1.1.От «семиотического треугольника» к концепту

Философия Нового времени фактически приравняла значение слова к понятию, что оказалось очень прочно закреплённым в сознании учёных благодаря широко известному семиотическому треугольнику Огдена–Ричардса (знак, понятие, предмет), вошедшему в компендиумы, так или иначе связанные с проблемой значения, и «узаконившему» устойчивую логико-рациональную традицию анализа значения через выявление набора необходимых и достаточных (к тому же – преимущественно или исключительно существенных!) признаков объектов некоторого класса, группы и т.п.

Критика «семиотического треугольника» как упрощения описываемых отношений велась по ряду направлений.

Так, венгерский исследователь Э. Лендваи148 обосновал сугубо лингвистическую (по его собственному определению) идею трапеции значения как соотношения между знаком, значением, понятием и предметом, при котором конвенциональная цепочка букв (или последовательность звуков) вызывает у носителя языка ментальный образ предмета, определённый набор существенных признаков класса таких предметов (т.е. понятие), а также значение (денотативное, сигнификативное, прагматическое). Выделенные курсивом обозначения помещены в различные вершины постулируемой автором трапеции значения.

Для наглядности ниже приводится сводный рисунок 3.1, на котором отображены обсуждаемые модели: семиотический треугольник в том виде, в котором его чаще всего изображают (рис. 3.1.А), трапеция значения Э. Лендваи (рис. 3.1.Б) и рассматриваемые далее деятельностный подход Ж. Верньо (рис. 3.1.В) и психосемиотический тетраэдр Ф. Е. Василюка (рис. 3.1.Г).

Рис. 3.1. Различные подходы к моделированию соотношений между знаком, понятием, предметом и значением слова

Заметим, что Лендваи остался в прокрустовом ложе представлений, согласно которым ментальный образ предмета определяется набором именно существенных признаков, но сделанная лингвистом добавка ещё одной вершины геометрической фигуры уже имплицирует различия между понятием и значением, при этом учитывается прагматическое значение, что также является некоторым шагом вперёд по сравнению с классическими представлениями о семиотическом треугольнике.

Отбросить идею треугольника и заменить её более сложной схемой взаимодействия знаний и умений пользователя словом предлагает ученик Жана Пиаже психолог Ж. Верньо149, акцентирующий особенности работы познавательного аппарата человека: концептуализация происходит и из действия, и из языка; представления и понятия формируются у индивида в действии и для действия, действие организовано через схемы и увязано прежде всего с ситуациями, но не с объектами. Отсюда вытекает необходимость формирования операторных (деятельностных!) инвариантов, позволяющих принимать и использовать информацию, подходящую для выводов и решений. Этот подход заслуживает более подробного рассмотрения (см. рис. 3.1.В).

Ж. Верньо подходит к обсуждению эпистемологического треугольника с позиций интегративной теории репрезентации, которая основывается на трактовке познавательного аппарата индивида как набора его умений и знаний. Умения рассматриваются как относящиеся не только к объектам, но и к классам ситуаций; они выражаются в деятельности индивида, протекающей во времени. В противовес теории когнитивных процессов (по мнению Верньо, «шизофренически» разграничивающей знания процедурного и декларативного типов без установления связи между ними), автор использует понятие схемы как инвариантной организации поведения в качестве теоретического понятия, увязывающего умения и знания (т.е. знания процедурного и декларативного типов). В трактовке Верньо схема не является стереотипом: это динамическое функциональное единство, состоящее из целей, антиципаций и промежуточных целей, правил действия, операторных инвариантов, необходимых для принятия подходящей информации, возможностей делать выводы. Операторные инварианты включают понятияв-действии, посредством которых выявляется релевантная информация, и теоремы-в-действии, обеспечивающие применение необходимых правил действия и антиципаций. Такая трактовка противостоит примитивному пониманию схемы как ригидного образования, упорядочивающего исключительно знание декларативного типа (заметим, что именно из такого понимания схемы исходят авторы, резко критикующие сторонников схемного подхода и тем самым «оглупляющие» своих оппонентов).

Схемы в трактовке Верньо связаны с ситуациями и могут быть распространены на перцептивно– действенное поведение, языковое/речевое поведение, интерактивное поведение и т.д., а когнитивное развитие по сути представляет собой рост и прогрессивную организацию, усложнение и разграничение огромного репертуара схем, на фоне которых некоторое понятие приобретает смысл через разнообразие ситуаций и когнитивных задач, которые приходится анализировать и классифицировать. Отсюда Верньо выводит понятие концептуального поля как набора ситуаций, трактовка которых содержит тесно связанные схемы и понятия.

Выражение понятий-в-действии и теорем-в– действии через слова и высказывания предполагает чёткую идентификацию объектов и предикатов, при которой проявляется функциональная значимость репрезентации. С этих позиций Ж. Верньо указывает на недостаточность существующих теорий репрезентации и критикует идею «треугольника», замкнутость которого возможна только при полном отсутствии разногласий в отношении объекта в представлениях различных индивидов или одного индивида в разные моменты времени.

Ещё более фундаментальными доводами, заставляющими отбросить идею треугольника, Верньо считает следующие три соображения:

1. Двойственность реальности, которая предстаёт как ансамбль ситуаций и ансамбль объектов, приводит к двойственности самой репрезентации, функционирующей одновременно и как побудитель и результат действия, и как ансамбль выражаемых знаний (предложений и текстов). Для преодоления такой когнитивной двойственности необходимо наличие операторных инвариантов, играющих роль механизма анализа ситуаций и вывода умозаключений, т.е. понятий-в– действии и теорем-в-действии (согласно этой концепции представления/понятия формируются в действии и для действия, а действие организовано через схемы и увязано прежде всего с ситуациями, но не с объектами).

2. Выражение представлений и понятий языковыми средствами не исчерпывает богатства знаний и операторных инвариантов. Говорящий полагает, что он точно выразил свое намерение, однако он пользуется тем, что понимает он сам, но так же поступает и слушатель сообщения (высказывание передаёт только часть того, что входило в намерение говорящего, и только часть того, что будет восстановлено слушающим).

3. Объекты мысли могут не быть непосредственно идентифицируемыми в восприятии.

Делая вывод, что концептуализация скорее всего происходит и из действия, и из языка, Верньо вместо идеи треугольника предлагает более сложную диаграмму, которая, по его мнению, всё равно остаётся упрощённой по сравнению с теми сложными процессами, которые она должна была бы отобразить. Эта диаграмма акцентирует внимание на том, что референция осуществляется через ситуации, связанные со схемами, и через объекты, связанные с операторными инвариантами, а последние ведут к обозначаемому и обозначающему.

Весьма важным представляется указание Верньо на то, что «нельзя смешивать концептуализацию и символизацию»150; он подчёркивает главную роль действия в процессах концептуализации.

Заметим также, что Верньо фактически приходит к пересмотренной трактовке референции, увязываемой им с особенностями становления и работы познавательного аппарата индивида. В этой связи нельзя не вспомнить о том, что Умберто Эко, обсуждая идею семиотического треугольника151, тоже обращается к проблеме референции, но уточняет, что «дискуссия о референте не подлежит ведению семиологии»152. На самом деле, если мы рассматриваем живое слово, возникает необходимость не только обратиться к проблеме референции, но и трактовать её в новом ракурсе, а именно: к разграничению референции в языке и референции в речи добавить специфику референции в индивидуальном сознании и подсознании!

Ещё более «глубоко» заглядывает за слово патопсихолог Ф. Е. Василюк153, развивающий идеи А. Н. Леонтьева154 относительно роли чувственной ткани образа в познании и в формировании значений. Василюк увязывает значение с образами сознания индивида через модель психосемиотического тетраэдра (см. рис. 3.1.Г), объединяющую внешний мир (предметное содержание образа), внутренний мир (личностный смысл), культуру (значение) и язык (слово); это «пограничные «сущности», каждая из которых обращена и к объективной реальности, и к самому индивиду. Таким образом создаётся объём, заполненный «живой, текучей, дышащей плазмой чувственной ткани», которая

«… живёт, движется в четырёхмерном пространстве образа, задаваемом силовыми полями его узлов, и, будучи единой, она вблизи каждого из полюсов как бы уплотняется, концентрируется, приобретает характерные для данного измерения черты»155.

Представляется важным обратить внимание на обстоятельства, способствовавшие разработке этой идеи. При анализе эмпирического материала Василюк обнаружил, что, употребляя традиционные термины, исследователь попросту наклеивает на факты «нормативнооценочные этикетки, которые не способны содержательно охарактеризовать внутреннюю суть явлений, а нужны лишь для того, чтобы рассортировать их по заранее заготовленным ячейкам с надписями…»156. В целях первичной интерпретации экспериментальных фактов с опорой на психологическое смысловое поле как пространство деятельности и сознания Василюк обратился за языком описания к теории деятельности А. Н. Леонтьева. В работе А. Н. Леонтьева «Деятельность. Сознание. Личность»157 выделены три «образующие» сознания: личностный смысл, значение и чувственная ткань, однако выяснилось следующее:

«… в некоторых случаях эти понятия позволяют довольно точно описать экспериментальные факты, но сплошь и рядом возникает впечатление, что они подходят к фактам почти вплотную, уже вот-вот готовы прикоснуться к ним, но никак не могут ухватить их суть»158.

Василюк объясняет это тем, что А. Н. Леонтьев рассматривает чувственную ткань как некое впечатление, как некий чувственный отпечаток предметного мира, порождаемый в практическом взаимодействии с внешним предметным миром и выполняющий функцию придания чувства реальности сознательным образам; это материал, из которого строится перцептивный образ, не обладающий спонтанной активностью и внутренней осмысленностью, поскольку осмысленность образа вносится в него значениями, а не чувственностью (т.е. значения бесчувственны, чувственность незначима). Такая трактовка чувственной ткани является недостаточной, поскольку она фиксирует только часть, только аспект той реальности, которая в целом заслуживает имени «чувственная ткань». Анализ эмпирических фактов показывает:

«… у испытуемого чувственная ткань – не пришедшее извне впечатление, а поднимающаяся изнутри чувственность; она не послушный материал для образа, а бурлящая магма, рождающая формы и мысль; ей нет дела до придания реальности картине мира, поскольку она феноменологическая реальность»159.

Василюк выдвигает гипотезу, согласно которой чувственная ткань образа является многомерной субстанцией, для измерения которой оказывается необходимым модифицировать принятое в теории деятельности представление об образе сознания. Поскольку сознание человека и отдельные образы сознания детерминируются внешним миром, внутренним миром человека, культурой и языком, модель образа сознания может быть представлена психосемиотическим тетраэдром. В этой модели внешний мир представлен предметным содержанием (П), внутренний мир – личностным смыслом (Л), культура – значением (З), а язык – словом (С). Каждый из названных «узлов» образа это –

«… пограничная сущность, одной стороной обращённая к объективно существующей реальности (внешнего мира, внутреннего мира, языка, культуры), а другой – к непосредственной субъективности; все же вместе эти узлы задают объём, в котором пульсирует и переливается живой образ».

Василюк подробно обсуждает экспериментальные факты, свидетельствующие о доминировании того или иного «узла», или «полюса», образа, что может возникать «и вследствие психической патологии, и вследствие особой задачи, которую в данный момент решает сознание человека»160. Сознание может быть направлено на предмет, на его объективное свойство (например, ЛАМПА – яркая), но оно может также фокусироваться не на самом предмете, а на субъективном впечатлении от предмета (ЛАМПА – слепит глаза); в последнем случае задействована чувственная ткань предмета, на рисунке обозначенная как «п». Аналогично разграничиваются личностный смысл «Л» и чувственная ткань личностного смысла – «л», значение слова «З» и чувственная ткань значения – «з», слово «С» и чувственная ткань слова (знака) – «с».

Автор подчёркивает, что прилежащие к углам тетраэдра внутренние зоны состоят из чувственных тканей предметного содержания, значения, слова и личностного смысла, а объём в центре модели заполнен живой, чувствующей, пульсирующей материей, как бы уплотняющейся вблизи полюсов образа и в целом являющейся «представителем тела», в то время как сами полюса «выступают представителями предметного мира, мира культуры, мира языка и внутреннего мира»161. Обратим особое внимание на указание Василюка на то, что

«Любой образ, даже образ, связанный с самой абстрактной идеей, всегда воплощён в чувственном материале, его всегда “исполняет” целый ансамбль осознаваемых и неосознаваемых телесных движений и чувствований»162.

Тем самым акцентируются, с одной стороны, взаимодействие тела и разума человека, а с другой – постоянная динамика разных уровней осознаваемости того, что воспринимает или производит индивид.

Василюк отмечает, что в его модели образ сознания имеет не три образующих (значение – личностный смысл – чувственная ткань), а пять измерений: четыре из них (значение, предмет, личностный смысл, знак) –

«… являются своего рода магнитными полюсами образа.

В каждый момент силовые линии внутренней динамики образа могут направляться по преимуществу к одному из этих полюсов, и возникающим при этом доминированием одного из динамических измерений создаётся особый тип образа»163.

В качестве пятой образующей сознания Василюк рассматривает чувственную ткань, но не как стоящую в ряду «значение – личностный смысл – чувственная ткань», а как особую внутреннюю «составляющую» образа представителя мира человеческого тела в образе сознания. Ф. Е. Василюк подчёркивает:

«Образ предстаёт перед нами не как внешняя по отношению ко всем этим мирам сущность, извне со стороны детерминируемая ими, а как часть каждого из них, как их интеграл, как их интерференции, “голограмма”, в которую вливаются волны и энергии всех этих миров, не сливаясь в аморфную массу, но и не оставаясь отдельными, а входя в такое единство как отдельные голоса в многоголосье»164.

Фактически Ф. Е. Василюк затронул широкий круг фундаментальных проблем, которые оказываются в центре внимания современной мировой науки. Отмечу попутно, что в модели Василюка полюс «С» точнее называть «полюсом словоформы», поскольку в состав слова как такового в единстве его формы и значения для индивида входит всё, что описывается «психосемиотическим тетраэдром».

Следует особо подчеркнуть, что модель Василюка хорошо согласуется с концепцией живого знания (см. выше) и с трактовкой последнего в работах В. П. Зинченко, по мнению которого в живом знании слиты значение и смысл при взаимодействии чувственной и биодинамической ткани сознания, знания и переживаемого отношения к нему165.

Дальнейшее развитие направлений поиска путей возможной замены «треугольных» и «многоугольных» моделей привело к моделированию структуры того, что стали называть концептом. В этой связи необходимо прежде всего подчеркнуть, что фактически произошел отказ от семиотического ракурса, заложенного в классическом «треугольнике» и акцентирующего «чистое» отношение референции, с фокусированием на том, за счёт чего слово означает нечто, понимаемое коммуникантами. Это явный сдвиг в сторону живого слова, требующий выхода за пределы понятия, учёта особенностей эмоционально-оценочного маркирования, ассоциативных связей и т.д.

Приведу пример динамики того, что в таких случаях может пониматься под «составляющими» концепта. В работе В. А. Пищальниковой166 предлагается схема структуры концепта (смысла) (см. рис. 3.2).

Рис. 3.2. Структура концепта (смысла)

Несколько позже В. А. Пищальникова167 предложила интегральную схему значения, которое трактуется как устойчивая, но в принципе динамическая структура, реализующая определённый способ познания действительности (см. рис. 3.3.).

Рис. 3.3. Интегральная схема значения

В. А. Пищальникова указывает, что эта структура дискретируется «определённым звуковым образом, который поэтому и входит в значение, и символизирует его». Наряду с акустическим (психическим) образом слова в качестве трёх других составляющих системы значения рассматриваются: «единство когнитивной структуры, соответствующей способу познания данной категории (класса) реалий, и актуального когнитивного признака, определяющего процесс смыслопорождения (смысл)»; мотивационно-эмоциональный компонент и вербально-авербальный компонент как «единство невербальных и вербальных ассоциаций, ассоциативная структура, которая является базой интерпретации содержания всех других компонентов»168.

Даётся следующее разъяснение:

«Внутренняя взаимосвязь акустического образа, мотива, когнитивного способа категоризации и невербальных ассоциаций – это и есть значение как когнитивная структура, стабильно-нестабильная структура как основа смысловпорождения. Связь внешних по отношению к ней компонентов – акустической оболочки, эмоции, актуализированного когнитивного признака (смысла) и вербальных ассоциаций с ними – смысл как структура актуального содержания в данном процессе речепорождения. <…> Сказанное позволяет предположить, что динамика значения как познавательной структуры принципиально обусловлена механизмом языка (речесмыслопорождения), а не характером референциальных связей языка с нелингвистической действительностью»169.

Обратим внимание на то, что имеет место постоянная работа по совершенствованию развиваемых представлений о том, как может моделироваться значение слова, нередко отождествляемое с концептом. Например, в диссертации С. А. Наумовой170 предлагается конкретизация модели В. А. Пищальниковой за счёт введения в схему репрезентации тела знака, включающей в себя графическую, фонетическую, морфологическую, семантическую и синтаксическую составляющие, каждая из которых способна активировать концепт. Автор признаёт, что эта схема не отображает специфики концепта как многомерного образования и не включает такие внеязыковые факторы, как мотивы, цели, установки и т.д. В то же время С. А. Наумова особо подчёркивает значимость изображенных на её рисунке связей, «поскольку их наличие определяет функционирование концепта»171. Заметим однако, что, например, мотив учитывается В. А. Пищальниковой в интегральной схеме значения, которая приведена выше на рис. 3.3.

В последние годы выполнено множество исследований, в которых описываются концепты, концептуальные поля и т.п., но приведённые примеры представляются достаточными для демонстрации того, что идёт поиск путей объяснения особенностей того, что лежит за словом, однако особый интерес составляют работы, в которых делаются попытки разработать обоснованную теорию значения слова, что может делаться с позиций разных подходов, фокусирующихся на тех или иных особенностях формирования или функционирования слова как достояния индивида. Не претендуя на полноту освещения этого вопроса, поделюсь информацией о некоторых работах, интересных в том или ином отношении и/или фокусирующихся на актуальных проблемах современности.