Ф. ЭНГЕЛЬС ВВЕДЕНИЕ И ЗАКЛЮЧЕНИЕ К «ОТРЫВКУ ИЗ ФУРЬЕ О ТОРГОВЛЕ»[160]

Ф. ЭНГЕЛЬС

ВВЕДЕНИЕ И ЗАКЛЮЧЕНИЕ К «ОТРЫВКУ ИЗ ФУРЬЕ О ТОРГОВЛЕ»[160]

Немцы постепенно начинают опошлять и коммунистическое движение. И здесь, как всегда, последние и самые бездеятельные, они думают, что смогут пренебрежительным отношением к своим предшественникам и философским пустословием прикрыть свою отсталость. Коммунизм едва только появился в Германии, а им уже завладевает с целью нажить капитал целая армия спекулятивных голов, которые воображают, что совершили чудеса, если перевели положения, ставшие уже во Франции и Англии тривиальными, на язык гегелевской логики и теперь преподносят миру эту новую премудрость как нечто небывалое, как «истинную, немецкую теорию», чтобы затем в своё полное удовольствие поносить «дурную практику» и «смехотворные» социальные системы ограниченных французов и англичан. Эта всегда готовая немецкая теория, которой выпало безграничное счастье немного понюхать гегелевской философии истории и быть посвящённой кем-либо из высохших берлинских профессоров в схему вечных категорий, теория, которой, быть может, затем довелось перелистать Фейербаха, несколько немецких коммунистических статей и работу г-на Штейна о французском социализме[161] — эта немецкая теория наихудшего сорта без всяких затруднений уже сконструировала себе надлежащим образом французский социализм и коммунизм по г-ну Штейну, отвела ему подчинённое место, «преодолела» его, «подняла» его на «более высокую ступень развития» всегда готовой «немецкой теории». Ей, конечно, и в голову не приходит хоть сколько-нибудь самой познакомиться с предметом, подлежащим возведению на более высокую ступень, заглянуть в сочинения Фурье, Сен-Симона, Оуэна и французских коммунистов, — для неё вполне достаточно тощих извлечений г-на Штейна, чтобы провозгласить блестящую победу немецкой теории над жалкими потугами заграницы.

В противовес смехотворной спеси бессмертной немецкой теории совершенно необходимо, наконец, показать немцам всё то, чем они обязаны загранице, с тех пор как занимаются социальными вопросами. Во всех напыщенных фразах, которые теперь в немецкой литературе крикливо преподносятся в качестве основных принципов истинного, чистого, немецкого, теоретического коммунизма и социализма, до сих пор нет ни единой идеи, которая бы выросла на немецкой почве. То, что французы или англичане сказали уже десять, двадцать, даже сорок лет тому назад, — и сказали очень хорошо, очень ясно, очень красивым языком, — то немцы только за последний год, наконец, урывками узнали и огегельянили или, в самом лучшем случае, с опозданием открыли ещё раз и опубликовали в гораздо худшей, более абстрактной форме в качестве совершенно нового открытия. Я не делаю здесь исключения и для своих собственных работ. Что у немцев своего, так это только скверная, абстрактная, невразумительная и корявая форма, в которой они выразили эти мысли. И как подобает истым теоретикам, они сочли достойным внимания у французов — англичан они ещё почти совсем не знают — кроме самых общих принципов лишь самое плохое и самое абстрактное: схематизацию будущего общества, социальные системы. Лучшую сторону, критику существующего общества, действительную основу, главную задачу всякого исследования социальных вопросов, они преспокойно отбросили. Нечего и говорить, что об единственном немце, который действительно что-то сделал, о Вейтлинге, эти мудрые теоретики обычно тоже отзываются пренебрежительно или совсем не упоминают.

Я хочу предложить этим премудрым господам небольшую главу из Фурье, которая сможет послужить им образцом. Правда, Фурье исходил не из гегелевской теории и поэтому — увы! — не мог прийти ни к познанию абсолютной истины, ни даже к абсолютному социализму; правда, вследствие этого изъяна Фурье, к сожалению, дал совлечь себя с пути истинного и пришёл — вместо абсолютного метода — к методу серий и к таким построениям, как превращение моря в лимонад, couronnes boreale и australe{184}, анти-лев[162] и совокупление планет. Пусть так! И всё же мне легче поверить вместе с весёлым Фурье во все эти чудеса, чем верить в абсолютное царство духа, где совсем нет никакого лимонада, или в тождество бытия и небытия и совокупление вечных категорий. Французский вздор по крайней мере весел, тогда как немецкий мрачен и глубокомыслен. Но кроме того Фурье подверг существующие социальные отношения такой резкой, такой живой и остроумной критике, что ему охотно прощаешь его космологические фантазии, которые тоже основаны на гениальном миропонимании.

Сообщаемый здесь отрывок был найден среди литературного наследства Фурье и напечатан в первой книжке журнала «Phalange»{185}, издаваемого фурьеристами с начала 1845 года. Я опускаю из него то, что относится к позитивной системе Фурье, и вообще то, что не представляет интереса, словом — с текстом обращаюсь с вольностью, которая совершенно необходима для того, чтобы произведения иностранных социалистов, написанные с определёнными целями, сделать доступными публике, чуждой этим целям. Этот отрывок отнюдь не самое гениальное из того, что было написано Фурье, и даже не лучшее из того, что он написал о торговле, — и всё-таки ни один немецкий социалист или коммунист, за исключением Вейтлинга, ещё не написал ничего, что хотя бы в самой отдалённой степени могло бы сравняться с этим черновым наброском.

Чтобы избавить немецкую публику от напрасного труда читать самый журнал «Phalange», я должен заметить, что этот журнал — чисто денежная спекуляция фурьеристов и публикуемые в нём рукописи Фурье имеют очень различную ценность. Издающие этот орган господа фурьеристы стали похожими на немцев напыщенными теоретиками, и на место юмора, с которым их учитель разоблачал буржуазный мир, они поставили священную, основательную, теоретическую, угрюмую учёность, за что они по заслугам были осмеяны во Франции, а в Германии получили признание. Сочинённое ими описание воображаемых успехов фурьеризма в первой книжке «Phalange» могло бы привести в восторг профессора абсолютного метода.

Я начинаю своё сообщение с тезиса, который уже был опубликован в «Теории четырёх движений». Там же была опубликована значительная часть предлагаемого отрывка, из которой, однако, я приведу лишь самое необходимое[163].

Так пишет Фурье. Продолжение этой статьи во второй книжке «Phalange» содержит три главы о биржевой игре, о барышнической скупке (accaparement) и о паразитизме, которые, однако, в большей своей части уже были опубликованы в «Четырёх движениях». Отчасти по этой причине, отчасти потому, что помещённого выше отрывка вполне достаточно для моей цели, я на этом заканчиваю.

Пусть учёные господа немцы, которые так усердно бороздят «безбрежное море» бездонных{186} теорий, стремясь во что бы то ни стало выудить «принцип» «социализма», берут пример с commis marchand{187} Фурье. Фурье не был философом, он питал сильную ненависть к философии, жестоко её высмеивал в своих произведениях и высказал при этом много соображений, к которым наши немецкие «философы социализма» должны были бы отнестись внимательно. Правда, они мне возразят, что и Фурье был не менее «абстрактен», что посредством своих серий он сконструировал бога и мир не хуже самого Гегеля, но это их не спасёт. Гениальные — несмотря ни на что — чудачества Фурье не оправдывают скучных так называемых построений засушенной немецкой теории. Фурье конструирует по-своему будущее, после того как правильно познал прошлое и настоящее; немецкая теория сначала разделывается по своему усмотрению с прошлой историей, а затем предписывает также и будущему, какое ему принять направление. Сравните, например, данные у Фурье эпохи общественного развития (дикость, патриархат, варварство, цивилизацию) и их характеристики с гегелевской абсолютной идеей, с трудом прокладывающей себе путь через лабиринт истории и в конце концов сооружающей, охая и кряхтя, некую видимость трихотомии — вопреки — четырём мировым империям; что же касается послегегелевских конструкций, то о них и говорить нечего. Ибо, если у Гегеля конструкция всё же имеет какой-то смысл, хотя и превратный, то у после-гегелевских изобретателей систем она лишена уже всякого смысла.

Немцам пора бы уже перестать, наконец, так кичиться своей основательностью. Из самых ничтожных данных они не только выведут вам что угодно, но и увяжут это со всемирной историей. На основании первого попавшегося, полученного из третьих рук факта, о котором им даже не известно, произошёл ли он так или иначе, они вам докажут, что он должен был произойти именно так, а не иначе. Разве кто-нибудь в Германии писал о социальных вопросах, не сказав и о Фурье чего-нибудь такого, что самым основательным образом дискредитирует немецкую основательность? В числе прочих некий г-н Кайзер[164] сразу же использовал «отличное сочинение Л. Штейна» для создания всемирно-исторической конструкции, у которой, к сожалению, лишь тот недостаток, что все положенные в её основу факты ложны. Что касается Фурье, то немецкая теория уже по крайней мере раз двадцать отводила ему «место в развитии абсолютной идеи» — и каждый раз другое место — и каждый раз в отношении сути дела немецкая теория полагалась на г-на Штейна или на другие такие же сомнительные источники. Поэтому-то немецкий «абсолютный социализм» так ужасающе жалок. Немножко «человечности», как сейчас принято выражаться, немножко «реализации» этой человечности или, скорее, животности, кое-что о собственности по Прудону — из третьих или четвёртых рук, — несколько вздохов о пролетариате, кое-что об организации труда, жалкие союзы для улучшения положения низших классов народа — наряду с безграничным невежеством в отношении политической экономии и действительного состояния общества — вот к чему сводится весь этот «социализм», который к тому же утрачивает последнюю каплю крови, последние следы энергии и силы в результате своей беспартийности в области теории, своего «абсолютного спокойствия мысли». И таким переливанием из пустого в порожнее хотят революционизировать Германию, привести в движение пролетариат, побудить массы к мысли и действию!

Если бы наши немецкие наполовину и вполне коммунистические доценты дали себе труд хоть немного познакомиться с главными произведениями Фурье, которые им ведь не менее доступны, чем любая немецкая книга, — какой бы они нашли в них неисчерпаемый источник материала для конструирования и прочих целей! Какую бы массу новых идей — и сейчас ещё новых для Германии — они бы там нашли! По эти добрые люди до сих пор не способны предъявить современному обществу никакого обвинения, кроме положения пролетариата, да и об этом они могут сказать не слишком-то много. Конечно, положение пролетариата — главный пункт, но разве критика современного общества этим исчерпывается? На примере Фурье, который, за исключением позднейших своих сочинений, совсем мало касается этого пункта, видно, как можно и без этого признать существующее общество совершенно негодным и одной только критикой буржуазии, — именно её внутренних взаимоотношений, не касаясь её отношения к пролетариату, — прийти к выводу о необходимости переустройства общества. В такого рода критике Фурье доныне остаётся единственным. Фурье неумолимо вскрывает лицемерие респектабельного общества, противоречие между его теорией и практикой, пустоту всего его образа жизни, высмеивает его философию, его стремление к perfection de la perfectibilite perfectibilisante{188} и к auguste verite{189}; Фурье высмеивает его «чистую мораль», его единообразные общественные установления и сопоставляет с ними его практику, doux commerce{190}, которую подвергает мастерской критике, разнузданные наслаждения, не дающие наслаждения, организованный в браке адюльтер, всеобщий хаос. Это всё такие стороны современного общества, о которых в Германии вопрос совсем ещё не поднимался. Правда, кое-что было сказано о свободе любви, о положении женщины, об её эмансипации; но к чему это свелось? Две-три путаные фразы, несколько синих чулков, немного истерии и добрая толика жалоб по поводу немецкой семейной неурядицы — гора родила мышь!

Немцам следовало бы сначала хоть сколько-нибудь познакомиться с общественным движением за границей, с его практикой и с его литературой, — к практическому движению относится вся история Англии и Франции за последние восемьдесят лет, английская промышленность и французская революция, — затем им следовало бы сделать на практике и в литературе столько же, сколько сделали их соседи, и лишь после этого было бы уместно ставить такого рода праздные вопросы, как вопрос о больших или меньших заслугах различных наций. Но тогда уже не найдётся и аудитории для таких софистических дискуссий.

А пока самое лучшее было бы немцам прежде всего познакомиться с достижениями заграницы. Появившиеся до сих пор книги об этом — все без исключения плохи. Такого рода краткие изложения могут дать в лучшем случае только критику произведений, но не познакомить с самими произведениями. Последние частью являются редкостью и их нельзя достать в Германии, частью слишком объёмисты, частью смешаны с материалами, сохранившими лишь историческое и литературное значение и уже неинтересными для немецкой публики в 1845 году. Чтобы сделать доступными эти произведения, ценное содержание которых и поныне ещё ново для Германии, необходимо произвести отбор и обработку, подобно тому как это делают со всем поступающим к ним из-за границы материалом французы, являющиеся и в этих делах гораздо более практичными, чем мы. Обработанные таким образом важнейшие произведения иностранной социалистической литературы в ближайшем будущем начнут выходить. Несколько немецких коммунистов, между ними наиболее выдающиеся деятели движения, которые столь же легко могли бы дать оригинальные труды, объединились для этого начинания; оно, надо надеяться, покажет мудрым немецким теоретикам, что вся их премудрость устарела, что по ту сторону Рейна и Ла-Манша всё это уже давным-давно продискутировано pro et contra{191}. И лишь после того, как они узнают, что было сделано до них, они смогут показать, на что способны они сами. Брюссель

Написано в конце 1845 г.

Печатается по тексту ежегодника

Перевод с немецкого

Впервые напечатано в ежегоднике «Deutsches Burgerbuch» на 1846 г.

Подпись: Ф. Энгельс