Философия XV–XVIII веков

Философия XV–XVIII веков

С кем разделить вечность?

Занимая должность секретаря Второй канцелярии во Флоренции, Никколо Макиавелли близко познакомился с Чезаре Борджа. Должно быть, из-за дружбы с этим весьма неоднозначным персонажем, восхищение которым Макиавелли никогда не скрывал, его прозвали «мажордомом дьявола».

Освоив все тонкости политической игры, основанной на лжи, шантаже и манипуляциях, мыслитель окончательно укрепился в мысли о том, что для защиты государственных интересов хороши любые средства, а главная задача политика — сохранение власти и охрана порядка. Для оценки действий главы государства существует лишь один критерий — успех. Цель оправдывает средства.

Взгляды Макиавелли на человеческую природу, как нетрудно догадаться, не отличались оптимизмом. На закате дней философу приснилось, будто он уже умер. Во сне он узрел и ад, и рай. В раю обретались сплошь голодные, кроткие и нищие духом, зато ад был полон философов, политиков и бунтарей. Когда Макиавелли рассказал друзьям свой странный сон, они поинтересовались, где он предпочел бы провести вечность. Философ ответил:

— Какие тут могут быть сомнения? Компания королей, князей и пап в сто раз лучше монахов, нищих и апостолов.

Никколо Макиавелли (1469–1527)

Чудо-ребенок

Выдающийся итальянский философ эпохи Возрождения Пико делла Мирандола прославился острым умом и феноменальной памятью. Еще в детстве он поражал всех глубокими познаниями и не по годам глубокими суждениями. Однажды юному Пико довелось продемонстрировать свои способности отцовским гостям. Бывший среди них кардинал ядовито заметил, что чересчур одаренные дети обыкновенно вырастают дураками.

Пико не растерялся:

— Сразу видно, ваше преосвященство, что вы были одаренным ребенком.

Лютеранский желудок

Великий писатель XVI века Эразм Роттердамский, гуманист и набожный католик, отличался широтой взглядов и терпимостью. С лютеранами его роднило стремление коренным образом реформировать христианскую церковь. Даже католические философы признавали: «Эразм разбил яйца, из которых Лютер сделал яичницу». И все же Эразм Роттердамский оставался непримиримым противником протестантов. Его отвращали фанатизм и жестокость Лютера. Сам мятежный пастор писателя ненавидел. Он говорил: «Кто покончит с Эразмом, раздавит полудохлого клопа».

Эразм мечтал о возрождении апостольского духа, возвращении к простодушной и милосердной вере первых христиан, не знавших косных догм и бессмысленных запретов. Когда писателя поймали за поеданием мяса в пост, он пошутил:

— Душой я католик, но желудком лютеранин.

Антимеценат

Тридцати лет от роду Эразм наконец получил от епископа Камбре денежное вспоможение, чтобы продолжить теологическое образование в Париже. Скудных средств хватило на коллеж Монтегю, в котором жесткая дисциплина и аскетический распорядок сочетались с полным отсутствием гигиены и обилием кусачих насекомых. Великий гуманист с юмором описал это замечательное учебное заведение в своих «Беседах», заключив, что выпускники покидали коллеж не увенчанными лаврами, но искусанными блохами.

Эразм не раз поминал недобрым словом благотворительность епископа, называя ее образцом антимеценатства.

Эразм Роттердамский (1466–1536)

Царь амфибий

Эразм Роттердамский, современник папы Юлия II и Лютера, превыше всего ценил независимость и категорически не желал примыкать ни к каким течениям и группировкам. Когда папа предложил ему выступить против Лютеровой ереси, Эразм ответил: «Я скорей умру, чем присоединю свой голос к хору». Лютер, в свою очередь, посмеивался над подобным свободолюбием, полагая, что его оппонент не желает ссориться ни с одной из сторон. Он называл Эразма «царем амфибий».

Последняя шутка Томаса Мора

Друг Эразма английский гуманист Томас Мор прославился книгой под названием «Утопия», в которой он безжалостно критикует порядки своей эпохи и рисует картину справедливого общества, где нет угнетателей и угнетаемых (моделью идеального государства становится воображаемый остров под названием Утопия — в переводе с греческого это слово означает «место, которого нет».

Томас Мор был советником короля Генриха VIII. Отказавшись признать монарха главой британской церкви, Мор был приговорен к смерти. Перед казнью сэр Томас попросил палача помочь ему взойти на эшафот, пообещав: «Спущусь я, так и быть, сам». В последние мгновения своей жизни, уже на плахе, философ продолжал шутить. «Моя борода сильно отросла в тюрьме, — сказал он палачу. Она-то перед королем ни в чем не провинилась. Постарайся ее не задеть».

Фрэнсис Бэкон (1561–1626)

Идеальный брак

Французский философ XVI века Мишель Монтень вошел в историю как автор «Опытов», знаменитой книги, пронизанной духом умеренного скептицизма и терпимости к человеческим слабостям. Монтень утверждал, что брак — лучшая вещь на свете при условии, что он заключен не по страсти, а в результате разумного выбора. И хотя у большинства из нас найдутся причины пожаловаться на своих супругов, институт брака как таковой обществу совершенно необходим.

Впрочем, Монтень вовсе не был склонен идеализировать семейную жизнь. В тех же «Опытах» есть замечательная фраза: «Самой счастливой была бы женитьба глухого на слепой».

Издержки экспериментального метода

Фрэнсис Бэкон, живший на рубеже XVI и VII веков, был убежден в необходимости радикальной реформы науки и общества. Этот философ считал науку своего времени каталогом заблуждений. Он полагал, что устаревшему и несовершенному Аристотелеву методу необходимо противопоставить новую научную систему, в основу которой ляжет эксперимент. Бэкон посмеивался над метафизи ками, сравнивая их со звездами, которые «светят тускло, потому что висят высоко».

К несчастью, поиски нового научного метода стоили жизни самому ученому. Как-то раз Бэкон вознамерился опытным путем доказать, что мясо можно хранить на холоде. Для этого он выпотрошил курицу и на несколько дней закопал тушку в снег. Во время этого эксперимента философ очень сильно простудился и вскоре умер.

Свиное сало

В свою бытность лорд-канцлером Бэкон полу чил прошение о помиловании от приговоренного к смерти. Бедняга взывал к милосердию, намекая на родственные связи с адресатом своего прошения. Однако фамилия обреченного была Хогг (то есть боров), а вовсе не Бэкон (то есть свиное сало).

— Боров и свиное сало практически одно целое, — заявил преступник.

— До тех пор пока борова не вздернут на виселице, — возразил Бэкон.

Сомнения до Ватикана доведут

Декарт считал, что все на свете нужно подвергать сомнению до тех пор, пока не отыщется несомненная истина. Он сомневался буквально во всем, включая математические аксиомы и само существование мира вокруг нас. Вскоре Декарт пришел к выводу, что единственная вещь, в которой человек не может усомниться, — это сам процесс сомнения. Сомнительно все, кроме сомнения, если вам так понятнее.

Объявив сомнение формой мышления, Декарт выдвинул знаменитый принцип «Мыслю — следовательно, существую». Из этой максимы он вывел доказательство существования Бога, а через него и доказательство существования мира.

Борхес считал критический метод Декарта сплошным очковтирательством: «Философ начинает с тотального скептицизма, а заканчивает такой оригинальной вещью, как обоснование веры в Бога. Оказывается, путь сомнения ведет в… Ватикан!»

Философ в маске

Декарта прозвали «философом в маске», поскольку его жизнь и творчество были овеяны тайной. Сам он писал о себе так: «Подобно актеру, который, выходя на сцену, покрывает лицо маской, дабы публика не заметила, как по его лицу катится пот, я надеваю личину, готовясь сыграть в пьесе жизни, у которой до этого был всего лишь зрителем».

Декарт всю жизнь был чрезмерно осторожен и болезненно подозрителен. И не без причины. Процесс Галилея произвел на философа ошеломляющее впечатление. В 1633 году, узнав, что астроном предстал перед судом инквизиции, он решил приостановить печать своих книг. В. Вайшедель цитирует письмо Декарта к близкому другу: «Мои сочинения будут опубликованы не раньше, чем через сто лет после моей смерти». У друга хватило остроумия ответить: «Человечеству не прожить так долго без путеводного света твоих мыслей. Постарайся погибнуть поскорее».

Рене Декарт (1596–1650)

У часов не бывает потомства

В 1649 Декарт принял предложение королевы Кристины и перебрался в Швецию, чтобы давать августейшей особе уроки философии. Королева предпочитала заниматься ранним утром (но не слишком ранним, никак не раньше пяти), и французу, имевшему обыкновение нежиться в постели до полудня, пришлось кардинально поменять свои привычки. Организм философа не выдержал такой нагрузки, и Декарт скончался, не прожив при дворе и четырех месяцев (по другой версии, его отравили шведские лютеране, опасавшиеся, как бы этот язычник не заразил их государыню католической ересью). Впрочем, королева успела покорить французского мыслителя своим остроумием. Когда Декарт излагал Кристине механистическую теорию, согласно которой Вселенная подобна гигантской машине, а люди — это механизмы наподобие часов, она возразила:

— Знаете, мне ни разу не приходилось слышать, чтобы у часов рождались дети.

Ужин дураков

В массовом сознании существует образ философа-аскета, который бежит земных наслаждений. Так полагал и граф Ламбор, посетивший Декарта в Париже. Величайший философ XVII столетия жил в роскошном особняке. Граф застал его за поеданием великолепно приготовленного фазана.

— Как же так? — поразился Ламбор. — Вы и такие низменные вещи?

— А по-вашему, хороший ужин — удел дураков? — парировал философ.

Не связывайтесь с шавками

Подвергшись грубой и несправедливой критике со стороны некоего Пьера Пти, Декарт отказался отвечать обидчику. Он сказал:

— Связываться с критиками все равно, что преследовать шавку, которая лает на тебя из-за угла, не решаясь даже укусить.

Объем и отдача

Блез Паскаль — одна из самых ярких фигур в философии и науке XVII века. Он был приверженцем спиритуализма и отрицал всесилие разума. По словам философа, «сердце знает такое, о чем разум и не подозревает». Паскалю мы обязаны важными открытиями в математике, физике, гидродинамике и гидростатике.

Юмор Паскаля был специфическим, научным. Повстречав очень полного и весьма недалекого господина, ученый заметил:

— Вот наглядное свидетельство того, что объем тела может существенно превышать отдачу.

Искажение разума

Паскаль считал, что человеческий разум искажен первородным грехом. Ницше замечал, что разум самого Паскаля и вправду был искажен, но отнюдь не первородным грехом, а христианской верой.

Пари Паскаля

Паскаль предложил свое решение проблемы существования Бога, чем-то напоминающее пари. Что лучше: верить или нет? Если человек верит в Бога, то в случае, если Бог действительно есть, он получает спасение и вечную жизнь, а если Бога нет, ровным счетом ничего не теряет. Если же человек в Бога не верит, то, если Бога нет, он ничего не приобретает, зато, если Бог есть, теряет надежду на спасение бессмертной души. В общем, верить все же предпочтительней.

Откровенно говоря, я не думаю, что Бог одобрил бы такое рассуждение. А если бы одобрил, это характеризовало бы его не с лучшей стороны.

Какого пола призраки?

В своем «Богословско-политическом трактате’ Спиноза критикует религию с рационалистических позиций, доказывая, что она не более чем предрассудок. Пенсионарий города Горкума Гуго Боксель, судя по всему, прочел трактат и решил написать его автору. В письме он признавался, что верит в привидения, поскольку неоднократно видел их своими глазами; и, что интересно, все без исключения призраки были мужского пола. В ответном письме, довольно лаконичном, Спиноза объяснил, что личный опыт не может считаться доказательством существования привидений, ибо встреча с ними могла быть лишь плодом воображения. Что же до половой принадлежности, то определить ее можно, только заглянув призраку под саван.

Проповедь оптимизма

Спиноза считал наш мир единственно возможным. Лейбниц полагал, что, создавая его. Бог выбирал из разных вариантов. Почему выбор пал на наш мир, а не на какой-то другой? Да потому, что он лучший из возможных. Не идеальный, конечно, но другие точно хуже. Так Лейбниц пытался обосновать существование зла. (Вольтер от души посмеялся над этим в своей повести «Кандид». Один из ее персонажей, Панглосс, попадая в самые отчаянные ситуации, не устает повторять: «Все к лучшему в нашем лучшем из миров». Впрочем, неуемный оптимизм Панглосса не убеждает его товарищей по несчастью. Если этот мир лучший, заключает Вольтер, страшно подумать, что творится в других!)

У Лейбница и Панглосса был единомышленник, священник из одного маленького прихода. Как-то раз его воскресная проповедь о всеобъемлющей милости Господа была прервана появлением отвратительного горбуна.

— Если Господь и вправду так любит нас всех, как ты объяснишь вот это?! — выкрикнул он, нагибаясь, чтобы прихожане могли хорошенько рассмотреть его огромный горб.

— А знаешь, — не растерялся священник, — ты очень даже неплохо выглядишь. Для горбуна, конечно.

Пинок идеализму

Вечные оппоненты Декарт и Локк сходились в одном: человек живет в мире идей (правда, Декарт считал, что некоторые идеи заложены в нас изначально, а Локк полагал, что все они приходят с опытом). Беркли соглашался с обоими и добавлял, что, коль скоро нас окружают идеи, скрытый за ними реальный мир человеком непознаваем. Наши познания ограничиваются кругом идей, воспринятых сознанием, и у нас нет никакого права судить о действительности, лежащей за пределами этого круга.

Британский философ XX века Джордж Эдвард Мур, пламенный защитник реализма и здравого смысла, говорил, что для познания реального мира довольно протянуть руку.

Ту же самую мысль еще в XVIII веке сформулировал английский писатель и лексикограф Сэмюэл Джонсон. Пнув валявшийся на дороге камень, он сказал:

— Вот доказательство существования реального мира.

Взаимопроникновение идей

Высмеивая идеализм Беркли, Вольтер говорил, что соитие мужчины и женщины следует рассматривать как проникновение одной идеи в другую с целью зарождения третьей идеи.

Эмпирик и овцы

Философ XVIII века Дэвид Юм был радикальным эмпириком (то есть он полагал, что доверять можно лишь тому знанию, что получено при помощи чувств), но в быту неизменно демонстрировал здравый смысл и не давал повода посмеяться над собой, в отличие от своего коллеги, героя популярного анекдота.

«Эмпирик с друзьями приехал на ферму. Увидев овец без руна, один из его спутников проговорил:

— Наверное, их только что подстригли.

Эмпирик, верный своей методологии, уточнил:

— С этой стороны похоже, что да».

Бычье молоко

Писатель и мемуарист Джеймс Босуэлл, автор биографии Сэмюэла Джонсона, пишет, что Джонсон не жаловал философов-новаторов вроде Юма. Он говорил: «Эти господа не смогли добыть молока у коровы правды, вот и решили подоить быка».

Ненужная бумага

Монтескьё — ярчайший представитель эпохи Просвещения. В своем главном произведении, в «Персидских письмах», он с ожесточением набрасывается на французское государство и общество своей эпохи. Особенно яростно философ критикует абсолютизм и всевластие Церкви. Людовик XIV предстает в его сочинении злым колдуном, ради развлечения заставляющим своих подданных убивать друг друга, а папа Клемент XI — кудесником, способным так затуманить людям мозги, что они начинают верить, будто три на самом деле один, а хлеб, который они едят, чья-то плоть.

Тем не менее Монтескьё неожиданно для себя снискал милость нового папы Бенедикта XIV, который мечтал прослыть покровителем художников и писателей. Бенедикт проникся к философу такой симпатией, что даже издал специальную буллу, освобождавшую семейство философа от поста. Правда, Монтескьё понятия не имел, что за сей документ придется заплатить существенную пошлину, и узнал об этом, лишь придя к папскому чиновнику за разрешением. Поняв, что придется раскошелиться, философ со свойственным ему остроумием заметил:

- В таком случае я не буду брать бумагу. Полагаю, слова папы достаточно, чтобы ходатайствовать за меня перед Господом.

Жан-Жак Руссо (1712–1778)

Руссо на четырех ногах

Жан-Жак Руссо создал концепцию естественного человека, благородного дикаря, прототипами которого стали коренные жители Нового Света, любимые герои путешественников, ученых и писателей начиная с XVI века.

Естественный человек живет в согласии с природой и другими людьми, никому не желает и не причиняет зла. Он стремится к удовлетворению лишь естественных потребностей, а не искусственных, навязанных развращенным обществом. Ему чужды алчность, тщеславие, предрассудки. Если бы все были такими, в мире не осталось бы неравенства и несправедливости.

Руссо считал историю человечества путем деградации. «Все, что исходит из рук Господа, прекрасно, — писал он в романе «Эмиль, или О воспитании», — а все, к чему приложил руку человек, становится отвратительным». Такие взгляды выделяли Руссо из ряда деятелей эпохи Просвещения (они все как на подбор были прогрессистами). Вольтер снисходительно замечал: «Что поделать, если человеку вздумалось ходить на четырех ногах».

Осторожный самоубийца

Характер Руссо никто не назвал бы легким. Он был невротиком, нарциссистом, ипохондриком, мазохистом, у него случались приступы мании преследования. Автор одной из лучших книг о воспитании (того самого «Эмиля»), он отказался растить собственных детей от Терезы Левассер и сдал всех пятерых в приют. Кроме того, у писателя случались затяжные депрессии, во время которых он часто думал о самоубийстве. У Дидро есть рассказ о том, как во время встречи в Монморанси Руссо признался ему, что на днях хотел утопиться.

— А что же не утопился? — поинтересовался Дидро.

Руссо онемел от такой бестактности друга, а потом, вновь обретя дар речи, признался:

— Я потрогал воду, и она оказалась слишком холодной.

Кожаный переплет

Взгляды Руссо оказали огромное влияние на деятелей Великой французской революции. Вот что пишет по этому поводу современный американский философ Аласдер Макинтайр: «Есть известная история (возможно, апокриф) о том, как один богатый торговец на званом обеде попенял Томасу Карлейлю (известному писателю, историку и философу XIX века) за любовь к философским спорам: «Опять идеи, мистер Карлейль, вечно вы со своими идеями». Карлейль ответил: «Был человек по имени Руссо, он написал книгу, в которой не было ничего, кроме идей. Второе издание этой книги переплетали в кожу тех, кто над ним смеялся».

Солон или Андрей Первозванный?

В 1712 году Лейбниц повстречался с русским царем Петром Первым, который предложил философу принять участие в разработке правовой реформы в России. Идея стать русским Солоном привела Лейбница в восторг (Солон — политический деятель античной Греции, реформы которого привели к процветанию Афины), и он поспешил написать об этом герцогине ганноверской Софии. Узнав о дерзновенных планах мыслителя, герцог Антон Ульрих в шутку посоветовал ему быть осторожнее с русскими и их правовой системой, а то как бы вместо Солона не оказаться апостолом Андреем, который явился крестить Киевскую Русь и в результате закончил свою жизнь на кресте.

Договор со смертью

Когда Лейбницу было пятьдесят лет, в Англии прошел слух, будто он умер. Узнав об этом, мыслитель, который в тот момент бился над тысячью вопросами из области математики, физики, логики, философии и истории, отправил своему шотландскому другу Томасу Бернету де Кемни шутливое письмо, в котором заверил приятеля, что у них со смертью заключен своеобразный пакт: она дает ему закончить все труды, он же в знак благодарности обязуется не начинать новых.

Комфортабельная камера в Бастилии

Среди философов эпохи Просвещения был человек по имени Франсуа-Мари Аруэ. Он вошел в историю как Вольтер. Вольтер писал изысканные эссе, злобные и смелые сатиры против существующих порядков и превратил свою безжалостную иронию в смертоносное оружие. Когда после смерти Людовика Четырнадцатого регент Франции герцог Орлеанский распродал половину королевской конюшни, чтобы наполнить казну, Вольтер выпустил памфлет (по крайней мере, ему этот памфлет приписывают), в котором посоветовал герцогу вслед за лошадьми продать и половину ослов, привыкших пастись при дворе. Терпению регента пришел конец, и писателя заточили в Бастилию. Через какое-то время герцог Орлеанский сменил гнев на милость и не только освободил бунтовщика, но и щедро одарил деньгами.

— Благодарю вас, ваше высочество, за щедрость, — сказал Вольтер, принимая дар, — однако смею надеяться, что впредь буду избавлен от вашего гостеприимства.

Голова Вольтера

Во время званого обеда у герцога Сюлли слуга сообщил, что какие-то люди у ворот желают видеть господина Вольтера. Едва философ вышел на улицу, как на него накинулись лакеи шевалье Рогана, не простившего Вольтеру одной тонкой, но чрезвычайно ядовитой насмешки. Ученого безжалостно исколотили палками. Сам Роган наблюдал за расправой из кареты, время от времени повторяя:

— Только не бейте по голове, в ней еще может родиться что-нибудь путное.

Безумие в стихах и прозе

Отец Вольтера Франсуа Аруэ был не в восторге от выбранного его сыновьями жизненного пути. Вольтер начинал как поэт, потом стал писателем и публицистом, а его брат Арман сделался ярым янсенистом[6]. Старик Аруэ жаловался на своих отпрысков: «Оба свихнулись: один на прозе, другой на стихах».

Важный пост в министерстве глупости

Когда Вольтер еще был начинающим поэтом, регент обещал ему хорошую должность. Окрыленный Вольтер явился в его канцелярию. Регент, появившийся в приемной в окружении четырех государственных секретарей, заметил молодого человека:

— А, месье Аруэ, не беспокойтесь, я о вас не забыл. Подумываю учредить для вас пост в министерстве глупости.

— Боюсь, ваше высочество, — учтиво ответил Вольтер, — в этом министерстве у меня будет слишком много конкурентов, начиная с четырех господ, которые стоят сейчас подле вас.

Ода будущим поколениям

В 1722 году Вольтер встретился в Голландии с поэтом Жаном-Батистом Руссо (которого ни в коем случае не стоит путать с философом Жан-Жаком Руссо). Тот прочел новому знакомому свою «Оду будущим поколениям», которой, по всей видимости, очень гордился. Но Вольтеру это напыщенное сочинение, увы, показалось весьма посредственным, о чем он не преминул сообщить автору, разумеется, со всей возможной деликатностью и тактом:

— Боюсь, друг мой, те, к кому обращена ваша ода, не смогут ею насладиться. Она так долго не проживет.

Дом пьяницы

«Все мы ищем счастья, — писал Вольтер, — не имея представления о том, где его надо искать. Так пьяный бредет к своему дому, весьма смутно представляя, в какой стороне он находится».

Деревце Вольтера

«Антиклерикализм Вольтера вошел в легенды. Выдающийся немецкий ученый и публицист Георг Кристоф Лихтенберг заметил по этому поводу: «Как известно, Вольтер был крещен дважды, но впрок двойное таинство не пошло. Иное деревце, чем два раза поливать, лучше дважды подрезать».

Старшая дочь Французской академии

Когда Вольтер был в Суассоне, его посетили представители тамошней академии. В приветственной речи они с должной скромностью назвали свое сообщество старшей дочерью Французской академии.

— Должно быть, эта дочка чересчур застенчива, — удивился Вольтер. — До сегодняшнего дня о ней никто не слышал.

Вольтер (1694-1773)

Безответное чувство

Вольтер отчего-то восхищался швейцарским врачом, физиологом и поэтом Альбрехтом фон Галлером и превозносил до небес каждое новое сочинение своего любимца. Доброжелатель предупредил философа:

— Этот самый Галлер поносит вас последними словами.

— Все может быть, — ответил Вольтер. — Не исключено, что мы оба ошибаемся.

Межзубные звуки

Как-то раз шотландец Джеймс Босуэлл беседовал с французом Вольтером, в совершенстве владевшим английским языком. Разговор с самого начала пошел по-французски. Когда Босуэлл спросил Вольтера, отчего он не пользуется английским, философ ответил:

— В английском языке есть межзубные звуки, а у меня зубов почти не осталось.

Правь на морях!

В той же беседе Вольтер, никогда не скрывавший восхищения британской государственной системой, решил приправить свою англофилию изрядной долей юмора.

— У вас замечательное государство, — сказал он Босуэллу, — но если оно когда-нибудь испортится, сбросьте его в море. Благо, у вас там повсюду море.

Государство против разума

Энциклопедист Клод Гельвеций в своем знаменитом сочинении «Об уме» описал идеальное общество, в котором нет предрассудков, соблюдаются гражданские права и все устроено на благо человека.

Вольтер, которому пришлось прожить не один год вдали от родины (ибо, как он сам говорил, «опасно быть правым, если государство заблуждается»), прочел книгу Гельвеция и сказал ему:

— Вот труд истинного мыслителя. А теперь бегите из Франции как можно скорее.

Царь-чертополох

Вольтер с подозрением относился к демократии, власть невежественной и жестокой толпы его пугала. Однако монархия нравилась философу еще меньше. В одном из своих произведений он ловко спародировал древнюю басню: «Однажды растения решили выбрать царя. Олива отказалась, ведь ей надо было растить маслины, смоковница не могла бросить плоды, лоза беспокоилась о виноградинах. Только у чертополоха не было плодов. Он-то и стал царем, поскольку имел шипы и мог колоться».

Швейцарские банкиры

В XVIII веке о швейцарских банкирах говорили то же самое, что и сейчас. Вольтеру приписывают шутливую рекомендацию: «Если увидите, что швейцарский банкир прыгает в окно, не раздумывая прыгайте за ним. Дело пахнет большими деньгами».

Спаситель Вольтер

Вольтер был непримиримым врагом несправедливости и бесстрашно бросался на защиту пострадавших от неправедного суда. Когда философу удалось достичь большого успеха в борьбе с французской юстицией, он написал своей подруге Софии Волан: «Если бы Иисус существовал, Вольтер бы его спас».

Змеиный язык

Вольтер и прусский король Фридрих II много лет вели своеобразный заочный диалог, обменивались идеями и даже вступали в полемику. Услышав замечание Вольтера о том, что немецкий язык хорош для войны, но по красоте и мелодичности уступает французскому, король пришел в ярость и заявил:

— По-французски сказано столько лжи, что на нем, надо полагать, говорил змей, искушавший Еву в раю!

Братство якобинцев

Афоризмы и максимы выдающегося французского писателя и мыслителя XVIII века Никола де Шамфора полны глубокого разочарования в современниках и в человеческой природе вообще. Ницше говорил о нем и о прочих французских моралистах: «Они дали миру больше ценных идей, чем вся немецкая философия вместе взятая».

Несмотря на всепоглощающий пессимизм, Шамфор сделался политиком, чтобы сокрушить несправедливый строй. Своей эпохе мыслитель дал поистине убийственную характеристику: «Общество основано на прочном союзе двух классов: тех, у кого еды больше, чем они могут съесть, и тех, кто мог бы съесть куда больше, чем у него есть».

Жажда справедливости ненадолго привела Шамфора в лагерь якобинцев, однако вскоре философ с отвращением и ужасом бежал от бывших союзников. Их убеждения и нравы он описал с виртуозным лаконизмом: «Стань моим братом или умри».

Скандальная книга

Никола де Шамфор приводит чье-то высказывание по поводу Библии, изданной аббатом Террасонским:

— Эта книга скандальна потому, что совершенно невинна.

Всемирный потоп

В собрании Шамфора есть едкий и горький афоризм, проникнутый всеобъемлющим пессимизмом в отношении человеческой природы. Вот что сказал неизвестный мизантроп, имя которого Шамфор предпочел скрыть: «Бог не устраивает второй Всемирный потоп лишь потому, что первый оказался совершенно бесполезным».

Прогулка без головы

Маркиза дю Деффан, подруга Вольтера, любительница философии и хозяйка блестящего салона, в котором бывали лучшие умы XVIII столетия, в один прекрасный день разговорилась с архиепископом Парижа монсеньором Полиньяком о страстях святого Дионисия. Архиепископ рассказал, что, когда святого обезглавили, он поднялся на ноги и, держа в руках собственную голову, направился к месту, на котором позже построили собор.

— Только представьте, он так не выпустил своей головы из рук, — повторял епископ, красочно описывая, как тяжело дались Дионисию последние шаги.

Маркиза, умная женщина и противница религиозного мракобесия, поспешила возразить:

— Ну что вы! В таких случаях труднее всего сделать первый шаг.

Страшная тайна

Гельвеций был сторонником радикального сенсуализма; он полагал, что все без исключения идеи проистекают из наших ощущений. Когда речь заходила об этике, французский философ придерживался простых и ясных принципов: человеческие поступки определяет тяга к наслаждению и стремление избегать боли и горестей. Другими словами, все мы, по сути, эгоисты. У такой теории нашлось немало врагов, против Гельвеция устроили настоящую травлю, и ему пришлось покинуть родину. Среди его недругов оказались даже Дидро и другие материалисты.

Однако мадам дю Деффан встала на защиту сенсуализма:

— Всех почему-то вдруг страшно возмутило то, что уже давно совершенно очевидно.

Женщины и политика

Баронесса де Сталь, безусловно, была одной из самых образованных и передовых женщин своего времени. Ее взгляды сформировались под влиянием Руссо и, что может показаться странным (но для той эпохи это вполне характерно), в то же время и под влиянием Вольтера.

Наполеона мадам де Сталь ненавидела, и он платил ей тем же. Когда генерал Бонапарт еще только начинал одерживать свои головокружительные победы, баронесса, ослепленная блеском славы молодого полководца, пригласила его в свой салон. Она весь вечер делилась с гостем своими политическими воззрениями, а потом спросила, согласен ли он с ней.

— Если честно, я вас не слушал, — отрезал будущий император. — По моему мнению, женщинам не пристало интересоваться политикой.

— Господин Бонапарт, — ответила мадам де Сталь, — мы живем в стране, где за политические взгляды отправляют на гильотину. Как вы думаете, имею я право знать, за что мне могут отрубить голову?

Энциклопедия

Знаменитая Энциклопедия, определившая развитие французской культуры на много лет вперед, была задумана как квинтэссенция опыта, накопленного человечеством в естественных науках и свободных искусствах.

Хотя славу издателей Энциклопедии поделили трое (Дидро, Д’Аламбер и Жакур), она была плодом коллективного труда многих людей: ученых, писавших для нее статьи, редакторов, печатников, переплетчиков, книготорговцев и даже цензоров. Да-да, вы не ослышались, цензоры внесли в создание великой книги немалый вклад. Представляете, каково приходилось беднягам, вынужденным день и ночь разбирать и править сомнительные бредни этих вольнодумцев Дидро с Д’Аламбером? А ведь многие из них ровным счетом ничего не смыслили в дисциплинах, с которыми им приходилось иметь дело. Над статьями о нравственности, например, работал профессор математики. Но у энциклопедистов находились и добровольные помощники среди цензоров. Глава цензурного комитета Ламуаньон де Мальзерб был истинным аристократом, человеком утонченным и блестяще образованным, ярым сторонником свободы прессы. Когда после выхода двух первых томов Королевский совет запретил Энциклопедию, ему пришлось лично явиться к Дидро, чтобы конфисковать отпечатанные экземпляры. Мальзерб всеми силами старался поддержать философа и даже предложил спрятать крамольные тома в своем особняке. Разве дом цензора не самое безопасное место для запрещенной книги?

Ксантиппа Дидро

Супруга Дидро Нанегг была женщиной суровой и почти всегда пребывала в дурном расположении духа. Не будучи по натуре ни злобной, ни алчной, она тем не менее была подвержена жесточайшим приступам гнева, который поочередно обрушивался на мужа, дочь, гостей, прислугу, а то и на всех сразу. Нанетт вела замкнутую жизнь и почти не выходила из дома, тогда как Дидро вечно занимался своей Энциклопедией и кучей других дел. Надо признать, что его бесконечные измены отнюдь не делали мадам Дидро добрее и сдержаннее. Нанетт не считала нужным скрывать семейные ссоры от друзей дома, и товарищи Дидро побаивались бывать в его доме — уж больно хозяйка напоминала легендарную жену Сократа. А когда философ, находясь в тюрьме, написал «Апологию Сократа», все стали звать Нанегг «Ксантиппой Дидро».

Д’Аламбер не Бог

Как я уже говорил, Д’Аламбер был одним из издателей Энциклопедии. Философ и математик, он с юных лет привык без остатка отдавать себя работе и не проявлял особого интереса к радостям жизни. Разумеется, такое поведение сделало его предметом насмешек и героем всевозможных сплетен. Одна дама, о которой упоминает в своих записках Гримм, как-то разговорилась с последователем Д’Аламбера, на все лады превозносившим своего учителя и даже рискнувшим назвать его Богом.

— Ну что вы, — рассмеялась дама, — будь Д’Аламбер Богом, он сначала сделался бы мужчиной.

Обоснованный атеизм

Барон Гольбах опубликовал книгу под названием «Система природы», в которой изложил свои взгляды на мироустройство, сугубо материалистические и атеистические. Один набожный профессор из Сорбонны, глубоко оскорбленный выходом нечестивой книжки, произнес фразу, весьма странную в устах доброго католика: «Это отвратительное, богомерзкое сочинение дает убедительное обоснование атеизма».

Дураки и слепцы

У мадам де Сталь спросили, отчего мужчины охотнее женятся на красивых женщинах, чем на умных.

— Просто слепых на свете не так уж много а дураков сколько угодно, — ответила дама.

Осторожнее с подушками

Из всех деятелей эпохи Просвещения Кант больше всего ценил выдающегося немецкого ученого и публициста Георга Кристофа Лихтенберга. И не только он. Гёте нисколько не преувеличивал, когда говорил, что «в каждой его шутке кроется бездна философского смысла», а Шопенгауэр и Ницше обожали его афоризмы, наполненные особым мрачноватым юмором, который Андре Бретон назвал «черным». Вот вам пример: «Многие из нас привыкли доверять сокровенные мысли подушке Но будьте осторожны: не ровен час, окажетесь за решеткой прямо в ночном колпаке».

Категорический императив и четырнадцатый год

Иммануил Кант (1724–1804)

Иммануил Кант, важнейший мыслитель Нового времени (а по мне, так и вообще всей истории философии), определил развитие немецкой культуры на много лет вперед. Его теорию познания, согласно которой каждый из нас воспринимает мир не таким, какой он есть, а таким, каким он ему открывается (хотя принципы познания остаются общими для всех) изучают в университетах всего мира.

Но куда более значительное влияние на немецкую и мировую культуру оказала этическая концепция философа. Кант сформулировал понятие категорического императива, универсальной и внеличностной силы, заставляющей человека поступать так, а не иначе. Согласно Канту, мораль — самостоятельный субъект действия, и человеческий разум над ней не властен (и уж точно не властны общественные установления и государственные интересы). Категорический императив можно назвать универсальным законом совести. Кант предлагает несколько его формулировок. Самая известная: «Поступай с другими так, как желаешь, чтобы поступали с тобой, и твоя воля станет универсальным нравственным законом». Но мне больше нравится другая: «Обращаться с человеком следует как с целью, а не как со средством ее достижения».

Как вы понимаете, категорический императив плохо сочетается с подчинением приказам и армейской дисциплиной. Недаром в своих поздних сочинениях Кант пришел к полному отрицанию войны. Тем не менее кайзер Вильгельм II, развязавший Первую мировую войну, утверждал, что львиной долей своих побед обязан «моральному и духовному наследию великого мыслителя из Кенигсберга».

Австрийский публицист Карл Краус, известный своим злобным сарказмом, написал по этому поводу: «Прошу иметь в виду, что приказы «Стоять!», «Шагом марш!», «Бей их!» и «Ни шагу назад!» не имеют ничего общего с моим категорическим императивом. Подпись: Кант».

Холостяк

Кант родился в бедной семье и прожил юные годы в страшной нищете. Лишь получив должность профессора Кенигсбергского университета, он смог забыть об унизительной экономии. Философ всю жизнь оставался холостяком, а на вопросы о том, почему он так и не женился, отвечал:

— Когда у меня была охота завести семью, на это не было средств; когда появились средства, пропала охота.

Небеса не для женщин

Кант всегда был галантен с дамами, но в глубине души не слишком высоко ценил женский интеллект и часто подшучивал над представительницами прекрасного пола. Философ утверждал, что женщинам закрыт путь в рай и приводил в качестве доказательства место из Апокалипсиса, где сказано, что после вознесения праведников на небесах на полчаса воцарилась тишина. А это, по мнению Канта, было бы совершенно невозможно, окажись среди спасенных хоть одна женщина.

Пунктуальный философ

Кант был большим педантом. Каждый день он вставал, ел и ложился в одно и то же время. И отправлялся на вечернюю прогулку ровно в пять, ни минутой позже, ни минутой раньше (только чтение «Эмиля» Руссо вынудило мыслителя несколько дней подряд пропускать послеобеденный моцион). В Кенигсберге шутили, что по Канту можно сверять часы.

Задний двор философии

В «Критике чистого разума» Кант утверждал, что мы не можем ничего знать наверняка о таких вещах, как Бог или душа, поскольку они лежат за гранью нашего опыта. Такое утверждение подрезало крылья сразу всем теологам и метафизикам. Тем не менее Кант допускал разумную веру и в Бога, и в бессмертие души, и в воздаяние — как за грехи, так и за праведную жизнь. Ницше называл такую двойственность «задним двором философии», через который в нее пытается проникнуть то, что прогнали от парадного входа.

В потемках

Генрих Гейне тоже недоумевал: какого дьявола Канту понадобилось разрушать традиционную систему доказательств существования Бога, чтобы потом безапелляционно постулировать его в более поздних сочинениях. Возможно, он просто хотел показать читателям, что жизнь без Бога невыносима? Но ведь это, замечает Гейне, все равно что разбить на улице все фонари, а затем созвать соседей и прочесть им убедительную лекцию о значении городского освещения в темное время суток.

Последняя буква алфавита

Иоганн Готлиб Фихте был приверженцем философии идеализма и полагал, что «нет реальности вне человеческого «я». Мир вокруг нас существует до тех пор, пока мы его воспринимаем.

В своих работах Фихте разъяснял, что «я», которое создает мир, не равно простому человеческому «я» каждого из нас, и путать их нельзя. А не спутать, добавлю от себя, практически невозможно.

Как-то Фихте в очередной раз принялся доказывать, что это он создал мир. Выслушав его доводы, один из присутствовавших спросил философа: «А что по этому поводу думает ваша жена?»

Страшнее врагов

Молодой Фихте, в юности преданный кантианец, решился послать кумиру свою «Критику всяческого откровения». Канту книга понравилась, и он с легким сердцем рекомендовал ее знакомому издателю. «Критику…» опубликовали, но анонимно. Изложенные в ней идеи были стопроцентно кантианскими, вот читатели и подумали, что автор — сам Кант. Когда все выяснилось, Фихте в тот же час сделался знаменитым.

Более поздний труд философа, «Основа общего наукоучения» («Научная доктрина»), сочли своеобразной данью уважения идеям Канта. Однако эта самая доктрина была насквозь метафизической и к философии кенигсбергского мудреца не имела никакого отношения. Канту пришлось издать «Полемические суждения о «Научной доктрине», чтобы откреститься от взглядов Фихте и других молодых философов, которые клялись именем великого учителя на словах, предавая его учение на деле. В связи с ними он припомнил старинную итальянскую пословицу: «Господи, избавь нас от друзей, а с врагами мы уж как-нибудь сами разберемся».

Теория сознания

Читая книги о теории познания, главное — не заснуть от скуки. В первую очередь это касается «Критики чистого разума» Канта и «Опыта о чело веческом разуме» Джона Локка. Это над ними потешался Амброз Бирс, когда давал определение способности к пониманию в «Словаре Сатаны»: «Секреция мозга, позволяющая индивиду, обладающему ею, отличить дом от лошади, при условии, что у дома есть крыша. Ее характер и законы с предель ной ясностью описаны Локком, сидевшим верхоу на доме, и Кантом, который жил в лошади».

Собачья религия

Провозвестник немецкого романтизма Фридрих Шлейермахер был очень набожным человеком. Испытав на себе мощное влияние кантианской философии, он тем не менее, соглашался со своим учителем далеко не во всем.

Ярый противник рационализма, Шлейермахер не терпел, когда о религии пытались судить с точки зрения логики и здравого смысла. Он считал, что вера основана на добровольном подчинении человека высшей силе, универсальной и вечной. Гегель замечал по этому поводу:

— Если вера основана на добровольном подчинении высшей силе, то самые набожные существа на свете — собаки.

Когда все кошки серы

Если речь заходит о немецком идеализме, мы сразу вспоминаем знаменитую троицу: Шеллинга, Гегеля и Фихте. В молодости Гегель и Шеллинг были друзьями, но рассорились на почве понимания Абсолюта. Для Шеллинга Абсолют — это первоначальное единство мира, существовавшее до всяких последующих разделений. Услышав такое определение, Гегель с ухмылкой проговорил: «Это когда все коровы черные». Мы в таких случаях говорим: «Ночью, когда все кошки серы».

Как опровергнуть пулемет

Гегель проповедовал диалектический идеализм и считал противоречия двигателями мышления. Идеалист до мозга костей, он отрицал существование реальности вне человеческой мысли и считал, что мир существует и развивается благодаря разрешению противоречий в нашем сознании. Дистанцию между мыслью и реальностью Гегель просто-напросто упразднил. Однако, как замечает известный немецкий историк науки Х.Й. Штериг, цитируя выдающегося мыслителя XX века Эрнста Юнгера, «аргумент можно опровергнуть, а пулемет — нельзя».

Примерно о том же, но другими словами, говорил испанский поэт и драматург Хосе Бергамин: «Противоречие можно разрешить словами, а в противостоянии понадобятся кулаки».

Кощунственная шутка

Гегель симпатизировал протестантизму, а о католической церкви порой отзывался весьма непочтительно. Одну из его богохульных шуток пересказал современный немецкий философ и писатель Рюдигер Сафрански. Всем известно, что в таинстве причастия хлеб и вино означают плоть и кровь Христову. Так что же, спрашивал Гегель, если мышь сгрызет кусок облатки, ее надо считать христианкой?

Непонятые

Сложность Гегеля давно стала притчей во языцех. Вот, пожалуй, самый ясный и простой для понимания фрагмент из пролога «Феноменологии духа»: «Однако именно в том, что сознание вообще знает о предмете, уже имеется налицо различие, состоящее в том, что для него нечто есть в-себе, а некоторый другой момент есть знание или бытие предмета для сознания. На этом различении, которое имеется налицо, основывается проверка. Если в этом сравнении одно не соответствует другому, то, по-видимому, сознание должно изменить свое знание, дабы оно согласовалось с предметом; но с изменением знания для него фактически изменяется и сам предмет, так как наличное знание по существу было знанием о предмете; вместе с знанием и предмет становится иным, ибо он по существу принадлежал этому знанию. Тем самым для сознания выясняется то, что прежде было дано ему как в-себе, не есть в себе или что оно было в себе только для него».

Для меня: без комментариев. Как для вас, решайте сами.

Шопенгауэр называл подобные умствования издевательством над философией, напыщенной галиматьей, нагромождением бессмыслицы, бредом душевнобольного. Он посвятил Гегелю немало теплых строк в своем сборнике эссе «Парерга и паралипомена». Например, такие: «Если вы хотите превратить юношу в посредственность, неспособную мыслить, лучшее средство — чтение Гегеля. Ибо, погрузившись один раз в чудовищную трясину пустых слов и абсурдных построений, молодой ум навсегда утратит вкус к размышлению. Чтобы охладить пыл ученика, подающего чересчур большие надежды, наставнику следует заставить его изучать Гегеля до полного изнеможения».

Шеллинг (тоже, между прочим, не самый простой автор) считал темноту слога своеобразной философской модой своего времени: «Для иных из нас сложность высказывания сделалась показателем мастерства».

Гейне с удивлением замечал, что, общаясь друг с другом, философы часто жаловались на непонимание публики. Последними словами Гегеля были: «Лишь один человек понимал меня, да и тот — не до конца».

Маркс (поставивший гегельянство на рельсы материализма, отчего сам Гегель едва ли пришел бы в восторг) немного переиначил эту легенду. По его мнению, последние слова философа должны были звучать так: «Лишь один человек понимал меня, но его не понимал я».

Философия ДЛЯ фортепиано и скрипки

Поначалу все считали Гегеля кем-то вроде эпи гона Шеллинга, да он и сам не скрывал, что идеи старшего друга чрезвычайно сильно повлияли на его творчество. Однако это не помешало фило софу допустить в своей «Феноменологии духа» пару довольно острых шпилек в адрес Шеллинга. Тот конечно, пришел в ярость, заявил, что Гегель обязан ему буквально всем, обвинил товарища в плагиате и обозвал кукушонком: известно, что кукушка имеет обыкновение откладывать яйца в чужие гнезда.

По мнению Шеллинга, Гегель ловко пересказал его мысли своими словами, начисто лишив их первоначального смысла, а это все равно что «переписать скрипичный концерт для фортепиано».

Простой и ясный слог

Биограф Гегеля Терри Пинкард пишет, что Кристиан Капп вызвал гнев двух великих философов, опубликовав в 1829 году книгу под названием «Гете, Шеллинг, Гегель», в которой последним изрядно досталось. Гегель и Шеллинг не замедлили обменяться с автором гневными посланиями. Известный публицист и сатирик Мориц Зафир заметил по этому поводу: «Философы пишут туманно, а бранятся очень даже ясно».