IV

IV

ФИЛОНУС. Здравствуй, друг. Почему ты так мрачен? Ведь ты сидишь у такого прелестного ручья!

ГИЛАС. Приветствую тебя, Филонус. Действительно, должен признаться, что меня уже не радует ни красота пейзажа, ни вообще ничего с того момента, как ты поколебал до основания самые прочные мои убеждения. С того дня мне кажется, что я уже ничего не знаю. Меня мучит загадка сознания, просто отчаяние охватывает, когда начинаю об этом размышлять, ибо проблема вот уже тысячу лет ни на волосок не продвинулась в своем разрешении. Науки совершенствуются, терминология уточняется, делается все более утонченной, а между сознанием и материей по-прежнему зияет такая же пропасть; любая попытка анализа приводит к отвратительному circulus vitiosus[10], в котором мысль вращается, как лошадь в конном приводе, не находя выхода. Ужас!

ФИЛОНУС. Море слов, все перемешалось, какой хаос! Что такое ты говоришь, друг мой? Где же эта бездна, эта загадка сознания?

ГИЛАС. Когда я исследую человека как невролог, то прихожу к выводу, что звуковые волны попадают в ухо, преобразуются там в нервные импульсы и по нервам передаются в мозг, там они переключаются уже на другую часть коры мозга; отсюда импульс по нервам устремляется в мышцы руки, и человек ее поднимает. Всю последовательность этапов этого явления, от попадания в ухо звуковых волн, несущих приказ поднять руку, вплоть до его исполнения, я могу представить как цепь физических причин и следствий, во всех последовательных фазах которой принимают участие атомы, атомы и еще раз – выделывающие всякие па, колеблющиеся атомы. В этой цепи нет никакого обрыва, никакого пробела, куда можно бы было поместить человеческое сознание – и что же: некоторая часть этих пляшущих атомов и есть сознание? Но как же такое возможно, чтобы одни атомы были сознанием, а другие нет? Ведь это – я говорю об атомах, – ведь это вакуум, в котором вращаются миниатюрные электрические заряды, обладающие собственными квантованными орбитами, волнами вероятности, спинами, магнитными моментами и черт его знает чем еще. Стало быть, сознание состоит из вакуума и электрических зарядов? Я уже ничего не знаю. Когда же я сам ставлю себя на место испытуемого и мне велят поднять руку, то я слышу этот приказ, понимаю его и исполняю, полностью осознавая происходящее. В первом случае перед нами предстала физическая сторона явления, доступная для восприятия извне, во втором – его психическая сторона. Физическая сторона доступна любому человеку, любому наблюдателю, и потому этот род явлений называют объективными; то же, что происходит в моем сознании, непосредственно доступно только для меня, и никто, кроме меня, не может утверждать, слышал ли я приказание и выполнил его, потому что мне так захотелось, или же вообще осознанно его не слышал, а задействован был только определенный автоматизм, скажем, своего рода условный рефлекс.

ФИЛОНУС. Гилас, ты говоришь о вещах, которые стары как мир. Что же в них доводит тебя до отчаяния?

ГИЛАС. Как что? И ты еще спрашиваешь?!! Одни говорят, что физиологические процессы не влияют на психические, и наоборот, а последовательности обоих этих явлений происходят рядом, параллельно, таким образом, что определенным явлениям одного рода соответствуют явления другого. Это точка зрения параллелистов. Другие утверждают, что психические явления – это лишь какие-то «добавки», пассивный «отблеск» физиологических явлений, постигаемый тем, в ком эти процессы происходят, благодаря «внутреннему чувству». Так говорят эпифеноменалисты. Есть также теория «двух аспектов» и «двух сторон», согласно которой физиологическое и психическое – это различные виды одного и того же, поскольку определенный процесс в реальности, когда я наблюдаю его извне (например, исследуя твой мозг), представляется мне как физиологический; когда же ты его наблюдаешь «изнутри себя», он представляется тебе психическим переживанием. Есть еще спиритуалисты и материалисты разных мастей, вдобавок еще и физикалисты, которые с достоинством заявляют, что вся проблема сознания – не более чем видимость, и поэтому ученые не должны о ней упоминать. Это – как если бы кто-нибудь сказал, что да, ходить нам можно, но ради бога, ни слова о ногах! Я начинаю подозревать, что тут кроется какое-то принципиальное «низзя» осознания фактического состояния вещей. В самом деле, разве нет связи между явлениями, происходящими в сознании, воспринимаемыми субъективно, и явлениями, которые может наблюдать любой? А если этот «запрет» скрывает какие-то фундаментальные тайны природы вроде гейзенберговского запрета на точное определение локализации атома?

ФИЛОНУС. Знаешь что? Не спеши объявлять об этом «запрете» и не отчаивайся так, прошу тебя. Что ты сам думаешь о сознании?

ГИЛАС. Если бы я знал! Во-первых, это, несомненно, не вещь и не объект, это процесс, цепь событий. Во-вторых, сознание проявляется и действует исключительно в живых организмах высокого уровня развития, то есть в людях. В-третьих...

ФИЛОНУС. А откуда такая уверенность, что сознание может проявляться только у живых существ?

ГИЛАС. Филонус! Ты в этом, наверное, не сомневаешься?

ФИЛОНУС. Действительно не сомневаюсь.

ГИЛАС. Вот видишь!

ФИЛОНУС. Не сомневаюсь в том смысле, что я убежден: сознание может возникнуть в системах, принадлежащих к определенному классу, обладающих определенным общим свойством, но этим свойствам ни в коей мере не является жизнь.

ГИЛАС. Не хочешь ли ты сказать, что сознание могло бы возникнуть в структуре, скажем, построенной из стекла и металла?

ФИЛОНУС. Да, именно это я и хочу сказать.

ГИЛАС. Мой дорогой, ты грешишь против очевидности!

ФИЛОНУС. Прошу тебя, друг, не употребляй в дискуссии со мной слова «очевидность». Бесконечные споры в философии происходят именно из-за того, что одним кажется очевидным то, что совершенно не является очевидным для других. Поэтому мы ни в коем случае не будем ссылаться на какую-то там «очевидность», тем более что «очевидность» – та самая последняя инстанция, согласно которой в былые времена считалось, что на противоположном полушарии люди ходят вниз головой или что возможна одновременность событий, происходящих на отдаленных друг от друга звездах. Для меня как ученого ничто не является в достаточной степени ни «очевидным», ни «само собой разумеющимся», и каждое утверждение заслуживает подробного анализа и проверки его результатов опытным путем. Так ты утверждаешь, Гилас, что в металлической конструкции не может возникнуть сознание?

ГИЛАС. Да. Можешь ли ты привести доказательства в пользу противоположного утверждения?

ФИЛОНУС. Я могу прямо сейчас указать тебе место, где металл дает начало сознанию.

ГИЛАС. И где же, интересно?

ФИЛОНУС. Вот здесь, в твоей голове.

ГИЛАС. Что за шутки?

ФИЛОНУС. Никаких шуток. Ты же знаешь, что в твоем теле – а следовательно, и в мозгу – находится железо. Находится в виде дыхательных ферментов. Без этого фермента, то есть без этого железа, ты не мог бы даже секунды ни жить, ни думать.

ГИЛАС. Это правда, но...

ФИЛОНУС. Подожди. Железо является незаменимым элементом живой ткани, в том числе той, из которой состоит твой мозг. Таким образом, железо это принимает участие (может, не решающее, но вполне определенное) в процессах, которые происходят в твоем мозгу. Эти процессы лежат в основе сознания. Quod erat demonstrandum. Что скажешь?

ГИЛАС. Скажу, что это железо находится в белковом органическом соединении, в результате чего оно утрачивает свои обычные свойства...

ФИЛОНУС. Вынужден прервать тебя, ибо ты рассуждаешь неразумно. Какие особенности утрачивает железо в качестве частицы фермента оксидазы? Те, которые ему свойственны, когда оно представлено подковой или гвоздем? Значит, по-твоему, качества, какими железо обладает в подкове, это «обычные», а те, какими оно обладает в капле фермента, – «необычные»?

ГИЛАС. Нет, конечно, они не «необычные», просто это железо – как часть чего-то большего – вовлечено в систему жизненных процессов.

ФИЛОНУС. А что, в подкове железо выступает как сверхчистое, выделенное, самостоятельное? Может, существует некое «имманентное» железо? Даже если я соглашусь излагать доказательства подобными словами, то таким «исконным» железом следует считать, видимо, химически чистый металл, а не ту мелкокристаллическую, полную разнообразных примесей структуру, какую мы находим в подкове. Не правильнее ли сказать, что атомы железа, существующие в таких-то и таких-то условиях, в кристаллической структуре с добавлением углерода и серы, обнаруживают те свойства, какие мы можем наблюдать, например, в подкове, а атомы железа, связанные с молекулой белка, обнаруживают свойства, отличные от предыдущих? И в каждом случае мы имеем дело с проявлением законов определенной системы (то есть системных законов), только и всего.

ГИЛАС. Блестяще! Не хочешь ли ты сказать, что из того, что в моей голове присутствуют атомы железа, неотвратимо следует, что если бы моя голова была сконструирована исключительно из железа, то я так же бы думал, чувствовал, обладал бы сознанием?

ФИЛОНУС. Ты провоцируешь меня ответить «да», и я отвечаю: да, именно так я и думаю и убежден в этом – с одной, однако, существенной оговоркой, что это железо должно было бы представлять строительный материал для системы, с точки зрения функционирования, тождественной твоему мозгу.

ГИЛАС. Ты предусмотрителен, друг мой, но не является ли это всего лишь игрой слов? Ты говоришь: «Железный мозг мог бы думать, если бы обладал функциональными особенностями живого мозга». Или: «Железный мозг мог бы жить, если бы обладал способностями живого мозга». Однако железный мозг не может быть живым, потому он и не может породить сознание. Железный мозг – это contradictio in adiecto[11].

ФИЛОНУС. Знаешь что? Так мы ни к чему не придем. Ты утверждаешь, что процессы жизни и сознания неразделимы, что происходит следующее: не каждый процесс жизни сознательный, но каждый сознательный процесс – процесс жизни. Верно?

ГИЛАС. Да, именно так я и думаю.

ФИЛОНУС. Тогда прежде всего мы должны задуматься над тем, что, собственно, это такое – сознание? Итак, сознание – некое абстрактное понятие. Это только мы, постоянно о нем рассуждая, рассматриваем его как определенную сущность, такую же элементарную в переживании, как, например, способность видеть. По самой своей сути сознание является абстракцией. Если я утверждаю, что я что-то осознаю, то это значит, что я понимаю нечто, или нечто воспринимаю, или что-то думаю. Не более того. Но и не то же самое, поскольку, когда я вижу или думаю, то кроме того, что я вижу или думаю, я сознательно чувствую как бы «за этим», «сверх того» мое приближение, а это значит всего лишь, что ты видишь меня издалека, и ничего более. Разве не так?

ГИЛАС. В принципе, ты прав. Хотя я вообще-то не воспринимаю вещи таким образом, что я как бы сознаю то, что я сознаю эту вещь (или воспринимаю ее), однако если я умышленно сконцентрирую внимание на собственном акте восприятия, то обнаружу, что, кроме самого восприятия, я одновременно фиксирую и акт восприятия.

ФИЛОНУС. Разумеется, акт восприятия можно одновременно фиксировать в сознании. И что из этого следует? Ты можешь подумать, глядя на меня: «Я вижу Филонуса» или «Я осознаю, что вижу Филонуса», но это только одновременный с восприятием «мыслительный контекст». Точно так же я могу просто петь, а могу еще и петь об этом пении (то есть я пою, что пою) или же могу мысленно сказать, что я воспринимаю восприятие, но это всего лишь одновременная с восприятием попытка обобщить его, то есть включить в совокупность классов однотипных явлений, названных сознательными. Таким образом, ты пытаешься создать в себе дистанцию обобщения по отношению к простому акту восприятия, призвать на помощь классификационные способности своего разума и – тем самым – непосредственно вступить на путь создания абстрактного понятия «сознания вообще». Если я думаю о чем-нибудь, то я просто думаю об этом «что-нибудь». Этим «что-нибудь» может быть также и мышление, сам мыслительный процесс. Однако в мышлении всегда присутствует некий его определенный объект. Если бы «мышление о мышлении» качественно отличалось бы от «мышления о поедании», то так же, как ты допускаешь существование «осознания собственного сознания» (его называют «самосознанием»), ты должен будешь допустить существование и более высокого уровня, который мы выразим так: «Гилас думает о том, как он думает о собственном мышлении». Тут тебе уже будет «сознание третьей степени», и этот regressus[12] можно было бы повторять ad infinitum[13], из чего бы, разумеется, следовало, что существует бесконечное количество «этажей сознания». А это – абсурд. Конечно, мы можем абстрагироваться от любого объекта, а заодно и от процесса абстрагирования, и от сознания как явления, но в каждом таком мыслительном акте существует его данное содержание – конкретное, единственное, и ничего, кроме него. И поэтому, как ты видишь, понятие сознания включает некие общие черты столь различных психических явлений, как ощущение, мышление, видение и т.д. Спроси, наконец, ребенка, есть ли у него сознание, и окажется, что он вообще не знает, о чем ты его спрашиваешь, хотя, если ему шесть или семь лет, ты, наверное, не откажешь ему в наличии сознания?

ГИЛАС. Хорошенькое дело! Значит, по-твоему, получается, что сознания вовсе нет? Ты очень остроумно все о нем растолковал, и что же нам осталось выяснить? Не считаешь ли ты это несуществующей проблемой? Может, ты в последнее время заделался физикалистом? Что же касается примера с ребенком, то будь любезен, подумай, можно ведь говорить прозой, ничего о ней не зная. Следовательно, и сознанием можно обладать, ничего об этом не ведая.

ФИЛОНУС. Хороший аргумент, но он направлен не против меня, как ты полагаешь, а против тех, кто считает, что «сознание Гиласа» – это понятие другого уровня, чем «пищеварение Гиласа», в том смысле, что это не обобщение ряда процессов, а некая первозданная сущность, полностью элементарная и в высшей степени очевидная, априорная. Ведь только философы – поскольку они постоянно работают с этим понятием, в своем роде «сознательно профессионально» – пришли к убеждению, что их сознание – это нечто чрезвычайно монолитное, первозданное и априорное. Именно «говорить прозой», именно «проза» – пример обобщенного понятия, такого, как сознание, и поэтому можно прекрасно прожить жизнь, ничего о нем не зная. Потому что ситуация представляется так: существуют два больших класса «говорения вообще» – «говорение стихом» и «говорение прозой». Это, конечно, обобщение, сам видишь, и когда я утверждаю: «Это проза», то имею в виду примерно следующее: «Если принять во внимание определенные особенности – стилистические, ритмические и т.п., тогда то, что здесь написано, можно отнести к прозаическим высказываниям, то есть к классу всех возможных фраз, выраженных прозой». Сознание, таким образом, отнюдь не является «несуществующей проблемой», это – обобщение ряда психических явлений, которые мы относим к некоей совокупности, определенному классу под названием «класс сознательных явлений», короче – сознание. С этим мы разобрались. Теперь приступим к конструированию твоей «головы из железа, которая мыслит». А именно: построим из железа (или из другого металла, не важно) электронный мозг. Это возможно?

ГИЛАС. Возможно. Но этот мозг будет мертвым творением.

ФИЛОНУС. Разумеется, творение мертвое, но думать может.

ГИЛАС. Да, но только формально, то есть применяя определенные операционные правила в использовании определенных знаков (символов). Такой мозг не способен думать по существу. Даже некоторые кибернетики называют процессы, происходящие в таком электронном мозге, квазимышлением.

ФИЛОНУС. Это правда. Если хочешь, мы можем и решения проблем, которые выдает такой мозг, называть квазирешениями, хотя мы будем их применять совершенно так же, как обычные решения проблем, найденные живыми «счетоводами». Так же можно утверждать, что настоящий пенициллин – лишь тот, который производится грибком, только живая плесень, а синтетический пенициллин – это «квазипенициллин». Почему нет? Я только не понимаю цели, ради чего поступать подобным образом. Нужно ли возводить стену или выкапывать ров между электрической сетью проводов электронного мозга и нервной системой белкового мозга? К чему такую стену возводить и зачем она нужна, если состоит из одних только слов? Не лучше ли вместо того, чтобы предупреждать, ограничивать, утверждать, что то или это «изначально» невозможно – не лучше ли вещь sine ira[14] исследовать методами логики и опыта?

ГИЛАС. Следовательно, я беру назад термин «квази-мышление». Однако я по-прежнему придерживаюсь того мнения, что электронные мозги не могут думать по существу, то есть с пониманием, с субъективным ощущением смысла совершаемых действий.

ФИЛОНУС. Тогда ты заговорил о чем-то новом. И прежде всего тебе придется мне доказать, что там, где нет мышления по существу, не может возникнуть сознание. Но давай продвигаться последовательно. Вот мы конструируем наш электронный мозг и снабжаем его огромными «резервуарами памяти» слов, а еще фотокамерным устройством для чтения. Это возможно?

ГИЛАС. Возможно.

ФИЛОНУС. Можно будет с этим мозгом разговаривать?

ГИЛАС. Каким образом?

ФИЛОНУС. Мы должны, разумеется, подключить к нему принимающее устройство для звуковых волн, а также анализаторы частоты колебаний. Подобный аппарат уже существует в виде протеза для глухих. Нам бы пришлось сильно увеличить в размерах наше мозговое устройство, оно будет во много раз больше обычного мозга.

ГИЛАС. Возможно.

ФИЛОНУС. Ну вот, в нашем устройстве есть «вход», то есть орган, через который импульсы снаружи проникают внутрь, а также «выход», то есть орган, через который импульсы изнутри мозга устремляются в окружающую среду. Теперь можно с нашим «мозгом» договориться. Ты согласен?

ГИЛАС. Договориться с ним мы можем только в том смысле, что, если мы ему дадим какое-то задание, то он его выполнит (насколько он будет способен это сделать, оно понятно). Однако любое задание он будет выполнять, рассуждая формально, а не по существу.

ФИЛОНУС. Твоя предусмотрительность делает тебе честь. Та-а-к, в этом месте мы откроем скобку и подумаем, что же это такое – рассуждение по существу. Если я тебя правильно понимаю, то ты имеешь в виду следующее: когда я говорю, что, если смотреть вдоль движения по железной дороге, возникает впечатление, будто рельсы сливаются в одну линию на горизонте, – ты понимаешь меня мгновенно, с ходу, так?

ГИЛАС. Да.

ФИЛОНУС. То есть ты постигаешь значение без использования формальных методов, какие представил бы анализ всего высказывания с применением соответствующих законов геометрии и канонов физиологической оптики. Почему ты понимаешь меня без использования формальных рассуждений, которые в этом случае тебе совершенно не нужны? Не правда ли, потому, что ты знаешь, «интуитивно чувствуешь», что дело обстоит именно так, как я это выразил, что действительно кажется, будто рельсы сходятся на горизонте? А наше мозговое устройство смогло бы прийти к этому результату?

ГИЛАС. Да, но справедливость утверждения оно бы смогло доказать только формальным рассуждением. Ему следовало бы представить правила оперирования такими понятиями, как «рельсы», «горизонт», «соприкасаться», а также определить в инструкции манипуляции, какие оно должно проделать, используя законы геометрии и оптики, о которых ты вспоминал. Тогда, и только тогда, получится правильный результат.

ФИЛОНУС. Прекрасно. А теперь представь себе, что есть человек, от рождения парализованный, слепой, глухой и немой, а также, кроме всего прочего, лишенный осязательной способности по всей поверхности своего тела, за исключением внутренней стороны одной ладони. Только этим участком поверхности кожи он может воспринимать чувственные впечатления. Этого человека с огромным трудом мы научили общаться с окружающими, рисуя ему на ладони буквы. И теперь я говорю этому несчастному, что рельсы, когда на них смотришь, кажутся сходящимися на горизонте. Я говорю ему это, естественно, рисуя буквы одну за другой на ладони. Так вот, этот человек, он поймет меня с ходу или воспримет значение этой проблемы по существу?

ГИЛАС. ...

ФИЛОНУС. Молчишь, друг? Правильно делаешь, потому что этот человек, хотя и живой, хотя и одаренный сознанием (его мозг функционирует нормально), не знает, о чем идет речь, поскольку у него нет опыта, соответствующего значению таких выражений, как «смотреть», «отдаленный предмет», «близкий предмет», как «уменьшаться, отдаляясь, согласно законам оптической перспективы» и так далее. А ведь этот человек способен понять то, что я сказал. То есть он может истинность моих слов подтвердить только в общих чертах. Как? Да путем формального рассуждения! Потому что мы можем научить его геометрии, а также оптике (ведь геометрические и оптические законы могут быть выражены формализованным языком математики), и, применяя эти законы в данном случае, то есть размышляя формально, этот человек сможет соединить в логическое целое и признать истинным предложение: «Рельсы как бы сходятся на горизонте». Как видишь, то, что для одного может быть предметом исключительно формального рассуждения, для других, например для нас, будет представлять содержание, значение, воспринимаемое без использования окольных путей, схватываемое на лету, непосредственно. А теперь представь, что единственным чувственным инструментом обычного электронного мозга является анализатор, который изучает дырочки в ленте с инструкцией, и весь внешний мир, который доступен этому мозгу, сведен к одной этой ленте. Согласись, что подобная связь с миром еще более убогая, чем у того несчастного калеки из моего примера. Чтобы электронный мозг был способен рассуждать по существу, нужно было бы, с одной стороны, безмерно расширить его внутреннюю электрическую сеть, чтобы она давала большие возможности взаимодействия импульсов (это ассоциации), а с другой стороны, придется сконструировать органы для всестороннего контактирования с внешним миром: оптические рецепторы, тактильные (осязательные), химические и так далее.

ГИЛАС. Почему же конструкторы этим не занимаются?

ФИЛОНУС. Конструкторов не интересует слепое подражание человеческому поведению в тех областях, где это бездумное копирование создало бы только упрощенную (другой не получится) имитацию жизни. Их интересует нечто совершенно противоположное – конструирование аппаратов, невиданно высоко– и одновременно невиданно узко-специализированных. Существующие в настоящее время электронные мозги – это «дебилы-счетоводы», поскольку они наряду с быстротой и четкостью формального математического мышления обнаруживают абсолютную неспособность, полную «тупость» во всех прочих областях умственной деятельности.

ГИЛАС. И поэтому ты считаешь, что электронный мозг, если только его снабдить в нужном количестве органами восприятия и электрической цепью, будет способен думать по существу?

ФИЛОНУС. Да, друг мой. Конечно, я не стану преуменьшать многочисленные трудности, которые возникнут на пути конструирования такого электронного мозга. Однако об этом, об этой ошеломляющей перспективе, о возможностях ее реализации мы поговорим позже. А сейчас я веду к следующему. Вот, скажем, сконструировали мы такой мозг. Ты приходишь ко мне, конструктору, и застаешь машину за чтением книги. Спрашиваешь ее, что она делает. Читаю, отвечает. Что ты читаешь? Книгу читаю, отвечает. А кто читает? Я, отвечает она, электронный мозг. Таким образом, ты видишь, что машина обладает своим «я», что она читает, видит, а если у нее будет соответствующий электрический орган, то можно ее потрогать, и она скажет, что чувствует прикосновение. То есть она обладает и ощущениями. А мы ведь пришли к выводу, что чувствовать, видеть, читать, воспринимать – это то же самое, что иметь сознание, значит, такой усовершенствованный мозг будет обладать сознанием, quod erat demonstrandum. Что ты на это скажешь?

ГИЛАС. Скажу, что никогда с этим не соглашусь. Сознание не может возникнуть там, где нет жизни.

ФИЛОНУС. Откуда ты знаешь? Просто потому, что до сих пор ни с чем подобным не сталкивался? Но до сих пор не существовали и электронные мозги. А однако эти мозги, их существование – это факт. Правда, такого, с которым можно было бы пообщаться описанным мною образом, который бы словами отвечал на слова, еще нет. Подобный мозг был бы неизмеримо сложным, его структура, возможно, была бы в миллионы раз сложнее уже существующих, но это вопрос технический, который нас, теоретиков познания, не занимает. Что скажешь?

ГИЛАС. Скажу, что в твоих рассуждениях кроется какая-то ошибка, что это парадокс, софистские штучки, и все. Почему мы все, люди или другие системы, не сделаны из какого-нибудь там железа, никеля или стекла, из которых построен этот твой электронный мозг? Почему нет нигде мыслящей мертвой природы? Почему эволюция была только одна – биологическая, то есть живых организмов, и только в процессе биологической эволюции возникли существа неизмеримо сложные и при этом живые? Не следует ли отсюда, что совершенствующаяся организация и жизнь – суть два процесса, безусловно нераздельные, и что ни один из них не встречается в природе отдельно, как не существует в ней отдельно материи без массы?

ФИЛОНУС. Наконец-то изложение с появлением концепции заблистало остроумием. Я согласен с тобой – в эволюционном, биологическом смысле электроный мозг со всей очевидностью мертвый, но ведь по рассуждении получается, что он способен (в принципе, не в современной реализации) произвести сознание. Если мы внимательно изучим данную проблему, то она может нам открыть новые, неожиданные перспективы познания. Ты спрашиваешь, почему мы не сконструированы из какого-нибудь металла или стекла – почему мы созданы из коллоидных белковых соединений? Попробую тебе ответить. Во-первых – обрати внимание, – хотя различные органы нашего тела и состоят из живых тканей, это отнюдь не является необходимым и обязательным условием их нормального функционирования.

ГИЛАС. Как это?

ФИЛОНУС. А так: возьмем, например, сердце, кровеносные сосуды или почку. Ты же знаешь, уже существует искусственное механическое сердце и искусственная почка, а также искусственные кровеносные сосуды, и мы можем продолжительное время замещать ими действие естественых живых органов.

ГИЛАС. Это правда.

ФИЛОНУС. Тогда сделаем так: создадим для себя некие коллекции. В каждую такую коллекцию включим всевозможные устройства, выполняющие какую-нибудь – одну и ту же – функцию. И только выполнение этой функции будет основанием для включения в то или иное собрание, а вот материал, размеры или технологические особенности конструкции таким критерием не будут. Таким образом мы создадим, например, коллекцию разнообразных насосов. Туда войдут насосы поршневые и беспоршневые, центрифуговые и вакуумные, абсорбирующие, ртутные и т.д. И кроме всего прочего, туда, в эту коллекцию, войдут и сердца живых существ. Еще одна – коллекция всевозможных фильтров. Среди многих сотен тысяч возможных фильтров мы там обнаружим почки живых существ. Еще у нас будет коллекция устройств, которые мы назовем системами с обратной связью, среди них будет находиться нервная система...

ГИЛАС. Предполагается, что это – ответ на мой вопрос?

ФИЛОНУС. Нет, это лишь вступление. Пока мы только пришли к выводу, что функции отдельных созданных из живой ткани органов нашего тела могут замещать со все большим успехом устройства, произведенные инженерами и конструкторами, созданные из неживой материи, и это как раз – путь еще пока медленно развивающегося, но уже громко о себе заявившего протезирования живых систем. Прогресс в этой области обеспечила именно кибернетика, сейчас идет работа над созданием слухового протеза и даже зрительного, для глухих и слепых. Однако вернусь к теме. Почему, спрашиваешь ты, мы построены из белковых коллоидов, а не из каких-нибудь элементов вроде металлических проводов, колесиков, винтиков и т.д.? Ответ простой. Когда я в качестве конструктора приступаю к созданию протеза сердца или почки, к проектированию искусственного глаза, то мои начальные условия, или конкретные обстоятельства, с которыми я вынужден считаться, приступая к работе, в высшей степени отличны от тех условий, какими, образно говоря, располагала Природа, когда миллиарды лет назад приступала к синтезу организмов. Конечно, «Природа» в данном случае понятие символическое. Ведь тогда не было никакого конструктора, никакого существа, которое находило бы соответствующие молекулы, подбирало их одну к другой, соединяло и скрепляло, пока из этих все более сложных структур не возникли первые бактерии. Ничего подобного не происходило. Существовал только первичный высокотемпературный океан, в его глубинах – растворы органических и неорганических солей – и ничего более. Как нам теперь известно, до биологической эволюции в собственном смысле слова долгое время шла «эволюция органических соединений», а говоря точнее, «эволюция химических реакций», вернее, их взаимная конкуренция, их «естественный отбор». На определенном этапе этого процесса, когда в результате протекания реакций из скрученных атомных нитей возникли крупные частицы (полимеры), соединения таких частиц выделились из горячего океана в виде мельчайших коллоидных капелек. Это произошло в результате действия элементарных законов физики и химии, и мы можем произвольно воссоздать это событие в лабораторных условиях. Эти капельки еще не были клетками, но клетки возникли из них в процессе дальнейшей «химической эволюции», может быть, в течение миллиарда лет, а может – всего лишь сотен миллионов. Представь себе, что коллоидный характер кирпичиков протоплазмы, этого дальнейшего строительного материала многоклеточных, определился на очень раннем этапе эволюции, поскольку нигде, кроме этих капелек, представляющих собой сгущенную реагирующую фазу определенной группы соединений, не могло возникнуть явление «естественного отбора» химических реакций. Таким было начало. Потом условия менялись, плазма приспосабливалась к новым условиям, но и по сей день различные свойства структуры и функции нашего тела свидетельствуют, что жизнь зародилась в океане, в его соленых, как наша кровь, водах. Природа создавала организм там, где это было возможно – в воде, – потому что при существующих на Земле температурных условиях corpora non agunt, nisi soluta[15]. Далее, природа строила из того, что было под рукой, и состав наших тел опять-таки этот факт подтверждает: в водной среде определенных веществ было достаточно, других – всего ничего, а каких-то не было вовсе. Конструктор же, который стремится создать мозговой протез, имеет возможность работать не только с водными растворами клеистых коллоидов, не только с относительно низкими температурами, но и с разнообразными механизмами, редкими элементами, при высоких температурах, различном давлении и т.д. Таким образом, мой вывод должен подкрепить доказательства того, что строение наших тел, нашего мозга не является следствием исключительно тех биологических целей, каким эти тела и мозги служат сегодня, но это строение отражает весь долгий, запутанный, гигантский путь биологической эволюции. Поэтому в наших телах мы можем обнаружить результаты воздействия двух групп факторов: во-первых, тех, которые существовали у колыбели жизни, которые определили возникновение коллоидных капель в предбиологический, до-жизненный период; во-вторых, тех факторов, которые включались в формирование живых организмов на более поздних стадиях эволюции в качестве условий естественного отбора, таких, как изменения среды, внутри– и межвидовая конкуренция и т.д. Более того, эволюция на самом деле не была непрерывным движением от низших форм к высшим, без заминок и катастроф. Она не была одним только совершенствованием, упорядочиванием структур и процессов. В целых огромных ответвлениях эволюция обнаруживала явление регрессии, отступления, дегенерации, исчезновения, гибели определенных форм и видов. Но даже в сохранившихся линиях развития изменения внешних и внутренних условий системы привели к различным осложнениям, в результате чего путь от простых одноклеточных до человека, если охватить его одним взглядом, полон зигзагов, отступлений, тупиков, и наши тела по сей день обнаруживают следы и следствия не одного из этих «тактических маневров» эволюционного процесса. Естественно, конструктор мозгового протеза или электронного мозга отнюдь не должен заботиться об этих зигзагах, об этих следах сумеречных этапов эволюции. Его также не должно заботить, что сохранилось в наших телах от приспособлений к условиям, в которых жили древние предки человека. И раз уж я обладаю склонностью к пространным рассуждениям, упомяну кстати, что недолговечность индивидов не результат какой-то «конструктивной ошибки» эволюции, а, наоборот, – результат конструктивной необходимости, поскольку двигатель эволюции – изменяемость форм и их последовательная сменяемость. Там, где нет смерти отживших форм, их замещения потомками, там нет и самой эволюции. Таким образом, смерть индивида – та цена, которую мы платим за возможность непрекращающегося развития вида в целом. Вернемся теперь к нашей теме: биологическая эволюция, о чем свидетельствуют факты, была единственной возможностью достичь и преодолеть тот пресловутый порог минимальной сложности, о котором мы беседовали. Путь от водных растворов к коллоидным капелькам, от этих капелек к клетке, от клетки к многоклеточным и к человеку был единственной возможностью в тех условиях, какими располагает планета Земля. Когда этот порог минимальной сложности был достигнут, когда возникшие таким путем создания обрели механизм противодействия губительной дегенеративной тенденции, началась в собственном смысле слова эволюция организмов. Естественно, конструктора протезов, искусственных сердец, искусственной почки, глаз или мозгов ничто из этого не волнует. Тут можно сделать такой вывод: природе пришлось преодолеть многочисленные трудности. Из них конструктор может ввести в рассмотрение только некоторые. Именно это дает нам возможность предположить, что конструкторы в будущем смогут построить машину, продуцирующую сознание, – из стекла или из металла, в то время как нас эволюция производила из водянистого клейкого белка.

ГИЛАС. И поэтому ты считаешь, что жизнь и сознание могут существовать отдельно и что может существовать структура, созданная из неживых элементов (в обычном смысле слова), в которой возможно возникновение сознания?

ФИЛОНУС. Самым серьезным образом. Более того, я считаю, что основополагающие принципы действия мозга одинаковы во всех уголках материальной Вселенной, хотя существа, обладающие этими мозгами, могут в такой же степени отличаться от человека, как звезда отличается от морской звезды. Это могут быть существа, в высшей степени на нас непохожие – и, однако, их мозги, функционируя, будут обнаруживать правила индукции, дедукции, бритвы Оккама (минимальность гипотез)...

ГИЛАС. Прекрасно. Позволь мне задать тебе несколько вопросов на тему сознания.

ФИЛОНУС. Пожалуйста, спрашивай, друг.

ГИЛАС. Принимаю твой тезис о том, что понятие сознания включает в себя целый класс явлений, но для удобства мы и в дальнейшем будем пользоваться одним словом, как и прежде. Только скажи мне, пожалуйста, где, по-твоему, помещается мое сознание? Может быть, в моей голове?

ФИЛОНУС. А где же еще?

ГИЛАС. Итак, в моей голове. А ты можешь мне его показать?

ФИЛОНУС. Мое пищеварение помещается в органах моей брюшной полости, не правда ли? Не будешь ли ты любезен показать мне мое пищеварение?

ГИЛАС. Я мог бы продемонстрировать тебе и всем другим желающим процессы твоего пищеварения посредством хирургического вскрытия живота под местным наркозом. Если же ты мне после трепанации черепа под местным наркозом покажешь (в зеркале, например) мой мозг, то мы оба – как ты, так и я – не увидим моего сознания, хуже того, мы не увидим даже никаких процессов, напоминающих это обобщающее название. Ведь невозможно будет увидеть ни моего восприятия, ни мыслей об облаках, ни моей зубной боли. Поэтому я считаю, что сознание вовсе не локализировано в объективном физическом пространстве. Если бы мы согласились с тем, что сознание можно и нужно локализовать, то в нашей речи это отразилось бы в очень забавных формулировках, например, что когда я наклоняюсь перед обедом, то это мой голод наклоняется (то есть чувство голода), что когда я, несчастный влюбленный, бьюсь головой о стену, то это моя любовь ритмично удаляется от этой стены и приближается к ней и т.д. Что скажешь?

ФИЛОНУС. Скажи мне, пожалуйста, Гилас, где помещается «отталкивание тел, имеющих одинаковый заряд»?

ГИЛАС. Понимаю, к чему ты клонишь. «Отталкивания вообще» я тебе показать не могу, это абстракция. Однако я могу тебе показать конкретное явление отталкивания на паре тел с одинаковым зарядом.

ФИЛОНУС. Ты так считаешь? Ты покажешь мне только, как увеличивается расстояние между двумя телами. Увидеть можно движение, а не «отталкивание». «Отталкивание» является определенным обобщением, абстрактным понятием, так же точно, как любовь. Если лабораторный стол, на котором ты будешь демонстрировать опыт с частицами, имеющими одинаковый заряд, мы поднимем к потолку, то будешь ли ты утверждать, что отталкивание поднялось? Можем взять другой пример. Ты в состоянии увидеть электрон?

ГИЛАС. Естественно – в камере Вильсона или на фотонегативе.

ФИЛОНУС. Ничего подобного! В камере Вильсона ты увидишь только струйку пара, сконденсированного на ионах, которые из-за чего-то слегка сместились, и это «что-то» был электрон, а на фотонегативе ты увидишь несколько почерневших зернышек эмульсии. Непосредственно ты электрон не увидишь. Ты всегда будешь только делать вывод о его наличии, основываясь на следах его пребывания и физической теории. Точно так же, когда нейрофизиология разовьется достаточно, я смогу показать тебе определенные химико-электрические процессы в твоем мозгу и, опираясь на них, делать выводы о том, что ты видишь, слышишь или думаешь (например, думаешь «с нежностью и преданностью» о некой особе, что будет проявлением любви). Определенная группа процессов будет происходить в твоем мозгу тогда, и только тогда, когда ты будешь грустить. Потому что чувство твоей печали присутствует в пространстве точно так же, как в нем существует сознание. И то и другое – суть абстракция, обобщение, охватывающие ряд явлений, связанных между собой и поэтому рассматриваемых в совокупности.

ГИЛАС. Ты меня не убедил. Ведь печаль или зубную боль можно чувствовать, можно ощущать голод, переживать его, но невозможно «пережить» или почувствовать «отталкивание» или «электрон».

ФИЛОНУС. Сделай одолжение, задумайся над тем, что именно происходит, когда ты испытываешь голод? Почему ты голоден? Потому что твой пустой желудок посылает определенные нервные импульсы в мозг, не так ли?

ГИЛАС. И что с того? Эти нервные импульсы может обнаружить каждый исследователь – при помощи гальванометра, например, – но он не ощутит таким образом мое чувство голода. Это – мое «частное» ощущение, в противоположность «видимым всем» нервным импульсам из желудка в мозг. Пожалуйста, не пытайся не замечать этой разницы.

ФИЛОНУС. И не пытаюсь нисколько. Если бы ты заглянул внутрь своего живота, то увидел бы, что твой пустой желудок участвует в движении, называемом «желудок подводит». Это тебе подскажет чувство зрения на основе информации, которая от глаза проходит по нервам в мозг. Голод же ты чувствуешь потому, что информация об этом идет от желудка к мозгу по другим нервам. Разница состоит в том, что информация о голоде адресована исключительно твоему мозгу, потому что твой желудок «подключен» нервами именно к нему, а не к другому мозгу. Но если мы вскроем твой живот, то каждый человек сможет увидеть твой желудок. Только увидеть, ясное дело. А вот если бы нервы твоего желудка соединить с моим мозгом, то тогда я чувствовал бы голод, хотя пустым был бы твой желудок.

ГИЛАС. Ты основываешься на неестественном опыте.

ФИЛОНУС. Ну, Гилас, чепуху говоришь! Сшить твой нерв с моим – «неестественный» прием? Если так, то использование электронного микроскопа для того, чтобы увидеть атомные микроструктуры, тоже «неестественный» прием. В обоих случаях мы производим эксперимент, имеющий целью проверить наши предположения и глубже исследовать действительность (которая состоит как из предметов, нас окружающих, так и из наших тел). Если запретить ученым поступать «неестественно», то придется ограничиться действиями, сводимыми к утолению голода, жажды, полового влечения, и только. Это будет «естественно». Я надеюсь, что ты не требуешь этого всерьез?

ГИЛАС. Ну и диатриба! Беру назад слова о «неестественности» приема. Продолжай.

ФИЛОНУС. Итак, мы условились, что разница между «частным» и «общественным» фактом сводится к отношению, которое возникает между определенным индивидом и определенной информацией. Информация о том, что происходит внутри тела какого-нибудь индивида, доступна (благодаря нервным окончаниям) только ему. Информация из окружающего мира доступна непосредственно всем присутствующим. Вот и вся загадка.

ГИЛАС. Позволь, я повторю твое утверждение. Ты говоришь, что разница между субъективным восприятием («я голоден») и объективным («я вижу фотографию» или, точнее, «здесь находится фотография») сводится к отношению между информацией и ее адресатом. Информация о внутрисистемных процессах адресована мозгу этой системы и поступает туда по нервам. Информация же из окружающего мира доступна всем.

ФИЛОНУС. Да. Еще из этого следует, что определенная информация может поступить в твой мозг двумя способами при условии, что она поступает из твоего тела. Свой пустой желудок ты можешь или видеть глазами (естественно, когда мы тебе вскроем живот), или «ощущать его», то есть «ощущать его пустоту» благодаря непосредственным нервным связям. Это отличие, конечно, является результатом эволюционного развития, поскольку было бы совершенно излишним, даже вредным, если бы мы испытывали чужой голод или зубную боль.

ГИЛАС. Хорошо. А откуда поступает информация, что я печален, что я испытываю огорчение?

ФИЛОНУС. Эта информация является оповещением твоего мозга о его собственном состоянии благодаря «внутренней обратной связи» системы. Я считаю, что к этому моменту мы рассеяли сомнения относительно предмета в целом. Тем самым мы уже готовы приняться за главную тему – анализ функционирования устройства, принадлежащего к упомянутому выше классу «систем с обратной связью».

ГИЛАС. Исследованием этого класса занимается кибернетика?

ФИЛОНУС. Да. Однако это тема трудная и обширная, тут необходима большая интеллектуальная сноровка. Поэтому, полагаю, лучше отложить эту тему до следующей встречи. Тем временем, пожалуйста, обдумай на досуге проблемы, о которых мы сегодня говорили, и прежде всего – проблему эволюции, воспринимаемой с точки зрения конструктора.