1. ЕСТЕСТВЕННОЕ ПРАВО И ЮРИДИЧЕСКИЙ ПОЗИТИВИЗМ

1. ЕСТЕСТВЕННОЕ ПРАВО И ЮРИДИЧЕСКИЙ ПОЗИТИВИЗМ

Существует множество разных видов отношений между правом и моралью, и нет ничего, что могло бы быть удачно выделено в качестве (единственного) отношения между ними. Вместо этого важно различать некоторые из многих различных смыслов, в которых могут пониматься утверждение или отрицание того, что мораль и право взаимосвязаны. Иногда то, что утверждается, является такой связью между ними, которую когда-либо отрицали немногие или вообще никто; но ее неоспоримое существование может быть воспринято как признак некоторой более сомнительной связи или даже принято за такую связь. Так, невозможно всерьез отрицать, что на развитие права, везде и во все времена, действительно оказывали глубокое воздействие как обыденная мораль и идеалы отдельных социальных групп, так и просвещенная моральная критика со стороны тех индивидов, чьи нравственные горизонты глубоко превосходили принятую в данное время мораль. Но вполне можно использовать эту истину недозволенным образом как основание для иного утверждения, а именно, что правовая система должна демонстрировать некоторое конкретное соответствие с моралью или справедливостью или должна основываться на широко распространенном убеждении, что есть моральное основание ей подчиняться. Опять же, хотя это утверждение может быть, в некотором смысле, верным, из него не следует, что критерии юридической силы конкретных законов, применяемые в какой-либо правовой системе, должны включать, неявным или даже явным образом, ссылку на мораль или справедливость.

Не только эти, но и многие другие вопросы касаются отношений между правом и моралью. В этой главе мы рассмотрим только два из них, хотя оба будут сопровождаться рассмотрением многих других. Первый из них — это вопрос, который все еще может быть осмысленно описан как спор между естественным правом [93] и юридическим позитивизмом [94], хотя каждое из этих названий стало использоваться для обозначения ряда различных утверждений о праве и морали. Здесь мы примем, что юридический позитивизм означает простое утверждение о том, что ни в каком смысле не является необходимой истиной то, что законы воспроизводят или удовлетворяют некоторым требованиям морали, хотя фактически они часто это делают. Но именно потому, что принявшие это воззрение либо молчали о природе морали, либо придерживались очень разных мнений об этом, необходимо рассмотреть два различных способа отвергнуть юридический позитивизм. Один из них яснее всего выражается в классических теориях естественного права, согласно которым есть некоторые принципы поведения людей, ожидающие открытия человеческим разумом, с которыми должно совпадать принятое людьми законодательство для того, чтобы оно имело юридическую силу. Другой принимает иное, менее рационалистическое, представление о морали и предлагает другое понимание путей соединения юридической действительности и моральной ценности. Мы рассмотрим первый способ в этой главе и следующей.

В обширной литературе, от Платона до наших дней, посвященной утверждению, а также отрицанию положения о том, что принципы, в соответствии с которыми должны вести себя люди, могут быть открыты человеческим разумом, часто кажется, что спорящий говорит оппоненту: «Вы слепы, если не видите этого», только для того, чтобы получить ответ: «Вы бредите». И это потому, что утверждение о существовании истинных, открываемых разумом принципов правильного поведения обычно не выдвигалось в качестве отдельной доктрины: первоначально оно было выдвинуто и долгое время обосновывалось как часть общей концепции природы, неодушевленной и живой. Это мировоззрение во многих отношениях прямо противоположно той общей концепции природы, которая составляет основу современной светской мысли. Поэтому теория естественного права ее критикам казалась проистекающей из глубоких старых заблуждений, от которых современная мысль триумфально освободилась, в то время как сторонникам теории критики кажутся всего лишь настаивающими на поверхностных общих местах, игнорирующими более глубокие истины.

Таким образом, многие современные критики полагают, что утверждение, что законы должного поведения могут быть открыты человеческим разумом, основывалось просто на двусмысленности слова «закон» и что когда эта двусмысленность была раскрыта, естественное право получило смертельный удар. Именно таким образом Джон Стюарт Милль обошелся с Монтескье, который в первой части Esprit de Lois наивно спрашивает, почему, когда неодушевленные вещи, такие, как звезды, а также животные повинуются «закону их природы», человек так не делает, но впадает во грех [95]. Это, думал Милль, демонстрирует вечную путаницу между законами, формулирующими ход или регулярность природных событий, и законами, требующими от людей вести себя определенным образом. Первые, которые открываются с помощью наблюдений и размышлений, могут быть названы «дескриптивными», и поэтому открывать их должен ученый; последние не могут быть установлены таким образом, ибо они не утверждения и не описания фактов, но «предписания», или требования, чтобы люди вели себя определенным образом. Поэтому ответ на вопрос Монтескье прост: прескриптивные законы могут нарушаться и, тем не менее, оставаться законами потому, что это означает только то, что люди не делают того, что им говорят делать; но бессмысленно говорить о законах природы, открытых наукой, что они могут или что они не могут нарушаться. Если звезды ведут себя вопреки научным законам, предназначенным описывать их регулярное движение, эти законы не нарушаются, но теряют право именоваться «законами» и должны быть переформулированы. Этим различиям в смысле слова «закон» соответствуют отличия в сопутствующих словах, таких как «должен», «обязан», «следует». Так что, с этой точки зрения, вера в естественное право сводится к очень простой ошибке: неспособности воспринимать весьма различные смыслы, в которых могут употребляться эти связанные со словом «закон» понятия. Это как если бы сторонник этой теории не мог различить очень разное значение таких слов в предложениях: «Вы обязательно должны явиться на военную службу» и «Обязательно будет заморозок, если ветер сменится на северный».

Такие критики, как Бентам и Милль, наиболее яростно нападавшие на естественное право, часто объясняли путаницу своих оппонентов в этих различных смыслах понятия «закон» сохранением веры в то, что наблюдаемые регулярности в природе были предписаны или поведены божественным правителем вселенной [96]. В рамках такого теократического представления единственная и сравнительно незначительная разница между законом гравитации и десятью заповедями — законом божьим для человека — заключалась, как это утверждал Блэкстоун, в том, что люди были единственными из творений, наделенными разумом и свободой воли и поэтому, в отличие от вещей, могли открыть божественные предписания и не повиноваться им. Однако естественное право не всегда было связано с верой в божественного правителя или законодателя вселенной, и даже когда было, его типичные особенности логически не зависели от этой веры. И соответствующее понимание слова «естественный», характеризующего естественное право, и его общее мировоззрение, минимизирующее столь очевидные и важные для современных умов отличия между прескриптивными и дескриптивными законами, коренятся в древнегреческой мысли, которая была в этом отношении вполне светской. Действительно, продолжающееся вновь и вновь утверждение той или иной формы естественноправовой доктрины отчасти связано с тем, что ее привлекательность не зависит от божественного или человеческого авторитета, и с тем фактом, что, несмотря на терминологию и малоприемлемую сегодня метафизику, она содержит некоторые элементарные истины, важные для понимания как морали, так и права. Именно их мы попытаемся извлечь из их метафизической оболочки и сформулировать более просто.

Для современной светской мысли мир неодушевленных и одушевленных тел, животных и людей есть место регулярно повторяющихся событий и изменений, воплощающих некоторые регулярные взаимосвязи. По крайней мере некоторые из них были открыты людьми и сформулированы в качестве законов природы. С этой современной точки зрения, понимание природы есть использование знания этих повторяющихся процессов. Структура великих научных теорий, конечно, не отражает каким-то простым образом наблюдаемые факты, события или изменения. Действительно, значительная часть этих теорий состоит из абстрактных математических формул, не имеющих прямых прототипов среди наблюдаемых фактов. Их связь с наблюдаемыми явлениями и событиями заключается в том, что из этих абстрактных формул могут быть выведены обобщения, которые относятся к наблюдаемым событиям и могут быть ими подтверждены или опровергнуты. Поэтому претензии научной теории на то, что она продвигает вперед наше понимание природы, зависят, в конечном счете, от ее способности предсказывать будущие события, которая опирается на обобщения относительно регулярно происходящего. Закон гравитации и второй закон термодинамики для современной мысли являются законами природы, чем-то большим, чем просто математические конструкции, благодаря сообщаемой ими информации относительно повторяющихся закономерностей в наблюдаемых явлениях.

Доктрина естественного права есть часть более древнего понимания природы, в которой наблюдаемый мир не просто место действия подобных повторяющихся процессов, и знание природы не просто знание их. В рамках этого древнего мировоззрения все существующие тела (неодушевленные, одушевленные и люди) понимаются не только как поддерживающие свое существование, но как стремящиеся к определенному оптимальному состоянию, являющемуся особым благом — или целью (tslog, finis) для них.

Это телеологическая концепция природы, содержащей в себе уровни совершенства, которых достигают вещи. Ступени, по которым любая вещь поднимается до ее особой или должной цели, упорядочены и могут быть выражены в обобщениях, описывающих характерный для вещи способ изменения, или действия, или развития; до этой степени телеологическое представление о природе совпадает с современным. Различие в том, что, с телеологической точки зрения, события, регулярно случающиеся с вещами, мыслятся не просто происходящими регулярно, и вопросы о том, действительно ли они происходят регулярно, и должны ли они происходить регулярно, или хорошо ли то, что они происходят, не рассматриваются как отдельные вопросы. Напротив (за исключением некоторых редких уродств, приписываемых «случаю»), то, что обычно происходит, может быть и объяснено и оценено как благо или то, что обязано происходить, путем демонстрации того, что это шаг к должной цели или задаче описываемой вещи. Поэтому законы развития вещи должны демонстрировать и как она регулярно ведет себя или изменяется, и как она должна это делать.

Этот образ мышления о природе кажется странным, когда формулируется абстрактно. Он может показаться менее фантастическим, если мы вспомним, как мы говорим по крайней мере о живых созданиях, ибо телеологические представления все еще отражаются в обычных описаниях их развития. Так, для желудя вырастание в дуб есть нечто не только регулярно достигаемое желудями, но и характеризуемое (в отличие от загнивания, которое тоже происходит регулярно) как оптимальное состояние зрелости, в свете которого промежуточные стадии и объясняются, и оцениваются как хорошие или плохие, и выделяются «функции» различных частей и структурные изменения. Нормальный рост листьев нужен для того, чтобы получать влагу, необходимую для «полного» или «должного» развития, и «функцией» листьев является обеспечение этим[28]. Поэтому мы думаем и говорим об этом росте как о том, что «должно естественно происходить». В случае действий или движений неодушевленных вещей говорить о них таким образом кажется намного менее оправданным, если только это не артефакты, изготовленные людьми с определенной целью. Представление о том, что камень, падая на землю, реализует некую соответствующую «цель» или возвращается на «должное место», как лошадь, скачущая в конюшню, сейчас выглядит довольно комично.

Действительно, одна из трудностей в понимании телеологического взгляда на природу заключается в том, что так же, как он минимизировал разницу между утверждениями о том, что регулярно происходит и что должно происходить, так же он минимизирует и различие, столь важное для современной мысли, между людьми с их собственными целями, которые они сознательно стремятся реализовать, и другими живыми или неодушевленными телами. Ибо в рамках телеологических представлений о мире человек, как и другие природные объекты, мыслится в качестве стремящегося к особому оптимальному состоянию или цели, заданной для него, и тот факт, что он, в отличие от других созданий, может делать это сознательно, не рассматривается как радикальное отличие между ним и всей остальной природой. Эта особая цель или благо человека, как и других живых существ, отчасти обусловливается биологической зрелостью и развитыми физическими силами. Но она также включает, как отчетливо человеческий элемент, развитие и совершенство интеллекта и характера, проявляющееся в мысли и поведении. В отличие от других природных объектов, человек способен путем размышления и созерцания обнаружить, что включает в себя достижение этого совершенства ума и характера, и желать этого. Но даже так, с этой телеологической точки зрения, это оптимальное состояние не есть благо или цель человека потому, что он его желает; напротив, он желает его потому, что это уже есть его естественная цель.

Опять же, многое из этих телеологических представлений сохранилось в том, как мы думаем и говорим о человеке. Оно скрывается в определении некоторых вещей как человеческих потребностей, удовлетворение которых есть благо, и некоторых вещей, причиненных или испытанных людьми как вред или ущерб. Так, хотя и верно то, что некоторые люди могут отказаться есть или отдыхать потому, что хотят умереть, мы думаем о еде и отдыхе как о чем-то большем, чем то, что люди регулярно делают или просто желают. Еда и отдых суть потребности человека, даже если некоторые отказываются от них несмотря на то, что нуждаются. Поэтому мы говорим не только то, что для всех людей естественно есть и спать, но и что все люди должны иногда есть и отдыхать, или что делать это является естественным благом. Сила слова «естественно» в подобных суждениях о поведении людей состоит в разграничении их как от суждений, отражающих просто условности или принятые в обществе предписания («вы должны снять вашу шляпу»), содержание которых не может быть открыто размышлением или созерцанием, так и от суждений, которые просто отмечают, что требуется для достижения некоторой частной цели, которую в данное время один человек может иметь, а другой — нет. То же мировоззрение присутствует в представлении о функциях органов тела и в том разграничении, которое мы проводим между ними и всего лишь причинно-следственными характеристиками. Мы говорим, что функцией сердца является перекачивание крови, но не утверждаем, что функцией раковой опухоли является вызывать смерть.

Эти грубые примеры, придуманные для того, чтобы проиллюстрировать телеологические элементы, все еще присутствующие в обыденном мышлении о поведении людей, заимствованы из «низкой» сферы биологических фактов, общих для человека и животных. Будет правильным заметить, что то, что придает смысл этому способу мыслить и выражаться, есть нечто вполне очевидное: это молчаливое допущение, что должной целью деятельности человека является выживание, и это основывается на том простом сопутствующем факте, что большинство людей большую часть времени хотят продолжать существование. Действия, которые мы характеризуем как те, которые естественно хорошо делать, суть те, которые требуются для выживания; понятия потребностей людей, вреда, и функций органов тела или изменений основываются на том же простом факте. Конечно, если мы остановимся на этом, то получим только очень ослабленную версию естественного права, ибо для его классиков выживание (perseverare in esse suo) было всего лишь низшим уровнем значительно более сложной и значительно более спорной идеи цели человека или его блага. Аристотель включал в это понятие бескорыстное культивирование интеллекта, Аквинат — познание Бога, и обе эти ценности могут быть (и были) оспорены. Но другие мыслители, и среди них Гоббс и Юм, были готовы направить взоры долу. Они видели в скромной цели выживания центральный и бесспорный элемент, придающий хороший эмпирический смысл терминологии естественного права. «Человек по своей природе не может выжить без ассоциации индивидов, и эта ассоциация невозможна там, где пренебрегают законами честности и справедливости»[29].

Эта простая мысль на самом деле очень сильно связана с особенностями и права, и морали, и она может быть отделена от более спорных элементов телеологического мировоззрения, для которых цель или благо человека выступает как какой-то конкретный образ жизни, по поводу чего среди людей возможны глубокие разногласия. Более того, говоря о выживании, мы можем отбросить, как слишком метафизическое для современных умов, представление о том, что оно есть некая заранее фиксированная должная цель или задача людей, и поэтому они необходимым образом стремятся к этому. Вместо этого мы можем считать, что это чисто сопутствующий факт, и что могло бы быть иначе, что в общем люди желают жить, и что мы, называя выживание целью или задачей людей, можем иметь в виду не более того, что люди этого желают. Но даже если мы будем смотреть на это с такой точки зрения здравого смысла, выживание все же сохранит особый статус в отношении к поведению людей и к тому, как мы думаем об этом, что находит параллели в той важности и необходимости, которые приписывают ему ортодоксальные формулировки естественного права. Дело не просто в том, что подавляющее большинство людей хотят жить, пусть даже в ужасающей нищете, но в том, что это отражено в структурах нашей мысли и языка, с помощью которых мы описываем мир и друг друга. Мы не можем убрать это общее желание жить и оставить при этом в целости такие понятия, как опасность и безопасность, вред и выгода, необходимость и функция, болезнь и лекарство, ибо все эти понятия — это способы одновременно описывать и оценивать вещи в плане того, насколько они способствуют выживанию, которое нами принимается как цель.

Есть, однако, более простые, менее философские соображения, которые показывают, что принятие выживания как цели необходимо в смысле, имеющем более прямое отношение к обсуждению права и морали в человеческом обществе. Мы привержены ему как чему-то, что предполагается самими понятиями, употребляемыми в этих дискуссиях, ибо нас волнуют социальные механизмы для продолжения существования, а не проблемы организации клуба самоубийц. Мы желаем знать, есть ли среди этих социальных механизмов те, которые могут быть осмысленно классифицированы как естественные законы, открываемые разумом, и каково их отношение к принятым людьми законам и морали. Чтобы поднять этот или любой другой вопрос о том, как люди должны жить вместе, мы должны исходить из того, что их целью в общем-то является жить. С этого момента аргументация становится простой. Размышление о некоторых весьма очевидных обобщениях, даже трюизмах относительно природы человека и мира, в котором живут люди, показывает, что, пока это все остается в силе, есть некоторые правила поведения, которые должна иметь любая социальная организация для того, чтобы быть жизнеспособной. И действительно такие правила являются обычной составной частью права и обыденной морали всех обществ, достигших той степени, где их можно выделить как различные формы социального контроля. Вместе с ними и в праве, и в морали находится много того, что является специфичным для каких-то конкретных обществ, и много того, что кажется произвольным или просто следствием какого-то выбора. Такие признанные универсальными принципы поведения, имеющие основание в элементарных истинах относительно человеческих существ, их естественного окружения и целей, могут рассматриваться как минимальное содержание естественного права, в противоположность более грандиозным и более спорным конструкциям, часто предлагавшимися под этим наименованием. В следующем разделе мы рассмотрим, в виде пяти трюизмов, наиболее бросающиеся в глаза характеристики природы человека, на которых основывается этот скромный, но важный минимум.