Приветствие{681}
Приветствие{681}
Лишь поздно вечером, после долгих напрасных исканий и блужданий, Заратустра вернулся к своей пещере. Но когда он остановился перед ней не более как в двадцати шагах, случилось то, чего он теперь ожидал менее всего: снова услышал он великий крик о помощи. И, поразительно! на этот раз крик исходил из его собственной пещеры. Но это был долгий, разноголосый, странный крик, и Заратустра ясно различал, что он состоит из многих голосов: только издали он звучал как крик из одних только уст.
Тогда Заратустра бросился к своей пещере, и вот какое зрелище ожидало его тотчас после этого концерта! Там сидели в сборе все, мимо кого он проходил днём: король справа и король слева, старый чародей, папа, добровольный нищий, тень, совестливый духом, мрачный прорицатель и осёл; а самый безобразный человек надел на себя корону и опоясался двумя красными поясами — ибо он любил, как все безобразные, приодеваться и прихорашиваться. Посреди же этого печального общества стоял орёл Заратустры, взъерошенный и тревожный, ибо он должен был на многое отвечать, на что у гордости его не было ответа, — а мудрая змея висела вокруг его шеи.
На всё это посмотрел Заратустра с великим удивлением; затем он стал разглядывать каждого из своих гостей со снисходительным любопытством, читал в душе их и удивлялся снова. Тем временем собравшиеся поднялись со своих мест и почтительно ожидали, чтобы Заратустра заговорил. Заратустра же говорил так:
«Вы, отчаявшиеся! Вы, странные люди! Это ваш крик о помощи слышал я? И теперь я знаю, где искать того, кого напрасно искал я сегодня, — высшего человека:
— в моей собственной пещере сидит он, высший человек! Но чему удивляюсь я! Не я ли сам привлёк его медовыми жертвами и хитрыми приманками счастья моего?
Но кажется мне, что вы не годитесь для общества, вы, взывающие о помощи, вы смущаете сердце друг друга, сидя здесь вместе. Сперва должен придти некто,
— некто, который вновь заставит вас смеяться, добрый, весёлый шут, танцор, ветер, сорвиголова, какой-нибудь старый дурень — как кажется вам?
Простите мне, вы, отчаявшиеся, что я обращаюсь к вам с такой ничтожной речью, недостойной, поистине, таких гостей! Но вы не догадываетесь, что делает задорным моё сердце, —
— вы сами и вид ваш, простите меня! Ибо всякий, кто смотрит на отчаявшегося, становится отважным. Чтобы утешить отчаявшегося — для этого мнит себя каждый достаточно сильным.
Мне самому придали вы эту силу, — благой дар, мои высокие гости! Настоящий подарок гостей! Ну что ж, не сердитесь, что я предлагаю вам свой.
Здесь царство моё и владения мои — но всё моё в этот вечер и эту ночь должно быть и вашим. Пусть звери мои служат вам; пусть будет пещера моя отдохновением для вас!
В моём доме, под моим кровом никто не должен отчаиваться, в моих владениях защищаю я каждого от диких зверей его. И первое, что предлагаю я вам, — безопасность!
Второе же — мой мизинец. И если он уже у вас, возьмите и всю руку, ну что ж! и сердце впридачу! Добро пожаловать, добро пожаловать, желанные гости мои!»
Так говорил Заратустра и смеялся от любви и злобы. После этого приветствия гости его вновь поклонились ему в почтительном молчании; король же справа отвечал ему от их имени.
«По тому, о Заратустра, как ты предложил нам руку и приветствие своё, узнаём мы в тебе Заратустру. Ты унизился перед нами, почти оскорбил наше почтение к тебе, —
— но кто сумел бы, как ты, унизиться с такой гордостью? Это ободряет нас, услада это для глаз и сердец наших.
Чтобы видеть одно это, мы охотно поднялись бы и на более высокие горы. Ибо как любители зрелищ пришли мы, мы хотели видеть, что делает ясным печальный взор.
И вот, уже прекратился всякий крик наш о помощи. Уже открыты мысли и сердца наши и восхищены. Ещё немного — и наше мужество станет задорным.
Ничего, о Заратустра, не растёт на земле более радостного, чем высокая, сильная воля: она прекраснейшее из ростков её. Целый ландшафт оживляется от одного такого дерева.
С пинией сравниваю я, о Заратустра, всякого, кто вырастает подобно тебе: высокий, молчаливый, твёрдый, одинокий, сделанный из лучшего гибкого дерева, прекрасный, —
— простирающий крепкие зелёные ветви к своему господству, твёрдо вопрошающий ветры и бурю и всё, что от века привыкло к высотам,
— ещё твёрже отвечающий, повелевающий, победоносный; о, кто бы не поднялся на высокие горы, чтобы посмотреть на такую поросль?
Видя дерево твоё, о Заратустра, оживляется и печальный, и неудавшийся, при виде тебя обретает уверенность беспокойный и исцеляется сердце его.
И поистине, на гору твою и к дереву твоему обращены сегодня многие взоры; возникла великая тоска, и многие научились спрашивать: кто такой Заратустра?
И все, кому ты некогда по каплям вливал в уши песню свою и мёд свой, все, кто прятался, кто жил одиноко или одиночествовал вдвоём, заговорили сразу к сердцу своему:
“Жив ли ещё Заратустра? Не стоит больше жить, всё равно, всё тщетно, — или мы должны жить с Заратустрой!”
“Почему не приходит тот, кто так давно возвестил о себе? — так вопрошают многие. — Не поглотило ли его одиночество?{682} Или мы должны сами пойти к нему?”
Теперь само одиночество истлело и распадается, подобно могиле, которая не может больше держать мертвецов своих. Всюду видны воскресшие.{683}
Теперь волны поднимаются всё выше и выше вокруг горы твоей, о Заратустра. И как ни высока твоя высота, многие должны подняться к тебе; твоему чёлну уже недолго оставаться на суше.
И то, что мы, отчаявшиеся, теперь пришли в пещеру твою и больше не отчаиваемся, — служит приметой и предзнаменованием, что лучшие на пути к тебе, —
— ибо он сам на пути к тебе, последний остаток бога среди людей, а именно: все люди великой тоски, великого отвращения, великого пресыщения,
— все, кто не хочет жить, если только не научится снова надеяться, — если только не научится у тебя, о Заратустра, великой надежде!»
Так говорил король справа и схватил руку Заратустры, чтобы поцеловать её; но Заратустра уклонился от его почитания и отступил с испугом, молча и как бы внезапно улетая в широкую даль. Но немного спустя был он снова с гостями своими, смотрел на них ясным, испытующим взором и говорил:
«Гости мои, вы, высшие люди, я хочу говорить с вами по-немецки и ясно.{684} Не вас ожидал я здесь, в этих горах».
(«По-немецки и ясно? Боже упаси! — сказал тут в сторону король слева. — Заметно, он не знает милых немцев, этот мудрец с Востока!
Но он имеет в виду “по-немецки и грубо” — ну что ж! По нынешним временам это ещё не худший вкус!»)
«Пусть и будете вы, вместе взятые, высшими людьми, — продолжал Заратустра, — но для меня — вы недостаточно высоки и недостаточно сильны.
Для меня — это значит: для того неумолимого, что молчит во мне, но не всегда будет молчать. Если вы и принадлежите мне, то всё же не так, как моя правая рука.
Ибо кто сам стоит на больных и слабых ногах, подобно вам, тот хочет прежде всего, знает он это или скрывает от себя, — чтобы щадили его.
Но ни рук моих, ни ног моих не щажу я, я не щажу своих воинов; как могли бы вы годиться для моей войны?
С вами погубил бы я всякую победу. Иные из вас упали бы, лишь заслышав громкий бой барабанов моих.
И вы недостаточно прекрасны для меня и недостаточно благородны. Мне нужны чистые и гладкие зеркала для учения моего, а на вашей поверхности искажается даже мой собственный образ.
Ваши плечи давит немало тяжестей, немало воспоминаний; немало злых карликов сидит, скорчившись, в закоулках ваших. Даже в вас есть скрытая чернь.
И пусть вы высоки и более высокого рода — многое в вас криво и безобразно. Нет в мире кузнеца, который мог бы исправить и выпрямить вас.
Вы только мост; пусть высшие перейдут через вас! Вы — ступени; не сердитесь же на того, кто по вам поднимается на свою высоту!
Быть может, из семени вашего некогда вырастет настоящий сын и совершенный наследник мой, — но это ещё далеко. Не вам принадлежит наследство и имя моё.
Не вас жду я здесь, в этих горах, не с вами спущусь я вниз в последний раз. Лишь как предзнаменование пришли вы, что высшие люди уже на пути ко мне, —
— не люди великой тоски, великого отвращения, великого пресыщения и не те, кого назвали вы последним остатком бога.
— Нет! Нет! Трижды нет! Других жду я здесь, в этих горах, и без них не шевельну я ногою, чтобы уйти отсюда,
— высших, более сильных, победоносных, более весёлых, таких, у кого соразмерно построены тело и душа: смеющиеся львы должны придти!
О желанные гости мои, странные люди, — неужели вы ещё ничего не слышали о детях моих? И что они на пути ко мне?
Говорите же мне о садах моих, о блаженных островах моих, о новом прекрасном потомстве моём, — почему не говорите вы мне о них?
Об этом даре прошу я у любви вашей, чтобы говорили вы мне о детях моих. Через них богат я, через них обеднел я; чего не отдал я, —
— чего не отдал бы я, чтобы иметь лишь одно: этих детей, эти живые насаждения, эти живые деревья жизни воли моей и моей высшей надежды!»{685}
Так говорил Заратустра и внезапно прервал речь свою: ибо им овладела тоска, и он сомкнул глаза и уста, согласно движению своего сердца. И все гости молчали, неподвижные и смущённые; один только старый прорицатель подавал знаки рукою и выражением лица своего.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.