(2) Определение границ интеллекта

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

(2) Определение границ интеллекта

Место интеллекта в жизни человека (неважно, осознается это место метафорически или нет) принято описывать согласно определенным шаблонам. Об Интеллекте иногда говорят как об особом органе, уподобляя сильный или слабый интеллект сильному или слабому зрению или бицепсам. О Понимании иногда говорят как о чем-то вроде издательской фирмы или монетного двора, которые пускают в обращение свою продукцию посредством розничных торговцев и через банки. О Разуме иногда говорят как о мудром преподавателе или судье, который, окруженный слушателями, излагает, что он знает и чем располагает, и дает рекомендации. Не будем сейчас пытаться доказать, что эти и подобные им шаблоны не подходят для описания терминологии, вокруг которой будет строиться наше обсуждение. Однако мы сразу же с подозрением должны отнестись к тем предпосылкам, которые изначально предполагают эти стереотипы. Мы можем достаточно точно определить, что именно мы способны или не способны выполнить благодаря силе или, наоборот, из-за слабости нашего зрения или мышц; мы можем сказать, какая продукция производится данным издательством или монетным двором, а какая нет; мы можем оценить, что сообщил и что упустил конкретный преподаватель в конкретной лекции. Если же у нас спросить, какие именно действия и реакции человека мы должны классифицировать в качестве интеллектуальных, то обнаружится, что у нас нет подобных критериев. Несомненно, к классу интеллектуальных занятий мы должны отнести математические вычисления, судебную аргументацию, философствование, сбор и обобщение фактов. Но как нам поступить в том случае, если математические вычисления содержат множество ошибок и случайных догадок или выполнены чисто механически; если поводом к судебной аргументации послужило желание представить факты в ложном свете; если, философствуя, мы принимаем желаемое за действительное; если мы собираем факты необдуманно и наши обобщения произвольны?

Некоторые люди считают, что характерным признаком интеллектуальных операций является их нацеленность на обнаружение истины. Бридж и шахматы — интеллектуальные игры, однако в них целью выполнения интеллектуальных операций является победа, а не открытие. И инженер, и генерал составляют планы благодаря своим умственным способностям, но не ставят перед собой цели приумножить знания. Законодатель должен мыслить систематически и с помощью абстрактных понятий, но его усилия находят выражение не в теоремах, а в законопроектах. Наоборот, воспоминания пожилых людей могут оказаться источником большого количества фактических истин, но мы остережемся классифицировать их как проявления интеллектуальных сил, разве что в минимальной степени. Старики не продумывают то, что когда-то с ними произошло, это как бы само возвращается к ним. Также мы обычно не считаем бесконечные открытия, которые делает наблюдательный ребенок посредством зрения, слуха, обоняния, вкуса и осязания, проявлениями интеллектуальных усилий. Ведь он не получает за эти открытия ученые награды.

Вряд ли мы сможем прояснить границу между тем, что является, и тем, что не является интеллектуальным, обратившись к понятию «мышление», поскольку это понятие не только не менее расплывчато, чем понятие «интеллектуальный», но обладает и собственной дополнительной неопределенностью. В некоторых случаях английский глагол «думать» (think) является синонимом для «полагать» (believe) и «предполагать»(suppose); в этом смысле, с одной стороны, человек может думать о большом количестве глупых вещей, а, с другой стороны, думать очень мало. Такой человек одновременно легковерен и интеллектуально пассивен. Есть еще один случай, когда о человеке можно сказать, что «он упорно думает над тем, что он делает», например, если он с полной концентрацией внимания играет на пианино. Но при этом он не размышляет и ни в коей мере не выглядит задумчивым. Если у него спросить, какие он рассмотрел посылки, какие сделал выводы или о чем он думал, то его ответом вполне может быть фраза: «Я ни о чем не думал. У меня не было ни времени, ни желания строить или выводить какие-либо пропозиции. Я использовал свои интеллектуальные способности для того, чтобы играть, а не для того, чтобы размышлять над проблемами или же давать себе наставления, как надо играть».

Иногда говорят, что под «интеллектуальным процессом» или под «мышлением» — в особом требуемом значении — подразумевается операция par excellence с использованием таких символов, как слова и предложения. «В процессе мышления душа разговаривает сама с собой». Но такое утверждение и слишком широко, и слишком узко. Ребенок, воспроизводящий наизусть детское стихотворение или таблицу умножения, проходит через определенный процесс овладения высказываниями, но он не следит за тем, что означают его слова и предложения. Он не использует свои речевые выражения, но повторяет их как попугай, так же как он мог бы повторять мелодию. Тем не менее, мы не можем сказать, что мыслящий — это человек, который целенаправленно и осторожно оперирует выражениями. Поскольку, например, можно представить, что картина-головоломка сконструирована в соответствии с фрагментами некогда заученного ребенком рифмованного стишка на иностранном языке, тогда он, потратив некоторые усилия, мог бы вполне успешно расположить их в правильной последовательности, несмотря на то, что не имеет никакого понятия о смысле этих предложений. Также нельзя сказать, что мышление заключается в построении совокупности выражений в качестве средства передачи конкретного смысла, поскольку мы допускаем, что человек мыслит, даже если он только повторяет чьи-то высказывания. Он не вкладывает свои собственные идеи в слова, а извлекает идеи из чужих слов.

С другой стороны, мы должны признать, что в некоторых ситуациях человек выполняет настоящую интеллектуальную работу, не используя никаких выражений: ни слов, ни условных символов, ни диаграмм, ни иллюстраций. Распутывание узелков спутанного клубка шерсти, изучение расположения фигур на шахматной доске и складывание картин-головоломок — все это мы обычно относим к размышлению, даже если оно не сопровождается каким-либо внутренним монологом.

Наконец, в дополнение к тому, что было сказано ранее, здесь становится существенным различие между непреднамеренными и преднамеренными высказываниями. В большинстве случаев в нашей обычной повседневной болтовне мы говорим то, что вертится у нас на языке, не обдумывая, что сказать или как сказать. Перед нами не стоит задачи отстаивать наши утверждения, объяснять связи между нашими высказываниями или делать ясной суть наших вопросов или смысл наших убеждений. Наша речь безыскусна, спонтанна и необдуманна. Она не является работой и не предназначена для запоминания, записи или для того, чтобы давать наставление. Тем не менее, наши замечания имеют смысл и понятны нашему собеседнику, реагирующему на них соответствующим образом.

Все же это не тот вид речи, который мы имеем в виду, когда говорим, что некто рассуждает, размышляет, доказывает или обдумывает нечто. Мы не судим об интеллектуальных способностях человека исходя из того, как он болтает. Мы, скорее, оцениваем эти способности на основе того, как человек разговаривает, когда его речь сдержанна, дисциплинированна, серьезна и произнесена официальным тоном. Тем не менее, мы все же отчасти судим об интеллектуальном потенциале человека по тому, как он шутит, и какие шутки он ценит, хотя они относятся к неформальной коммуникации. Теоретики склонны допускать, что различие между непреднамеренной болтовней, дружеской беседой и обдуманным дискурсом — это лишь различие в уровне; т. е. то, что верится на языке, отражает те же мыслительные процессы, какие отражают основательно продуманные высказывания. Но на практике мы принимаем в расчет только последние, когда оцениваем здравомыслие человека, его сообразительность и способность схватывания на лету. Поэтому на практике для нас не все разумные употребления выражений являются мышлением, но лишь те, которые по большей части или полностью выполняются в качестве работы. Мы не рассматриваем непреднамеренную дружескую беседу в качестве теоретизирования или планирования, пусть даже низшего уровня, и это вполне справедливо, так как целью обычной болтовни не является выдвижение каких-либо теорий или планов. Мы также не считаем, что когда мы гуляем и что-то невнятно бормочем, то прилагаем хотя бы малейшее усилие. Но в конце концов разве это будет иметь какое-то значение, если все наши попытки дать строгое определение словам «интеллектуальный» и «мышление» потерпят неудачу? Мы вполне хорошо знаем, как отличить городской район от деревенского, игру от работы, весну от лета, и мы не смущаемся при обнаружении неразрешимых пограничных случаев. Мы знаем, что решение математической задачи — это интеллектуальное занятие, игра в «наперсток» — неинтеллектуальное занятие, а поиск стихотворной рифмы — это нечто среднее. Бридж — это интеллектуальная игра, снэп[14] — неинтеллектуальная игра, а «разори соседа»[15] — не то, не другое. Мы ежедневно употребляем понятия интеллекта и мышления, не смущаясь при обнаружении значительного числа спорных случаев.

Конечно, для некоторых целей это не имеет значения, но для нас это очень важно. Это означает, что и старые теории, в которых Разум, Интеллект или Понимание были представлены в виде особой Способности или тайного органа, и более новые теории, в которых идет речь об особых интеллектуальных процессах суждения, постижения, предположения, рассуждения и пр., допускают одну и ту же ошибку. Они претендуют на то, что они могут указать на отличительные признаки того, что на самом деле они не всегда могут идентифицировать. Мы не всегда знаем, когда нам следует и когда не следует употреблять терминологию эпистемологии.

Давайте попробуем подойти к этой проблеме с другой стороны. Когда люди сопоставляют интеллектуальные способности и действия с другими способностями и действиями, на первый план для них выходит идея обучения. Интеллектуальные способности — это такие способности, которые развиваются посредством установленного ряда занятий и проверяются посредством набора экзаменов. Интеллектуальные задачи — это такие или некоторые из таких заданий, которые могут быть выполнены только теми, кто прошел соответствующую подготовку. Интеллектуалы — это люди, извлекающие выгоду из максимально доступного по уровню образования, а интеллектуальная речь является результатом наставления и сама при этом поучает. Природные или врожденные навыки не относятся к классу интеллектуальных навыков; и даже об умениях и способностях, приобретенных в основном посредством подражания (например, прыгать, играть в снэп или непринужденно болтать), не говорят как об интеллектуальных приобретениях. Такой сертификат резервируется за тем, что достигается посредством уроков, получаемых отчасти из книг и лекций или, в общем виде, из дидактического дискурса.

Очевидно, во-первых, что никто не смог бы следить за дидактическим дискурсом или использовать его, если до этого он не научился воспринимать и применять разговорную речь, и, во-вторых, что дидактический дискурс сам по себе является разновидностью изучаемого дискурса. Это такой дискурс, которому обучают и который сам в определенной степени является продуктом обучения. Он осваивается с помощью упражнений и излагается устно или письменно в повелительной форме, пригодной для освоения и тренировки, а не для общения. Даже если при этом задействован яркий разговорный стиль, считается, что сугубо разговорное его восприятие неадекватно, поэтому такой разговорный стиль осознается ошибочным. Учительница только делает вид, что она с учениками на самом деле не работает. Позже мы увидим, что за этим, казалось бы, тривиальным способом разграничения того, что является и что не является интеллектуальным, стоит нечто очень важное.

Теперь необходимо обсудить некоторые из понятий, имеющих отношение к мысли и мышлению. Мы должны четко различать смысл этих понятий, используемый в том случае, когда мы говорим, что человек нечто обдумывает, и тот смысл, когда мы говорим, что он думает то-то и то-то, то есть между значением слова «мышление», при котором мышление может быть упорным, длительным, прерванным, небрежным, успешным или бесполезным, и тем его значением, когда мысли человека верны, неверны, ценны, ошибочны, абстрактны, опровергнуты, рассказаны другим, опубликованы или не опубликованы. В первом случае мы говорим о действии, в которое в течение какого-либо времени вовлечен человек. Во втором мы говорим о результатах такого действия. Необходимость проведения подобного различия обусловлена широко распространенной манерой описывать процессы мышления в терминах, заимствованных из описаний достигнутых результатов этих процессов. Нам рассказывают истории о том, что люди заняты тем, что производят суждения, абстракции, подведение под категории, дедукции, индукции, утверждения и т. д. таким образом, будто эти операции на самом деле выполнялись людьми на определенных этапах их размышлений и их можно было зафиксировать. А поскольку мы не можем наблюдать ни того, как другие это осуществляют, ни даже того, как мы сами проделываем такие вещи, то мы соглашаемся с тем, что это глубоко сокрытые события, наличие которых может быть установлено только посредством заключений и прорицаний специалистов-эпистемологов. Последние рассказывают нам, как мы делаем вещи такого рода, подобно тому как анатомы говорят нам о пищеварительных и церебральных процессах, происходящих внутри нас без нашего ведома. Раз эти пара-анатомы обнаруживают столько всего загадочного в функционировании наших интеллектов, то эти интеллекты должны быть своего рода бестелесными органами.

Я надеюсь, что сумею показать, что слова «суждение», «дедукция», «абстракция» и подобные им следует отнести к классу результатов размышления и что их употребление для обозначения актов, из которых состоит мышление, искажает реальную картину. Они относятся к лексике рецензий на книги, лекции, дискуссии и доклады, а не к лексике биографий людей. Эти существительные больше подходят для рецензента, чем для биографа.