Биология и ценности[60]

Биология и ценности[60]

Введение: ценности и цели

О ценностях обычно говорят или так, как если бы это были факты, или так, как если бы это были члены отношений. В первом случае говорят, что нечто является ценностью, а во втором – что нечто обладает ценностью. Первый способ называния свидетельствует о безотносительности ценности. Поскольку, если я говорю, что Х является фактом, а Х – это расстояние от Земли до Солнца, то я констатирую некоторое состояние, которое существует независимо от всех прочих состояний явления. И подобным образом, когда я говорю, что Х является ценностью, то я констатирую состояние предмета, который не соотносится ни с чем за пределами себя. Если рассматривать ценности, как если бы это были факты в вышеприведенном понимании, то их утверждение имеет неэмпирический характер. Потому что нет способа, которым можно было бы определить, что действительно некое Х является ценностью или же что это неправда, якобы Х является ценностью. Фразы, которыми безапелляционно устанавливаются некие ценности, не принадлежат в таком случае к эмпирическому языку в качестве устойчивых; невозможно ни фальсифицировать, ни проверить фразы типа: «добродетель есть ценность» или «человек является ценностью». Если же речь идет о том, что Х обладает ценностью, то я проговариваю не всю фразу, а только ее фрагмент. Потому что в этом случае имеется в виду всегда то, в каком отношении определенной зависимости, пригодности, полезности находится Х по отношению к чему-то, что Х-м не является. Ценность, какой обладает Х, определяет степень его пригодности к тому, чтобы произошло определенное Y. Таким образом, ценности в первом понимании автономны и безотносительны, а во втором – поставлены в отношения и неавтономны; эти вторые обычно называют инструментальными. Многие утверждения об автономных ценностях можно переформулировать так, чтобы они превратились в неустойчивые утверждения об инструментальных ценностях (можно стремиться к обнаружению того, какие выгоды имеет общество, если его члены добродетельны; после чего от фразы: «добродетель есть ценность» переходим к фразе «добродетель обладает ценностью – в качестве стабилизатора общественных отношений», например). Фразы обоих видов вводят определенные зависимости – в смысле человеческих поступков. Первые делают это категорически и директивным образом, будучи приказаниями выбрать точку зрения или предпринять действие в соответствии с данной аксиологической установкой, а вторые делают это условно и относительно. Поскольку только тот, кто придет к выводу, что следует стабилизировать общественные процессы, будет склонен к тому, чтобы обдумать в принципе вопрос о внедрении образцов добродетели в коллективное существование, и только тот, кто намеревается построить дом, будет склонен исследовать инструментальную ценность разнообразных видов строительного материала.

Все это говорит о том, что об автономных ценностях рассуждают так, как если бы они были фактами внеисторическими и вневременными; правда, ни один аксиолог не признает, что можно бы сказать: «добродетель является ценностью с 1456 г.» или «справедливость была ценностью между 1366 и 1890 гг.». Однако если бы кто-то пожелал выразиться именно так, это значит, что он, собственно, имеет в виду: «некоторые люди были добродетельными тогда-то и тогда-то». Таким образом оказывается, что этот кто-то сотворил ипостась, поскольку он овеществил определенные действия, замкнутые в некоем пространственном промежутке.

Инструментальные ценности являются временными и историческими, что следует, например, из того, что инструментальная ценность заостренного кремня была значительной, а сейчас она нулевая; если же некоторые объекты предположительно обладают инструментальной ценностью, не соотнесенной с какой-нибудь конкретной технологией (воздух обладает такой ценностью), то это потому, что эти объекты – именно как воздух – постоянно «включены в технологию» человеческого организма, и их присутствие необходимо для поддержания жизни. Однако мы хорошо понимаем, что всегда имеется в виду относительная ценность; если бы подверглась уничтожению вся атмосфера Земли, то воздух утерял бы инструментальную ценность, поскольку не было бы уже ничего и никого, для кого бы он служил субстанцией, поддерживающей жизнь.

Поскольку первые ценности устанавливаются, а вторые – открываются, то характеристика первых, как зависимая от установок, глубоко увязывается с основами онтологии, в то время как характеристика вторых может быть доведена до состояния полной онтологической индифферентности, каковая свойственна эмпиризму. Первые ценности оказываются, таким образом, в конце концов соотнесены – но с данной онтологией исключительно; они являются тем – и они таковы, – как она определяет.

Каждый аксиологический вывод определенным образом (впрочем, не одинаковым) связан с телеологией. Под телеологическим мы подразумеваем или такое поведение (любого объекта), когда из актуального состояния некто стремится неуклонно к определенным будущим состояниям, и тогда будущие состояния являются целями; или же такое, которое к определенным будущим состояниям направляется факультативно. Любое описание телеологического поведения в первом понимании переложимо на язык обычного причинного описания при условии абсолютного детерминизма. И это потому, что нет никаких эмпирических («обращаемых») способов, которые помогли бы обнаружить различие между ситуацией, когда то, что неизбежно происходит, является немедленным результатом какой-то прошедшей причины, и ситуацией, когда то, что неизбежно происходит, является целью как конечным состоянием, достигнутым на определенном пути, ведущем от начальной позиции. И тогда с одинаковым успехом можно утверждать, что материальные системы в результате роста неупорядоченности переходят в состояния с возрастающей энтропией, и можно утверждать, что целью любой подобной системы является состояние максимальной энтропии. Однако же этот второй способ использования названия «телеология» в настоящее время в эмпиризме не применяется из-за того, что пугает стремление, именно эмпирическое, использования телеологических понятий только в первом понимании; поскольку эмпирически тогда понимается только такая цель, достижение которой не является тавтологически адекватным причинному детерминированию. Иначе говоря: реальные цели находятся там, где возникает реальная возможность их поразить. А если существуют процессы, происходящие, как если бы вопреки происходящему таким образом, они вели к определенному финальному состоянию, причем то, что эти финальные состояния достигнуты, можно констатировать на опыте, физически измеримые отклонения от пути достижения, а также от достижения конечной цели, оказываются подчинены инструментальным оценкам. И таким образом, то, что является препятствием на пути к данной цели, приобретает отрицательную ценность, а то, что помогает на нем удержаться, – положительную инструментальную ценность.

Таким образом, измеримые ценности появляются там, где можно обнаружить реальные цели. В качестве реальной мы рассматриваем только такую цель, которую не всегда можно достигнуть. Реальной целью является мишень, но ею не может быть finis mundi[61], понимаемый в энтропическом смысле. Что же касается аксиологии, то она в той степени может быть подвергнута эмпиризации, насколько сама она индифферентна онтологически.