Прикладная кибернетика: пример из области социологии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Прикладная кибернетика: пример из области социологии

До сих пор не появился учебник патологии социалистического управления. Магия убеждения рассматривала изложение такой патологии как «молот социализма». Согласно аналогичным рассуждениям, в которых только врагам социализма приписывается желание создать такой учебник, клиническая патология в медицине есть дело врагов здоровья, а учебник по ней может служить только кандидатам в тайные убийцы. На самом деле, создать системный план обобществления средств производства – это одно, а детально разработать оптимальную динамику управления обобществленным имуществом – совсем другое, и нет дедуктивной связи между двумя составляющими этой операции; так, общая теория полета не является исходной, дедуктивной предпосылкой конструирования самолетов. А именно, поскольку основные принципы социализма, подобно как и основные данные теории полета, принципиально неизменны, в то время как модели управления и самолетов вынуждены подвергаться изменениям в изменяющихся условиях цивилизации. Сопротивление, оказываемое тщательному изучению заболеваний новой системы, привело к дальнейшему развитию болезни, которому выборочно посвящена данная работа. Речь идет о явлениях, известных из теории регулирования, именно в пределах протекания патологии, поскольку гомеостазные системы – общественная система или живая – не подвергаются простому уничтожению при своем сходе с оптимальной траектории процессов, а продолжают функционировать, обнаруживая отклонения в регулировании функций в форме замкнутого круга или эскалации помех. Замкнутый круг является обратной связью, которая закрепляется и поддерживается патологией, эскалация же есть проявление «заразности» возникших отклонений, которые из подсистем, пораженных первыми, постепенно переходят в другие, с ними связанные. Так, например, чтобы взять что-нибудь очевидное и простое, – косоглазие у ребенка может привести к неправильному положению сидя во время чтения и письма; ребенок, перегибаясь в одну сторону, компенсирует изъян зрения, так как разное расстояние глаз от пюпитра выравнивает различие в функционировании глаз; однако в результате усиливается близорукость и одновременно вследствие неправильного напряжения мышц спины закрепляется патология осанки. Так разлаженность одной функции ведет за собой расстройство других. Подобным образом изменения в форме застаивания крови в отдельных участках системы расширяют круг действия посредством включения других функций, непосредственно с кровообращением уже не связанных.

Системы, лишенные памяти, не воспринимают частоты регулирующего вмешательства; рост числа подобных вмешательств всегда обозначает отсутствие в системе достаточно постоянного динамического равновесия, но обслуживание подобной системы требует более частого вмешательства, поскольку оно является трудоемким: ее следует постоянно контролировать, потому что эта погрешность – отклонение – вызывает изменения траектории осциллятивного характера. Системой рассматриваемого типа является, к примеру, автомобиль с плохо закрепленной системой рулевого управления, который, кроме того, из-за разницы уровней передней и задней оси отклоняется от прямой при движении, и тогда необходима постоянная и частая корректировка со стороны водителя, что приводит к движению автомобиля по синусоиде.

Системы, обладающие памятью, ведут себя иначе: частота применения корректировки в них не настолько безразлична, чтобы система, «помня» свои прошедшие состояния, стала бы тем менее восприимчивой к вмешательству, чем более часто повторяется это вмешательство. Это приводит к «инфляции» результативности вмешательства, обнаруживаемой как живой системой, о которой мы тогда говорим, что происходит привыкание к применяемым средствам (например, к снотворному, успокоительным и стимулирующим лекарствам и т.д.), так и системой общественной, где высокая регулирующая частотность, или повышенная изменяемость основного законодательства, со временем сама становится функцией, зависимой от состояния системы. Это означает, что независимо от сущности положений законодательства само ускорение его изменяемости, происходящее в виде частых корректировок, становится переменным параметром системы и дестабилизирует систему в целом (потому что любая система обретает равновесие с трудом тем большим, чем большее количество переменных параметров ее составляет и чем меньшее – неизменных). Явление это, объясняющее, почему иногда не очень качественные законы лучше оставить в неизменном виде, чем заменить их несомненно лучшими, не так уж парадоксально, как может показаться на первый взгляд. Любой закон, каждое существующее положение de facto является переменной функцией системы в том простом смысле, что может быть изменено. Однако если закон существует длительное время, например, сравнимое по длительности с жизнью одного поколения, в сознании большинства он обретает характер неизменяемости, постоянства, изначально данного и тем самым нерушимого. Закон становится очевидным для общественного сознания и зачисляется в кодекс базовых норм, конституирующих правила общественной жизни. Разовое изменение закона за многолетний период обычно не имеет отрицательных последствий; однако если законодательная деятельность характеризуется быстрой нормативной изменяемостью, то общественной реакцией станет падение доверия к законодательству как таковому, поскольку чисто общепринятый, следовательно, условный характер закона в таком случае становится очевидным. Вред от частых перемен в законодательстве легко продемонстрировать с помощью такой умышленной гиперболы. Пусть в некотором государстве по очереди правят две партии, имеющие противоположные взгляды относительно высшей меры наказания: первая партия выступает за смертную казнь, вторая – только за пожизненное заключение. Несомненно, можно в пользу каждой из этих точек зрения привести определенные аргументы. В этом смысле невозможно констатировать, что позиция только одной партии полностью согласуется с общественным чувством справедливости. Пусть, однако, в результате каких-то кризисов наступает серия падений кабинета министров; каждый раз оппозиционная партия приходит к власти и незамедлительно проводит через парламент изменение высшей меры. Если это произойдет восьмикратно в течение двух лет, причем таким образом, что за преступления, совершенные в июле и августе, будет грозить кара смерти, а за те же самые преступления с сентября – уже только пожизненный срок, после чего с октября снова будет применяться смертная казнь, и так далее, то ощущение несправедливости, присущее этой серии изменений, станет в обществе повсеместным. Как видим, это ощущение несправедливости происходит не из сути переоценки аргументов в пользу того или другого вида главного наказания, а исключительно от того, что его применение часто меняется. Это неправдоподобный и жестокий случай; к похожим результатам может привести и не столь радикальное изменение закона в пределах отдельных правонарушений, охватывающих большие области законодательства. Таким образом, законодательная изменяемость выше определенного порога частотности может стать переменной функцией самой системы, систематически дестабилизирующей общественное равновесие, проблемы же коллективного сознания являются показателем упадка доверия к любой нормативной активности. Поэтому стремление придерживаться законов даже анахроничных не всегда является выражением общественно вредного консерватизма, потому что высокая частотность регулирующей корректировки дестабилизирует общество как систему, обладающую памятью.

Итак, уважению к закону способствует неспешность его изменений. Частые изменения могут вызвать нежелательные последствия и другого рода, проявляющиеся, когда время, необходимое для передачи одного кванта регулирующей информации, приближается по величине ко времени, за которое полностью проявляется эффект регулирования. Этот последний интервал бывает значительным: поскольку закон не начинает действовать с момента опубликования его в правительственной газете, а только когда упрочивается в административной структуре, а также в общественном сознании. Этот процесс происходит достаточно медленно, наподобие своеобразного информационного осмоса, а увеличение изменяемости законодательства замедляет его дополнительно.

Эти явления обнаруживают тот факт, что закономерности информационной и управленческой проводимости существенны для поведения всей системы независимо от семантики (содержания) пересылаемых сигналов. Из этого следует, что законодательная теория может воспользоваться достижениями кибернетики.

Попробуем теперь показать, какие никем не предвиденные явления обнаруживаются в управлении в качестве его патологии. Начнем с простой модели, возможной для реализации на машине. Если соединить входами и выходами несколько автоматизированных систем, способных к обучению условным рефлексам, через некоторое время одна из систем займет доминирующую позицию по отношению к другим. Процесс этот изначально зависит от случая; доминирующую позицию занимает не та система, которая чаще других посылает импульсы, а та, которая завышает порог чувствительности на получаемые импульсы. Интуиция подсказывает: эта система обретает автономию – автономию неопровержимости. Подобное доминирование становится фикцией, если автоматизированная система, по-прежнему посылая импульсы-распоряжения, шлет такие, которые невозможно выполнить. Хотя, согласно формальной структуре соединений, система сохраняет доминирующее положение, вся система в целом обнаруживает динамику, противоречащую схеме соединений. Вероятность попадания доминирующей системы в ситуацию фиктивного (видимого) главенства является производной от возрастания невосприимчивости на воздействие обратных связей. Чем меньше у главенствующей системы информации о состоянии подчиненной ей системы в целом, тем больше вероятность того, что высылаемые приказы-импульсы будут невыполнимыми. Вся система в это время оказывается в динамическом дрейфе и продуцирует закономерности, являющиеся равнодействующей первоначальной структуры и всех произведенных отклонений. Механическая система ведет себя не так: расхождение запланированных и реальных параметров приводит к внезапно обнаруживаему износу и в конце концов к поломке, которая уничтожает систему. Система же, обладающая обратной связью, даже поврежденная, отличается обычно тем, что, кроме оптимального, имеет еще и другие состояния относительного динамического равновесия и, входя в эти состояния, продолжает функционировать – с различными информационно-энергетическими потерями. Одним из проявлений регулирующей патологии всей системы в целом является осцилляция, о которой шла речь в «Диалогах». Другим проявлением может быть возникновение внутри системы функциональных агломератов, которые, с точки зрения соответствия термина, мы склонны были бы назвать «неформальными группами высоких уровней». Под «неформальной группой» социология понимает небольшую локальную группу людей, связанных сугубо частным образом – знакомством, дружбой, общностью интересов, целей и т.п. В таких группах формируются атомы общественного мнения, в них реализуются общественно ценные этические нормы, формируются социально значимые примеры индивидуальностей, эти группы определяют по-настоящему реальную, неформальную школу жизни как для их членов, так и для их детей, родственников и т.д. Неформальные группы в таком понимании возникают спонтанно, при полном отсутствии специальных административно-политических распоряжений, а структура, ими создаваемая, может быть различной в разных случаях, при том что относительно она однородная. Мы же будем под «неформальными группами высшего уровня» понимать такие объединения, которые отличаются двойственной структурой: реальной, которая фактически моделирует само объединение, и формальной, которая своим лишь номинальным существованием часто противоречит самому факту бытования таких групп.

Как писал об этом проф. Ю. Щепаньский, авторитарная централизованная власть приводит к исчезновению неформальных групп на низшем уровне; добавим от себя, что одновременно способствует возникновению их на высшем уровне – администрирования и управления общественным имуществом. Вообще обычно привлекают внимание только такие неформальные группы, которые классифицируются как криминальные. Речь идет о кланах, или коллективах людей, которые частным образом используют общественно значимые должности, находясь при этом на грани преступности или срастаясь с подпольной экономикой, обычно под влиянием коррупции. Но общественная патология не исчерпывается этими проявлениями. В пограничной ситуации управленческого и исполнительного (преимущественно в экономике) краха (эта ситуация может быть результатом наложения друг на друга разнообразных последовательностей событий) начинается самопроизвольное возникновение неформальных групп – для управления общественным имуществом и общественного выполнения разнообразных работ. Опытным путем установленное правило, позволяющее предсказывать возникновение таких самодеятельных объединений, гласит, что чем глубже управленческо-регулирующее поражение центральной власти, чем в большей степени эта власть, не принимая во внимание фактического положения вещей и не считаясь с ним, пытается противостоять углублению застоя лавиной приказов и директив, тем более вероятным становится возникновение – противозаконное, разумеется, – упомянутых выше правящих групп. Такие группы возникают прежде всего там, где этому способствуют некоторым образом естественные экологические условия, где затруднен контроль, то есть не столько в пределах отдельных заводов и фабрик в рамках замкнутых территориально и функционально производственных единиц, но скорее на стыке: между богатыми инвесторами, производителями и исполнителями крупных работ, располагающими большим перерабатывающим потенциалом. Это явление типично для областей градообразующего производства, строительных, транспортных, водных работ, то есть везде, где для получения конечного результата необходима кооперация большого числа различных производителей и исполнителей. Главные цели возникновения и действия неформальных групп представляются вполне благородными с общественной точки зрения, потому что призваны реализовать общественно значимые работы (строительство жилых и школьных зданий, фабрик, мостов, архитектурных ансамблей и т.п.). Однако подобные группы действуют, не соотносясь с обязательными схемами компетенции и регулирования, кроме того – противозаконно, при этом они совсем не интересуются критериями оптимального использования рабочей силы, капиталов, сырья и техники. Таким образом, начинания этих групп в определенной степени согласуются с планами экономической стратегии, но имеют другие цели – в том, что связано с допустимыми с точки зрения законодательства структурами разделения труда и служебной целесообразности поведения. Возникают эти группы легко и просто по мере того, как разбухание массы нормативных распоряжений снижает праксиологическое качество действий, и одновременно центральная власть, приведшая к инфляции регулирующих команд, теряет картину реального положения вещей, созданию которого она способствовала и которое ей заменяет по разным причинам сохраняемая фикция. В ситуации фактического маразма богатые инвесторы и производители налаживают частные взаимные контакты, чтобы доверительно и в достигнутом двух– или многостороннем согласии предоставлять средства, мощности и рабочую силу для реализации текущих планов. Критериями отношения к группе являются: 1) область фактических ресурсов и возможностей, какими располагает данный участник, а также 2) ее склонность к противозаконным действиям, обусловленная скорее персональными раскладами, конъюнктурными соображениями и last but not least[46] личными амбициями – но наверняка не духом законов, потому что речь идет о деятельности, которая будет либо обходить, либо даже нарушать существующие законы.

Таким вот образом на высшем уровне экономического развития появляется форма стародавнего обмена товаров и услуг, с тем что она лишена того характера, какой обмен имел в обществе на ранних стадиях развития экономики или при рыночном капитализме, поскольку упомянутый обмен, как и взаимно демонстрируемая готовность оказания помощи, не основывается на стремлении к личной выгоде, но на стремлении выполнить работу, которую в соответствии с существующей прагматикой или же вообще выполнить невозможно, или можно только с использованием значительно большего труда.

Дело в том, что в результате перманентного дефицита производственных мощностей, сырья и материалов, при постоянном замедлении сроков изготовления каждый руководитель располагает неким резервом, тщательно скрываемым от плановиков из центра, потому что руководитель знает, что, попав в трудное положение, он вынужден будет вести со смежниками официально запрещенные переговоры. Попытки наладить с ними служебные контакты обречены на полное поражение, если он признается в неспособности выполнить заказ, формально являющийся его спецификой, оправдываясь перегрузками и происходящей из-за них несостоятельностью. Но если богатый проситель располагает чем-нибудь взамен – сейчас или после, – уже можно рассчитывать на сотрудничество, при условии, однако, наличия взаимного доверия, которое легче обрести при существовании личного знакомства, поскольку подобные взаимные обязательства не будут официально запротоколированы – как незаконные. Таким вот образом кооперация руководителей из конъюнктурных групп неформального характера часто в состоянии спасти от угрозы крупные инвестиции, при этом, разумеется, в такой ситуации «тришкиного кафтана», как правило, за состоявшуюся договоренность платит кто-то посторонний, теряя включенные в другой план инвестиции и производственные мощности. Следует указать главные градиенты среды, где происходят упомянутые явления. В сжатом виде ситуацию можно представить так: руководство в центре старается сформировать исполнительно-производственные коллективы в масштабе государства таким образом, чтобы выполнение порученных этим коллективам планов хотя бы на первый взгляд совпадало с материальной заинтересованностью работников, при этом руководство понимает, что полностью векторы общественного и частного интереса (государства и рабочей силы) не совпадут, за амортизацию расхождения этих векторов принимают сознательную мотивацию деятельности политического и патриотического характера. Понятно, что планирование подобного рода на практике сводится к разнообразным компромиссам и представляет собой маятник, который отклоняется то к лозунгу «пожертвовать существующим поколением для счастья следующих», то к констатации полного совпадения интересов личного и общественного. С точки зрения психологии и социологии, принципиально ложным является утверждение, что хотя бы один из этих крайних пунктов управления жизнью человеческих масс может быть оптимальным в некоем абсолютном смысле. Ведь даже тогда, когда векторы общественного и частного интересов идеально совпадают, состояние это не может автоматически гарантировать максимальной производительности труда и эффективности ее результатов. Недостаточно, чтобы векторы совпадали объективно, то есть статистически и в бухгалтерских отчетах; если этому не сопутствует определенное качество субъективного человеческого опыта, то этот искомый идеал отчетности не принесет своего максимума счастья ни обществу, ни отдельным гражданам. Попросту говоря, люди должны реально осознавать, что своей работой они наилучшим образом способствуют собственному и повсеместному процветанию, чтобы продолжать работать интенсивно и добросовестно. При этом понятие «собственного блага» является очень растяжимым обобщением. Является ли удовлетворение от собственно процесса труда, независимо от оплаты, получаемой за него, составляющей этого «блага»? По-видимому, да, хотя эту часть «блага» вообще невозможно пересчитать на материальные ценности. Может быть и так, что какая-то работа необходима в интересах большинства, что она очень хорошо оплачивается и совсем несложная, а однако никто за нее не берется. На сегодняшний день это будет, к примеру, работа по обслуживанию – домработницы: потому что ни выгоды, этой работе сопутствующие, ни высокая оплата не могут противостоять общественной оценке, согласно которой статус такого работника в общепринятой иерархии очень низкий. Того, что эта домработница может опосредованно серьезно способствовать общественным интересам, когда, к примеру, разгружает творческие личности – ученых, руководителей и т.п. – облегчая им работу, общественно ценную, общественное мнение обычно в расчет не принимает, определяя социальный статус профессии. Конечно, это малозначимое явление, однако оно свидетельствует, что субъективная ситуация и ее общественная интерпретация существенным образом отличаются друг от друга, и именно поэтому утверждение о совпадении векторов частного и общественного интересов на практике оказывается невразумительным обобщением.

Другая крайность с лозунгом «пожертвовать настоящим поколением на благо последующих» может рассчитывать на практический отклик при условии, что не только сумеет убедить трудящихся в ценности их жертвы, но и что они смогут убедиться в ее эффективности. В свою очередь, ничто не оказывает такого уничтожающего воздействия на нравственность, как поручение людям работы, результаты которой разрушаются у них на глазах, никем не востребованные ни сейчас, ни в будущем.

Когда центральная власть утрачивает картину реального состояния вещей, бессознательно включив патологический вариант управления, который, создавая порочный круг регулирования, является причиной возникновения помех для последующего броска, постепенно весь экономический организм общества вступает на путь непредсказуемых перемен. Судя поверхностно, можно предположить, что возникновение групп неформального хозяйствования – положительное явление стихийного преодоления нагромоздившихся препятствий. С этой точки зрения, единственной альтернативой деятельности таких групп будет поведение наудачу; если план, раздутый и тем самым превышающий физические возможности системы, его так или иначе невозможно реализовать полностью, то можно воплотить в жизнь его часть – или любую, или же выбранную по неафишируемому согласованию «знакомых руководителей». По сути своей такое понимание вещей ложно. Приведенной альтернативы не существует. Реализация какой-нибудь части плана невыполнима, потому что исполнители – это не автоматы, логически запрограммированные, а люди. Каждый из них сразу начинает действовать сообразно с течением допустимых операций; а так как эти действия наталкиваются на сопротивление – приснопамятных объективных трудностей, – те, кто по-прежнему номинально являются сотрудниками, de facto становятся конкурентами, прямо как в условиях свободного рынка, с той принципиальной разницей, что условия конкуренции, то есть нарушения отдельных действий руководителей, планом не предусматриваются и тем самым являются попросту противозаконными. Тем не менее эти условия существуют; раз все реализовано быть не может, то критерием реализации становятся совершенно не поддающиеся учету обстоятельства: отношения, личные знакомства. Структура перегруженной планами системы предпочитает тогда функционеров ловких и предусмотрительных, обнаруживающих способности, о каких теория систем в целом молчит; таким образом закрепляется правило заводить личные знакомства pro publico bono[47]. В чем же вред этого явления? Подобный способ управления экономикой порождает: 1) нормализацию бесправного состояния, когда обходятся или нарушаются обязательные законы и предписания, поскольку некоторый объем функций управления общественным имуществом осуществляется незаконно; 2) девальвацию критериев хозяйствования, поскольку местные начальники преследуют собственные интересы, а не интересы страны, и, как правило, не представляют себе последствий, к каким в целом приводит их деятельность; 3) обстановку всеобщей деморализации даже в такой ситуации, когда участники этих групп субъективно непогрешимы с точки зрения морали: обхождение закона как бы по неизбежной необходимости может очень просто превратиться в бездумную привычку – уже в любой жизненной коллизии.

Как это обычно бывает, субъективные намерения принадлежат к явлениям микросоциологического плана, а объективные результаты обусловленных ими действий производят макросоциологический эффект, о котором его создатели обычно не имеют понятия. Благодаря неформально установленным обязательствам возникают новые объекты – мосты, рабочие места, водозаборы и т.д. В ход идут и такие средства, каких центральный плановик не замечает, потому что их от него предусмотрительно скрывают. Исполнитель Х соглашается построить для города Y новый крупный объект, хотя формально делать этого совершенно не обязан; конечно, он может отстраниться, мотивируя это отсутствием производственных мощностей или только обязательными инструкциями, потому что в их избытке желающий всегда найдет ту, которая обоснует необходимость его бездействия. Несмотря на это, исполнитель Х примется за работу, потому что он знает, что косвенно это в его – или его коллектива – интересах. Ведь город Y со своим объектом представляет звено цепи неформальных связей, персональных, объединяющих административные единицы с политическими системами, то есть исполнитель Х руководствуется не только экономическим расчетом. Строительство объекта для города Y часто имеет характер звена в цепи событий, живо напоминающих сказку о петушке, который лежит и не дышит, потому что зернышком подавился, а курочка, чтобы достать для него глоток морской воды, должна поочередно выпрашивать у разных «сторон» бесчисленные услуги и предметы, так что только после длительной беготни от одного к другому по этому «сказочно-бюрократическому» хороводу получит наконец необходимый петушку глоток спасительной воды. Исполнитель Х, выполняя не по своему «профилю» объект для города Y, обретет благодарность группы влиятельных особ, которые имеют связи в некотором объединении, благодаря чему он сможет приобрести импортное оборудование, без которого исполнитель Х не смог бы реализовать план работ, в высшей степени «профильных». Часто волокита взаимных обязательств, определяющих производственные решения, значительно более длительная – как в упомянутой сказке. Разумеется, ни к событиям из сказки, ни к последовательности связей, в каких принимает участие исполнитель Х, невозможно применить расчет оптимальных средств или усилий, потому что такая последовательность состоит из членов, в принципе неподвластных такому расчету.

Следует отметить, что в определенных ситуациях нарушение обязательного закона представляется – особенно энергичному начальнику – «меньшим злом» – например, когда при строительстве моста следует открыть противопаводковые дамбы, а управление водного хозяйства тянет с оформлением официального разрешения, потому что не хочет нести ответственности за этот шаг; строители моста перекапывают дамбу без разрешения, происходит наводнение, и уже только «свой человек», «связи», «знакомства», сначала обеспечивающие его незамедлительной помощью в людях и средствах, а потом – «замяв» дело, – могут уберечь его от серьезных неприятностей. И однако, если бы он не рискнул, то, может, и моста бы в срок не построил. Таковы реальные обстоятельства, в которых обращается управленческая деятельность влиятельного менеджера.

В этих условиях складываются по знакомству неформальные объединения, действуя согласно неписаному кодексу бытового обмена услуг и гарантий, преодолевая разные барьеры и сопротивление инстанций, иногда просто ставя их перед свершившимся фактом – или же ссылаясь, в конце концов, на общественные интересы. Вот эти условия, эти климат и субстрат, где формируется словоупотребление местоимений, когда все чаще о власти говорится «они» и все реже об общественных работах «мы» – явление, которое может осудить патриотически подкованный первоклассник, но до причин которого в запутанной социально-экономической динамике сможет докопаться только социолог, располагающий опытом и исследовательским материалом. Самым несомненным образом явление это имеет объективное основание, а совсем не политическое (в идеологическом смысле), так как участники неформальных групп, говоря о собственной деятельности и о самих себе, употребляют местоимение «мы», а верховная власть, из-за того, что затрудняет им работу, как бы вынуждена перейти с их точки зрения на позиции, определяемые местоимением «они». «Они» – это доминирующая автоматическая система, формально занимающая главенствующую позицию, которая выдает физически невыполнимые приказы; «мы» – это подчиненные казы; «мы» – это подчиненные системы, не имеющие влияния на положение вещей. Таким образом, речь идет о признаках патологии управления – раз возможно смоделировать процесс внутри цифровой машины, очевидно не подверженной никаким идеологическим колебаниям или приливам непатриотических чувств.

В том же контексте надлежит искать причину явления, охарактеризованного известным в свое время афоризмом: «Польша – это свободная федерация воеводских комитетов». Потому что по мере упрочения и распространения тактики неформальных групп локальные партийные инстанции вынуждены были подменять политическую деятельность администрированием и тем самым вливались в сферу отношений местного экономического начальства, причем перекрывание партийной структуры и структуры местной администрации на территории воеводств явлению этому способствовало. Поскольку тактика неформальных групп в деталях везде различна и одинаковой быть не может, будучи стихийным процессом, происходящим незапланированно и без верховного руководства, характер сотрудничества управленцев и политиков не мог быть везде одинаковым. В результате воеводские административные единицы постепенно стали различаться динамикой роста, степенью деловой активности, долей участия в управлении растратами и результативностью и завоевывать таким образом как бы непроизвольно частичную автономию, о которой власти знали, но не могли ей противостоять, поскольку это было производной массовых процессов усугубляющейся патологии управления. В свою очередь, отдельные воеводства соперничали за процент участия в получении благ, капиталов, средств производства, что в системе в целом вызывало замешательство и беспорядочный рост осцилляции со свойствами отрицательных обратных связей: кто больше имел на местах, тот обычно и получал больше из централизованного распределителя, потому что явно умел лучше распорядиться полученными средствами, а, в свою очередь, это было причиной углубления различий между воеводствами. Если бы эта относительная самостоятельность воеводств была результатом передачи им законной, определенной в соответствующих границах автономии, она могла бы обнаружить положительные стороны и в государственном масштабе, поскольку местные условия хозяйствования, везде разные, действительно требуют гибкости в управлении. Однако это был, как уже говорилось, стихийный дрейф, без обоснования в действующем законодательстве, опирающийся на персональные расклады, по сути своей изменчивые и неспособные гарантировать прочность однажды сформировавшегося стиля работы; неуверенность же, порожденная возможной сменой кандидатов на ключевых постах, ставящей объединения конкретных людей за пределами неизменного закона, превращалась в очередной фактор системной дестабилизации. Поэтому видно, насколько важно в управлении, чтобы закон был выше лиц и отношений.

Важно отметить, что функциональное соответствие описанной нами неформальной группы возникает всегда и везде там, где в результате какой-нибудь чрезвычайной серии событий, например аварии или катастрофы, стихийного бедствия, несчастья с гибельными последствиями и огромным количеством жертв – возникает кризисная ситуация. И тогда, идет ли речь об обрушившейся угольной шахте, или о пожаре на нефтяных резервуарах, или о голоде, или о зоне активизации смертоносных тайфунов, действия спасателей ломают замкнутость обязательных в других случаях предписаний и законов, и несущие спасение группы действуют без оглядки на цену оказываемой услуги и на трату сил и средств в результате их деятельности. Однако то, что возникает как результат из ряда вон выходящего события, что является лишь перерывом в течении нормальной работы, что допустимо единственно в экстремальных условиях, которые невозможно запланировать или предусмотреть, – одним словом, стихийная деятельность, сметающая все экономические расчеты, долгосрочные планы, законы и правила – в ситуации нарушения эффективности управления властей, на фоне постоянно растущих потребностей всегда алчной и прожорливой экономики, создает среду, где неформальные группы работают долгие годы, так что временами другой способ деятельности – а именно: соответствующей формам организации, предписанной законом, – превращается в чистую фикцию. Впрочем, как раз о сохранении этой фикции заботится центральная власть, потому что у нее нет другого выхода. В прессе, полностью контролируемой этой властью, иногда появляются заметки о побочных результатах вышеназванных процессов – то есть о том, что только по знакомству можно купить в магазине ветчину или ботиночки для ребенка, что только благодаря «связям» можно своевременно пользоваться ремонтными или какими-нибудь другими услугами; другими словами, идет описание низкого качества роз, когда леса горят. И наконец, фикцию поддерживают сами участники неформальных групп хозяйствования, потому что их сила, как это ни парадоксально, – в их прагматической нелегальности. Если бы их действия были детально изучены и преданы огласке, конфронтация реального положения вещей и фикции привела бы к кризису – то есть к развеиванию фикции и осознанию необходимости структурных реформ.

Масштабы реформ должны быть прямо пропорциональны времени систематического пренебрежения ими, потому что неизменность описанного состояния в прогрессирующей степени поражает способность власти принимать решения: чем дольше удерживается доминирующая система от принятия решения, тем труднее ей его принять. То же происходит при биологической патологии: чем дольше не предпринимается лечение болезни, тем труднее вернуть больному здоровье; чем дольше маскировать симптомы заболевания, ложно их интерпретировать или, наконец, – не замечать, борясь с последствиями, а не с причиной, тем тяжелее бывает завершающий кризис.

Следует также учитывать, что существование могущественных неформальных групп в определенной среде является секретом Полишинеля, но даже инстанциям, шлющим в область бесчисленных контролеров и издающим горы новых постановлений, известно, что внезапный развал всех неформальных групп управления был бы равносилен разгрому не только экономического беззакония – но и самой экономики в том числе. Как известно, хромого не тем можно вылечить, что ему его больные ноги пообрывать. Центральная власть знает, что тот, кто будет судорожно цепляться за все обязательные предписания, доведет до полного паралича все производительные и исполнительные функции; не будучи в состоянии ни ликвидировать, ни вывести на чистую воду неформальные группы, потому что без серьезных реформ этого сделать невозможно, власть впадает в состояние перманентного лавирования, которое ход ее, власти, основной деятельности превращает в петляющую синусоиду. Эта ситуация, в свою очередь, порождает прагматическое правило «lex ad hominem»[48]: не всякий, нарушающий закон, будет привлечен к ответственности. Руководящим инстанциям бывает удобнее прикрывать глаза не на один случай обнаружения описанной здесь практики.

«Подбору сотрудников по знакомству» способствуют, кроме бессилия управления и хаотичности приходящих в столкновение степеней иерархии, факторы чисто технологической природы. Многочисленные продукты и полуфабрикаты производятся без необходимого следования предписанным рецептурам и критериям качества, однако выбор, перед которым оказывается менеджер-получатель, бывает удручающим: или взять некачественный продукт, или не получить ничего – или же: настаивать на своем, требовать другого, лучшего (и ожидать по этому поводу репрессий со стороны производителя, припертого к стенке), или – опять же – довольствоваться убожеством.

В скооперированных системах, состоящих из большого числа звеньев, придерживаются следующего правила: если хотя бы одно звено пропускает продукты, технологически невыдержанные, вероятность снижения качества конечного продукта, а также всех производных в целой отрасли данной промышленности растет скачкообразно. Потому что тогда возникает положительная обратная связь: некачественные автомобильные шины, неравномерно изнашиваясь, вызывают не только бурный поток рекламаций от потребителей, но и более быстрое снашивание автомобильных подвесок; эти подвески приходится заменять в процессе капитального ремонта, то есть технологическая ошибка производителя шин рикошетом бьет по производителю автомобилей; в результате хронического отсутствия на рынке запчастей большое количество автомобилей ездит с поврежденной подвеской на неплотно прилегающих к проезжей части шинах; это приводит к росту числа аварий на дорогах, которому – при таком положении вещей – противодействовать чрезвычайно трудно. Постепенное снижение качества продукции означает также и уменьшение резервов производственных мощностей, что, в свою очередь, затрудняет введение технологических новшеств, всегда дорогостоящих.

Несмотря на это, существуют как предприятия, производящие скверные изделия, так и предприятия, поставляющие изделия более – или просто – качественные. Эта среда является «экологической нишей» для менеджеров, которые могут выбрать только из реально существующих предложений. Они не всегда выбирают экономически меньшее зло, поэтому их балансовые тактические расчеты и не ограничены экономикой, и она в них не превалирует; на расчеты влияют разные уровни управления, надзора, контроля качества, факторы местного значения сталкиваются в этих расчетах с сигналами из центра, деятельность их глубоко увязает в администрировании, она оценивается политически, персонально и т.п. Все вместе это делает ирреальным подобный вид научной организации труда, этот способ экономичного хозяйствования ресурсами, оптимизации решения проблем, о котором так много возвышенных и прекрасных слов можно прочитать в прессе, особенно литературно-художественной. Тем временем фактическая ситуация, заставляющая менеджера Z приступить к выполнению работы V, вовсе не следует из рациональной оценки положений и возможностей. Чаще всего возникает производная мотивов, в которых вроде бы третьестепенные, – да даже вовсе не существенные моменты! – кто сидит в инстанции Х, а кто в управлении Y – оказываются ключевыми.

Итогом представленных явлений становится распространение в системе, организационным принципом которой должно было быть планирование, работы наспех и спустя рукава, стихийных мероприятий, штурмовщины, замораживания работ, развернутых на недостижимо широком фронте, и все эти последствия перебоев в динамике постепенно распространяются в общественной иерархии и порождают депрессивное состояние глубокой деморализации. Власть раздираема своеобразным противоречием между громкими лозунгами и программами, которым она остается верна, и наблюдаемыми явлениями функциональной немощи в стране; и таким образом, дикие крайности, описываемые в прессе, представляют собой всего лишь отражение этого противоречия – поскольку взвешенных описаний, оценок и мнений вообще не встречается, одни лишь выражения приверженности без единого изъяна или отчаянные, на грани подавленности исследования. Возникают также теории ad hoc[49] и ad usum delfini[50], публицистика, питающаяся самобичеванием, критикой отвратительного национального характера, польской лени и анархии и т.п. Это не слишком продуманные высказывания; с одинаковым успехом можно бы обвинить в неряшливости, любви к скандалам, плохом воспитании и за отвратительный внешний вид – пассажиров, вынужденных длительное время ехать в грязном, неотапливаемом и без освещения поезде, к тому же чудовищно переполненном, стоя, без еды и питья; в таких условиях юмор, элегантность, опрятность, любезные манеры мог бы сохранить только святой.

Ни практики, ответственные за принятие решений, ни тем более участники неформальных групп не отдают себе отчета в том, что годами утрясаемый стиль работы, проложивший уже глубокие борозды противозаконного поведения, ведет их всех вместе по пути углубляющегося кризиса цивилизационно-технологического характера. Потому что стиль штурмовщины, принцип подбора сотрудников «по знакомству», учет экономических показателей в последнюю очередь – из года в год вступают во все возрастающее противоречие с направлениями развития во всем мире, где обязательно производство в условиях растущей координации, где все меньше снисхождения оказывается любой производственной неточности и где обязательно участие в непрекращающейся гонке рационализаторства – под угрозой потери мирового лидерства. Поддерживание фикции в этих условиях тождественно самоуничтожению. Однако необходимо осознавать, что уже сформировался тип личности, который реализует свои амбиции именно в неформальной организации труда, с сознанием предпринимаемого риска, который испытывает удовлетворение от осуществления «пробивных» способностей. Этот человек ведет себя скорее как игрок или партизан, чем как организатор и экономист. Он деятельно подбирает партнеров, равноправных и суверенных, не на предприятиях и производственных объединениях, в компетенции которых – поставки и услуги согласно официально установленной структуре отношений, а сообразуясь с собственным «нюхом» и чаще всего горьким жизненным опытом. Он не обращает внимания на фактически понесенные траты, зато учитывает те, которые уж наверняка не удастся скрыть от вышестоящего надзора. Также ему известно, что дело тем труднее, чем срочнее, что чем в большей степени в это дело вовлечены правительственные задачи высшего уровня, тем, правда, и риск больше, но одновременно и больше шансов на то, что достигнутый успех с лихвой перекроет не только игнорирование служебных инструкций, но даже производственные и экономические нарушения. Ясно, что такой человек приносит временные экономические выгоды и долгосрочный вред, объемы которого напрямую оценить невозможно. Подобный образ действий деморализует сначала самого менеджера, потому что кто нарушает закон и предписания из благородных побуждений, привыкая рассматривать их только как тормоз ценной инициативы, постепенно начинает пренебрегать всеми нормами – по крайней мере он на пути к этому. Коллективно организованный неформальными группами способ воссоздания экономико-управленческих структур создает новую экономическую систему, которая полностью никому не известна, а следовательно, и неподконтрольна. Если же эти произвольно возникшие динамические связи укрепляются, любая попытка общественно-экономического улучшения встречает активный отпор упомянутых групп, поскольку они уже освоились с существующим положением и любое его изменение рассматривают как угрозу своим с трудом отвоеванным укладам. Если они даже и сознают, что эти уклады ущербны, то они знают также, что перестроить их практические способы на официально допустимые и законодательно обоснованные невозможно – ни при какой реформе. В свою очередь, и власть не в состоянии успешно реформировать актуальное положение вещей, потому что имеет дело с отношениями, de facto уже преодоленными и разрушенными в результате деятельности представленного выше вида.