2. Математика становится основной деятельностью

Осенью 1959 года перехожу на работу в Государственный институт редких металлов (ГИРЕДМЕТ). Теперь уже в должности старшего научного сотрудника, что сразу резко изменяет уровень жизни.

Мне дают возможность создать группу математических исследований химических и металлургических процессов. Это, кажется, была первая попытка математических и прежде всего вероятностно-статистических методов исследования в институте такого типа.

На работу в ГИРЕДМЕТ меня принял директор В.Н.Костин[171], не согласовывая с академиком Н.П. Сажиным — его заместителем по науке. Помню, как мне сообщили о недоумении академика:

— Много десятилетий я работаю с редкими металлами и никогда ничего не считал. Что же, теперь у нас тут обсерватория астрономическая открывается, что ли?

Только через полгода мы нашли общий язык. Этому способствовал академик А. И. Берг, который, возглавляя Научный совет по кибернетике при АН СССР, естественно, поддержал обращение к математике. Речь здесь шла, с одной стороны, об управлении исследованиями путем использования математической теории эксперимента[172], с другой — об управлении непосредственно технологическими процессами путем построения математических моделей, дающих возможность находить оптимальные режимы.

Вскоре мы получили одну из первых ЭВМ. Правда, произошло это весьма странным образом, типичным для плановой экономики.

Вызывает меня в конце года заместитель директора по хозяйственной части и спрашивает:

— Не нужно ли тебе купить что-нибудь очень дорогое? Если деньги останутся неиспользованными, на следующий год уменьшат ассигнования, а это крайне нежелательно.

— Нужно. ЭВМ. Стоит очень дорого.

— Отлично. Срочно подавай заявку.

Через полгода:

— Ну и подвел же ты меня.

— Чем?

— Так я думал, что покупаю тебе какую-нибудь игрушку на письменный стол, а тут требуется срочно выделить 60 кв. м, да еще на самом нижнем этаже.

— И что же теперь?

— Ничего. Как-нибудь справлюсь. Выселю каких-нибудь бездельников.

Вот так мы и развивали науку — от одного случая к другому благоприятному случаю, через абсурд административной системы.

В ГИРЕДМЕТе я проработал шесть лет, учась сам и уча других возможности использования математики в аналитических и технологических задачах. Меня особенно заинтересовало новое направление — математическое планирование эксперимента, совершенно неизвестное в нашей стране в то время. При разработке этой темы пришлось столкнуться с предрассудками двоякого рода: 1) ученые-экспериментаторы по недомыслию рассматривали обращение к формализованным методам планирования эксперимента как покушение на их творческую интуицию; 2) у представителей математической статистики было ошибочно распространено недоверие к дисперсионному анализу, из которого выкристаллизовалось планирование эксперимента, направленное на поиски оптимальных условий протекания изучаемого процесса (иное название — «планирование поверхностей отклика»).

Научная общественность, и особенно аспиранты, все же постепенно восприняли идеи и методы планирования эксперимента. Этому способствовала активная деятельность — большая лекционная пропаганда, особенно в выездных «летних школах» в различных регионах страны; консультации сотрудников многих институтов; составление программы нового курса лекций «Статистические методы в химии», утвержденной Министерством высшего образования; руководство Секцией химической кибернетики при Совете по кибернетике при Президиуме АН СССР; создание секции «Математические методы исследования» в журнале Заводская лаборатория; участие в работе Московского математического общества, где я одно время состоял заместителем председателя Секции теории вероятностей и математической статистики. Опубликовал две книги: Применение математической статистики при анализе вещества (М.: Физматгиз, 1960, 430 е.; переиздана в США и Англии в 1963 году), и Статистические методы планирования экстремальных экспериментов (М.: Физматгиз, 1965, 340 е., в соавторстве с Н.А. Черновой; переведена в Польше и в США — микрофильм в Библиотеке Конгресса)[173].

Защита докторской диссертации в 1963 году по теме «Методологические аспекты химической кибернетики». Опять в Институте метрологии. Защита проходила напряженно: один отзыв — к тому же официальный, от члена Ученого совета, — был явно отрицательным. Я оборонялся резко, автор отзыва извинился, сказав, что он не понял диссертации. Против голосовал только один — старейший член Совета. После подсчета голосов он тут же подал заявление об отчислении. Члены Совета вздохнули с облегчением, поблагодарив меня за избавление от занудного коллеги. Так я получил ученую степень доктора технических наук. Профессорское звание по кафедре теории вероятностей и математической статистики было присвоено мне в 1970 году.

Теперь мне хочется прервать хронологическое повествование и сказать несколько слов об академике А. И. Берге. Именно в эти годы у меня установились близкие отношения с ним. Он, строго говоря, не был ученым. Но, будучи человеком высокой интеллигентности, хорошо понимал состояние дел как в науке, так и в технике и в целом в нашей стране. Судьба вынесла его на гребень — он стал, несмотря на недовольство многих, председателем Совета по кибернетике при Президиуме АН СССР. Эта почетная должность дала ему возможность воздействовать на ход событий в науке. Кибернетика тогда обрела у нас статус некоего «вольного движения», направленного против идеологической заторможенности. И Аксель Иванович оказался блестящим руководителем этого движения. Он многое сделал для раскрепощения науки. Активно поддерживал и меня в моих начинаниях[174]. И мне хочется здесь почтить его память. Он был обаятельным человеком, наделенным харизмой.

Теперь несколько слов о политических аспектах жизни.

Меня неоднократно спрашивали, почему я не принимал участия в диссидентстве. Мой ответ мог бы прозвучать так: 1) придерживался принципов конспирации — будучи однажды «засвеченным», я не должен был больше ни во что вмешиваться, иначе неизбежно будут провокации, которые обрушатся не только на меня, но и на тех, с кем я буду иметь дело; 2) кроме того, по своей природе я не политический деятель, а философ, и мне представлялось, что при нашем идейном голоде важнее сохранить возможность изложения освежающей мысли. Той мысли, которую я искал с юности, ради которой отбыл свой тюремно-лагерно-ссылочный срок и которую наконец обрел. Так, по крайней мере, мне думалось тогда.

Но по политическим вопросам все же приходилось высказываться. Помню, как-то раз я проводил школу по математической теории эксперимента на студенческой базе на Иссык-Куле. Вдруг ко мне подходит один выдающийся математик, позднее уехавший в США, и говорит:

— Не понимаю вас. Вы отчетливо осознаете всю трагическую несостоятельность режима и в то же время укрепляете его, устраивая вот такие школы.

— А вы как сюда попали — на четвереньках приползли или на аэроплане?

— Естественно, на самолете.

— Вы были бы готовы разбиться?

— Конечно, нет!

— Так чего же вы спрашиваете меня о резонах моей деятельности?

Да, я был во внутренней оппозиции. Но в то же время мы жили в этой стране и укрепляли ее своей деятельностью. И как могло быть иначе? В этом реальная невыдуманная диалектика существования. Диалектика экзистенции[175]. В то же время партийно-правительственные деятели всегда чувствовали мою отчужденность — от них я никогда не получал ни наград, ни орденов, которые всегда были мерой приближенности к власти. Мне удавалось оставаться самим собой, сохраняя свою независимость.