогия и что, таким образом, твой вывод содержит определенный рациональный элемент познания?

ФИЛОНУС. Да, друг, – именно так я и считаю.

ГИЛАС. О, прошу тебя, убеди меня в этом, только убеди, и я тут же первый начну громко провозглашать твою идею, только убеди меня, дорогой Филонус. Что за истина скрывается в глубине твоего вывода, которая в твоем рассказе соответствует шарообразности Земли?

ФИЛОНУС. Этого, к сожалению, я не знаю, Гилас, как не знал и тот первооткрыватель. Не единожды случалось так, что прогрессивная человеческая мысль открывала новые истины именно в форме неясности, сомнений или непосредственных запретов...

ГИЛАС. Значит, ты ничего не можешь мне сказать?

ФИЛОНУС. Ну, не настолько. Для начала я набросаю тебе в двух словах собственно мой вывод. Мы обдумывали, как ты помнишь, можно ли воскресить человека после смерти путем воссоздания его тела из атомов как совершенный портрет, копию, абсолютно верную оригиналу, со всеми признаками жизни. Это предположение привело нас к противоречию, и мы были вынуждены его отбросить как несовместимое с истиной. Если я правильно тебя понимаю, ты хочешь знать, почему так произошло?

ГИЛАС. Да. А кроме того, я еще хочу знать, возможно ли воскрешение человека из атомов или нет, а если нет, то почему?

ФИЛОНУС. Великолепно. Может быть, мы начнем именно с этого момента: можно ли воскресить человека посредством воссоздания такого же точно тела из атомов? С этой целью мы должны сначала составить как можно более детальный план расположения всех атомов в теле данного человека, верно?

ГИЛАС. Естественно.

ФИЛОНУС. Естественно – но выполнимо ли? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся за помощью к физике. Ты, несомненно, знаешь принцип неопределенности Гейзенберга, один из фундаментальных принципов современной физики. Согласно этому принципу, невозможно определить точную локализацию отдельно взятого атома. Сделать это можно лишь приблизительно, поэтому образом атома является не точка, а как бы размытое пятнышко, нечто вроде изображения на смазанном негативе. Для нас существенно то, что эта невозможность точного определения локализации атома вызвана не современным уровнем развития измерительных приборов, а определенным проявлением качества самого атома, который не имеет протяженности в том значении, какое обнаруживают макроскопические объекты нашего привычного окружения. Так вот, если невозможно строго обозначить расположение отдельных атомов, то тем самым невозможно создать подробный и четкий план их размещения в организме. Отсюда следует невозможность создания тождественной копии живого человека... quod erat demonstrandum. Ты доволен?

ГИЛАС. Вовсе нет. Ведь если принцип неопределенности теоретически не позволяет создать абсолютно точную копию организма, так это, Филонус, трудности технического порядка, в то время как мы с тобой обсуждали познавательную, философскую сторону проблемы, и следует продолжить именно в этом духе.

ФИЛОНУС. Это ошибка, Гилас. То, что ты, дорогой мой, называешь «технической трудностью», является, по сути своей, некоей неотъемлемой, весьма существенной особенностью реального мира атомов. Из принципа Гейзенберга следует определенный «запрет» – запрет производить точные измерения атомов. Этот «запрет» не является препятствием на пути нашего познания, скорее он – элемент этого познания. Точно так же «запрет» рассматривать удаленные объекты – никакая не «техническая трудность», а проявление определенной особенности строения мира, в котором живут люди, а именно шарообразность Земли. Если бы философы из этого племени попытались изучить строение Земли, исходя из предпосылки, что она плоская, то они, так же как и мы, пришли бы к неизбежным противоречиям и абсурду. Потому что речь идет не о том, что принцип Гейзенберга существует в мире атомов в качестве некоего «запрета» на точные измерения. То, что мы выводим из многочисленных наблюдений и обобщаем в качестве этого принципа, – попросту неотъемлемое свойство самих атомов, о котором мы знаем сегодня лишь одно: этот принцип не позволяет точно определить место, где находятся определенные частицы. Таким образом, мы имеем дело не с преодолимыми трудностями и не с запретом, существующим в мире атомов, а с определенной особенностью, но сегодня она нам известна исключительно как некая «невозможность». Очень может быть, что если бы атомы не были такими сложными объектами, обнаруживающими столь индивидуальные свойства, как, например, подчинение принципу неопределенности, но представляли бы собой, скажем, маленькие твердые шарики, то состоящий из них мир выглядел бы совершенно иначе, не так, как реальный мир, – и очень может быть, что из таких атомов вообще не могли бы возникнуть ни живые организмы, ни нервные структуры, являющиеся основой психических процессов.

ГИЛАС. Я не очень хорошо тебя понимаю. Ты хочешь сказать, что принцип неопределенности – это та самая особенность атомов, которая дает возможность объединять их в такие структуры, где обнаруживается жизнь и сознание?

ФИЛОНУС. Нет, это слишком сильное утверждение. Исчезновение объектов за горизонтом вызвано шарообразностью Земли, не правда ли?

ГИЛАС. Да.

ФИЛОНУС. Шарообразность Земли позволяет обойти ее кругом и вернуться в исходную точку, так?

ГИЛАС. Разумеется.

ФИЛОНУС. Однако можно ли утверждать, что исчезновение предметов за горизонтом дает возможность обойти Землю по кругу? Нельзя, правда? Оба эти явления возможны, поскольку Земля шарообразна, но связь между ними опосредованна: оба они проистекают из той особенности нашей планеты, что она шарообразна. Теперь так: принцип неопределенности – это проявление некоего свойства атомов. Психические процессы на их последней стадии тоже обусловлены определенными свойствами. Только будущее покажет, каковы те фундаментальные свойства атомов, благодаря которым возможны оба упомянутых явления. Мне кажется, что ответ не будет столь однозначен, как в этой истории о планете. Видимо, откроется целая цепочка промежуточных звеньев, а кроме того, в орбиту проблемы будут вовлечены процессы и наблюдения, связи которых с обсуждаемыми здесь явлениями сегодня никто еще даже не предполагает.

ГИЛАС. Например?

ФИЛОНУС. Не знаю. Я не пророк.

ГИЛАС. Твои рассуждения напомнили мне одно расхожее утверждение, что принцип неопределенности – проявление «свободы воли» атомов, из которой следует «свобода воли» человека. Что ты на это скажешь?

ФИЛОНУС. Принцип неопределенности не предполагает никакой «свободы воли» атомов. Это обычные лингвистические трудности – непозволительное манипулирование понятиями. Я действительно предполагаю связь между свойствами атомов и происхождением сознания, но я не могу принимать всерьез настолько плоские и вульгарные гипотезы, пытающиеся объяснить эту связь. Работу электронного мозга, несомненно, характеризует ясность мышления в том смысле, что он действует четко, строго логически и однозначно. В подобных механизмах процессы «понимания» выполняет электричество. Так или иначе, мы знаем, что громы и молнии дают яркий свет, и это тоже проявления электричества. Однако же утверждать на основании этого, что «свет разума» электронного мозга следует из «света» молний, было бы, согласись, полнейшей чепухой. А ведь какая-то связь между этими явлениями существует, поскольку и тут, и там основным двигателем процессов является электричество. Привнесение принципа неопределенности в психические процессы способом, о котором ты упомянул, – очень вредная бессмыслица. Подобные плоские, поверхностные аналогии можно плодить массово, как, собственно, и плодят их различные метафизически настроенные умники, которые по ошибке вместо мистики занимаются атомистикой. Однако вернемся к нашей теме. Тебя удовлетворили мои объяснения по поводу невозможности воскрешения из атомов?

ГИЛАС. Нет.

ФИЛОНУС. Почему так?

ГИЛАС. Может быть, принцип Гейзенберга действительно делает невозможным воссоздание умершего организма из атомов. Но в нашей дискуссии мы вовсе не принимали его во внимание. Если же мы сделали вывод, не учитывая этот принцип, то как же он мог отрицательно повлиять на само заключение нашего вывода, взорвать его изнутри, доводя до абсурда? Разве не так?

ФИЛОНУС. Нет, не так. Мы этот принцип, мой Гилас, учли без обсуждения в тот момент, когда признали его ложным, что нас впоследствии и подвело.

ГИЛАС. Не могу припомнить, чтобы о нем вообще шла речь.

ФИЛОНУС. А ты вспомни! Когда речь зашла о методе изготовления копии: относительно того, что атомы в копии следует расположить в тех же самых точках, в каких они находились в теле «оригинала», помнишь?

ГИЛАС. Да.

ФИЛОНУС. Название «атом» означает, как ты знаешь, «неделимый». Поскольку атом можно делить (и весьма успешно), это название – анахронизм. Возможно, физики согласятся назвать атом по-другому, например «неуместибельный», что более соответствует действительности. Что же мы тогда сделали? Мы сказали: «...следует в копии разместить неуместибельные...» Как видишь, едва лишь приступив к рассуждениям, мы произвели противоречивую по сути, недопустимую операцию, которой ничто в реальном мире не соответствует. Теперь мои объяснения тебя удовлетворяют?

ГИЛАС. Нет. Загадочные, не поддающиеся разрешению сомнения, которые возникли в процессе рассуждений, не могут быть, на мой взгляд, объяснены полностью той первой ложной операцией. Ведь известно, что при определенных обстоятельствах мы умеем изготавливать совершенно точные копии атомов, например, синтезируя некоторые простые белковые молекулы, которые ничем по структуре не отличаются от оригинала. Может быть, эти бесконечно малые неточности измерения, обусловленные принципом неопределенности, вообще несущественны для создания копии живого организма. Ведь природа в состоянии создавать бесконечно похожие копии организмов, взять хотя бы однояйцевых близнецов. Кто знает, не научатся ли люди действовать подобным образом, и тогда перед ними встанут все те проблемы, с которыми мы столкнулись.

ФИЛОНУС. Природа создает подобия так же, как и мы создаем точные изображения (например, белковых молекул, о которых ты вспомнил). Однако же абсолютно точное расположение атомов не есть подобие, и, может быть, именно в этом кроется загадка возникновения психических процессов в определенных структурах. Впрочем, не буду настаивать. Я с самого начала предупредил тебя, что у меня нет ясного понимания того, какая, собственно, истина таится в недрах моего вывода, а принцип Гейзенберга представляет собой лишь одну из возможностей. Есть и другие.

ГИЛАС. Было бы интересно услышать об этих других возможностях.

ФИЛОНУС. Единственное, что кажется мне несомненным, Гилас: этот «запрет», на который мы наткнулись, «запрет» воскрешения умершего человека из атомов, был чем-то вроде сигнала, что мы оперируем понятиями атомов и сознания, не соответствующими их реальному значению. На эти «злоупотребления», возможные при бездумном использовании понятия атома, я тебе уже указывал. Плохо также, что мы неверно подошли к проблеме сознания. Одним из его основополагающих качеств является продолжительность во времени (субъективном). Смерть приводит к обрыву этой временной нити, к ее исчезновению. Возможно, раз оборванная, эта нить уже не натянется вновь.

ГИЛАС. Почему? Ведь обрывается же она у спящих или у умирающих на краткий миг во время операции так называемой клинической смертью? Мы же вспоминали об этих случаях в процессе обсуждения.

ФИЛОНУС. Многие люди, ложась спать, в состоянии наперед установить, через сколько времени они проснутся, у них это получается. Отсюда следует, что даже когда они крепко спят, при полном затмении сознания, в их мозгу неустанно идет процесс исчисления времени – иначе это явление невозможно. В состоянии клинической смерти мозг продолжает действовать – на это указывают активные токи в коре головного мозга, которые можно измерить. Так что в обоих случаях фундаментальные процессы в мозгу продолжаются, происходит лишь частичное разложение, частичная дезинтеграция этих процессов. Это разложение обратимо только до определенного момента, до определенной границы. Когда некоторые атомные структуры мозга окажутся повреждены слишком сильно, тогда нарушатся наиболее фундаментальные процессы, и клиническая смерть перейдет в смерть настоящую. Только тогда можно говорить о полной остановке протекания субъективного времени. Возможно, течение времени нельзя возобновить по причине, сегодня нам неизвестной, но столь же основополагающей, как и те причины, по которым никакое тело не способно достичь скорости света. Об этом последнем мы знаем благодаря теории относительности, сознание же еще ждет своего Эйнштейна.

ГИЛАС. Должен признать, что сегодняшние твои выводы несколько отдают софистикой. Ты пытаешься разрушить здание, которое сам же построил накануне собственными руками, ни в малейшей степени при этом не демонстрируя мне тех позитивных новых ценностей, которые, видимо, должны обретаться в глубине reduсtio ad absurdum.

ФИЛОНУС. Я не разрушаю, Гилас, я лишь пытаюсь понять. Значащими могут оказаться и другие факторы, из которых я хотел бы упомянуть еще только два. Во-первых, вспомни, что вопрос о том, является ли сознание созданного из атомов индивида тем же самым, что и у умершего, или нет (тот ли это человек или только такой же) – так вот, этот вопрос мы не смогли решить иначе как посредством опрашивания субъекта, допытываний и наблюдений за ним, в то время как, в сущности, следовало бы стремиться к объективному решению проблемы. С этой целью надо было найти способы исследовать его сознание непосредственно, как бы «включиться в него», я бы сказал, а не довольствоваться словесными утверждениями испытуемого.

ГИЛАС. Но ведь это невозможно.

ФИЛОНУС. Откуда ты знаешь?

ГИЛАС. Оттуда, что «непосредственное включение в сознание» возможно только для его обладателя. Заглядывая под черепную коробку живого человека, увидеть можно лишь мозг, а не сознание.

ФИЛОНУС. И однако же я попытаюсь тебе позже доказать, что существуют достаточно серьезные предпосылки, которые в будущем позволят «включаться» в сознание другого человека.

ГИЛАС. Это невозможно, поскольку тут надо быть одновременно и самим собой, и кем-то другим (не могу себе представить, как иначе можно «включиться», как ты говоришь, в чужое сознание). А это исключено.

ФИЛОНУС. Да? А можно находиться одновремнно в одном месте и совсем в другом, от него удаленном?

ГИЛАС. Нет.

ФИЛОНУС. А сидя у телевизора – тоже нет?

ГИЛАС. Это другое.

ФИЛОНУС. Ну, посмотрим, не удастся ли мне тебя переубедить.

ГИЛАС. Слушаю тебя с величайшим вниманием, говори.

ФИЛОНУС. Сначала ты должен мне сказать, удовлетворен ли ты объяснениями относительно моего вывода?

ГИЛАС. Нет.

ФИЛОНУС. Это почему же?

ГИЛАС. Я так и не знаю, почему мои рассуждения абсурдны и возможно ли воссоздать человека из атомов.

ФИЛОНУС. Ну ты и упрямец! Я же тебе целый час объясняю, что и я не знаю этого с полной уверенностью, я предлагаю тебе различные варианты ответа. Вот еще один, о котором я пока не вспоминал. Скажем, человек умирает, а машина производит две абсолютно одинаковые копии. Которая из них – продолжение умершего? Рассуждением, как оказалось, этого решить невозможно. Может быть, как раз оно в данной ситуации и не помогает. Почему? Потому что рассуждение это ведется в рамках формальной логики, которая не позволяет выводить равенство типа А=2А, считая его противоречивым. А в нашем случае, по-моему, А как раз и равняется 2А, поскольку произошло «умножение личности». Быть может, здесь следовало бы применить логику без принципа исключенного третьего, иными словами, многозначную логику? Во всяком случае, ты видишь, что невозможность решить проблему могла быть следствием не только недостаточно четко определенных основных терминов («атомы», «сознание»), но и использования несоответствующего инструмента для рассуждений (то есть логической системы). Ты наконец удовлетворен моими объяснениями?

ГИЛАС. Они удовлетворили мня настолько, что я уже не считаю твой вывод нападением на рационализм... но...

ФИЛОНУС. Но что?

ГИЛАС. Теперь мне жаль твое доказательство – оно было такое убедительное, ясное, простое, а оказывается, это была ошибка...

ФИЛОНУС. Да ни в коем случае! Ценность моего доказательства в том, что оно – как бы знак, как бы сигнал неведомого. Оно позволило нам понять, что там, где – как мы считали – никакой проблемы нет, где все уже известно, в самой сути еще скрываются тайны. Разве этого мало? Поэтому не только не следует закрывать на него глаза или от него открещиваться, чтобы оно превратилось в аргумент иррационализма, но напротив: надо вновь и вновь возвращаться к этой теме, исследовать ее, углубляя наши знания об атомах, о жизненных и психических процессах, чтобы знание это окрепло и стало бы инструментом решения уже материальными средствами. Вот ты увидишь, что определенные перспективы открывает здесь кибернетика, а вернее, некие следствия из нее...

ГИЛАС. Друг, я начинаю подозревать, что именно ты – тот самый, грядущий Эйнштейн сознания...

ФИЛОНУС. Отнюдь нет, Гилас. От постановки вопроса до получения ответа пройдет много времени. Я еще только пытаюсь правильно сформулировать вопрос.

ГИЛАС. А как он звучит, можешь ли ты мне это сказать?

ФИЛОНУС. Я сделаю это с большим удовольствием, но не сегодня. Встретимся здесь завтра. А что, вывод из нашей прошлой беседы для тебя уже ясен?

ГИЛАС. Нет.

ФИЛОНУС. И для меня – нет, но, по-моему, как раз это-то и хорошо. Когда человек уверен, что он уже все окончательно знает и понимает и для него нет никаких тайн, вот тогда-то он зачастую и ступает на путь к гибели.