Индивид – это потенция

Я возвращаюсь к своей второй теме: индивид – это потенция. Индивид не есть форма, он – потенция. Почему это выстраивается в цепочку? Дело в том, что раньше я говорил о дифференциальном отношении, что 0 не равен нулю, но стремится к некоему пределу. Это то стремление к пределу, всю эту характерную для XVII века идею стремления вы найдете у Спинозы на уровне одного спинозианского концепта, а именно conatus’а. Всякая вещь стремится упорствовать в своем бытии. Всякая вещь старается. По-латыни «стараться» будет conor, а «старание» или «стремление» – conatus. Предел определен в зависимости от стремления и потенции, а потенция – это само стремление, или само старание, постольку, поскольку оно стремится к некоему пределу. Стремиться к пределу – это и есть потенция. Конкретно мы переживаем как потенцию все, что улавливается в аспекте стремления к некоему пределу. Если предел улавливается исходя из понятия потенции, то есть стремления к пределу – в наиболее рудиментарных терминах исчисления бесконечно малых, то многоугольник, умножающий свои стороны, стремится к пределу, каким является кривая линия. Предел – это как раз момент, когда угловатая линия – из-за умножения своих сторон до бесконечного… Это – стремление к пределу, теперь имплицирующему бесконечное. Многоугольник, поскольку он умножает свои стороны до бесконечности, стремится к кругу. Какое изменение в понятии предела здесь задействуется?

Греческая концепция: предел-контур

Предел был широко известным понятием. Никто не говорил о стремлении к пределу. Предел – ключевой философский концепт. Происходит подлинная мутация в способе мыслить этот концепт. Чем был предел? По-гречески это peras. В простейшем значении предел – это контуры. Таковы термины, и притом геометрические. Предел – это термин: некий объем имеет поверхности в качестве предела. Например, пределами куба являются шесть квадратов. Две точки – предел отрезка прямой. Платон изложил теорию предела в диалоге «Тимей»: фигуры и их контуры. А почему эту концепцию предела как контура можно рассматривать как основание того, что мы могли бы назвать известной формой идеализма? Предел – это контур формы; независимо от того, относится ли форма к чистой мысли или ощущается, мы назовем пределом контур формы, и это очень хорошо сочетается с идеализмом, потому что если предел есть контур формы, то, в конечном счете, какое мне дело до того, что находится между пределами. Сыплю ли я песок или материю мысли, умопостигаемую материю между устанавливаемыми мною пределами, это всегда будет куб или круг. Иными словами, сущность есть сама форма, соотнесенная со своим контуром. Я мог бы говорить о чистом круге, так как существует чистый контур круга. Я мог бы говорить о чистом кубе, не уточняя, о чем идет речь. Я назвал бы их идеей круга, идеей куба. Отсюда важность peras-контура в философии Платона, где идея будет формой, соотнесенной со своими умопостигаемыми контурами. Иными словами, в идее предела-контура греческая философия находит основополагающее подтверждение для собственной абстракции. И не то, чтобы она была более абстрактной, чем какая-нибудь другая философия, но она имеет дело с оправданием abstractio в том виде, в каком она ее постигает, а именно – с абстрагированием идей. Коль скоро это так, индивид будет формой, соотнесенной со своим контуром.

Если я буду искать, к чему конкретно применима такая концепция, то скажу, например, по отношению к живописи, что форма, соотнесенная со своим контуром, есть мир тактильно-оптический. Оптическая форма соотнесена – пусть даже взглядом – с тактильным контуром. Даже если это может быть перст чистого духа, контур неизбежно имеет своего рода тактильную референцию, и если мы говорим о круге или о кубе, как о чистой идее, в той мере, в какой определяем круг или куб их контурами и соотносим умопостигаемую форму с ее контуром, существует референция _[нрзб.], сколь бы косвенной она ни была _[нрзб.], и она имеет тактильную обусловленность. Совершенно неправильно определять греческий мир как мир света; это оптический мир. Но отнюдь не чисто оптический мир. Оптический мир, который выдвигает Греция, уже получил достаточное свидетельство в слове, каким греки пользуются, чтобы говорить об идее: эйдос. Эйдос – это термин, отсылающий к визуальности, к видимому: умозрение. Но это умозрение не является сугубо оптическим, оно оптически-тактильное. Почему? Потому что видимая форма соотносится – пусть всего лишь косвенно – с тактильным контуром. Неудивительно, что нашелся тот, кто выступил против платонического идеализма от имени некоей технологической инспирации, – и это был Аристотель. Но если вы рассмотрите Аристотеля, то там тактильная референция греческого оптического мира предстает со всей очевидностью в совершенно простой теории, которая состоит в утверждении, что субстанция, или чувственно воспринимаемые субстанции, представляют собой сочетание формы и материи, и существенна именно форма. И форма соотносится со своим контуром, а опыт, на который постоянно ссылается Аристотель, есть опыт ваятеля. В этом оптическом мире статуи имеют величайшую ценность; это оптический мир, мир скульптуры, то есть форма в нем определяется в зависимости от тактильного контура. Все происходит так, как если бы видимая форма была немыслима за пределами формы тактильной. Таково греческое тактильно-оптическое равновесие. Эйдос улавливается душой. Эйдос, чистая идея, очевидно, может улавливаться только чистой душой. Как чистые души, мы можем говорить об этом, согласно самому Платону, лишь по аналогии _[нрзб.], имея в виду, что мы экспериментируем с нашей душой лишь постольку, поскольку она связана с телом _[нрзб.], мы можем говорить об этом только по аналогии. Итак, с точки зрения аналогии, я должен был бы всегда говорить себе: конечно, это чистая душа, которая схватывает чистую идею. Ничего телесного. Это чисто интеллектуальное или духовное схватывание. Но эта чистая душа, схватывающая идею, – действует ли она так, как глаз, или же она действует чем-то вроде осязания? Осязание, которое было бы в таком случае сугубо духовным, и глаз – в равной степени духовным. Этот глаз – третий глаз. Это всего лишь оборот речи, но аналогий грекам иногда недостает. У Платона немного рассуждений по аналогии. Поэтому все мое замечание состоит в том, что чистая душа не имеет ни глаз, ни осязания; она соотносится с идеей. Но тем не менее философ, чтобы говорить об этом восприятии идеи душой, должен задаться вопросом, какова роль аналога глаза и аналога осязания? Аналог глаза и аналог осязания в схватывании идеи… Эти два аналога, несомненно, есть, так как идея присутствует постоянно… Такой была первая концепция предела-контура.

Стоическая концепция: действие-пространство

Что же происходит, когда несколько столетий спустя предел превращают в совершенно иную концепцию и на его место к нам приходят разнообразнейшие знаки. Первый пример – со стоиками. Они очень радикально набросились на Платона. Стоики – это не греки; они находятся на периферии греческого мира. И мир этот очень изменился. Существовала проблема – каким сделать греческий мир; затем появился Александр. И вот, как только стоики нападают на Платона, появляется новое восточное течение мысли. Стоики говорят нам, что Платон и идеи – не то, что нам нужно, эта концепция не выдерживает критики. Контур какой-либо вещи – это место, где вещь перестает существовать. Контур квадрата – это отнюдь не место, где заканчивается квадрат. Вы видите, что это очень сильное возражение. Они воспримут буквально этот платонизм, который я очертил очень схематично, то есть то, что умопостигаемая форма есть форма, соотнесенная с духовным осязанием, то есть фигура, соотнесенная с контуром. Подобно Аристотелю, они скажут, что пример с ваятелем является совершенно искусственным. Природа никогда не действовала формовкой. Эти примеры неуместны, говорят они. В каком случае природа работает со штампами? Учитывать их необходимо, но природа работает со штампами, разумеется, в поверхностных феноменах. Это так называемые поверхностные формы как раз потому, что они затрагивают поверхности, но природа в глубинном измерении с формами не работает. Я рад иметь ребенка, похожего на меня. Но я не создавал его форму. Заметьте, что биологи – вплоть до XVIII века – цеплялись за идею формы. Они настаивали на том, что сперматозоид аналогичен отливочному штампу; это не слишком разумно. Интересные идеи об этом были у Бюффона. Он говорил, что если мы хотим понять что-либо в производстве живого существа, то необходимо возвыситься до идеи внутренней формы. Концепт Бюффона «внутренняя форма» мог бы нам помочь. Что это означает? Этот концепт неудобен, так как с таким же успехом мы могли бы говорить и о массивной поверхности. Бюффон утверждает, что внутренняя форма – концепт противоречивый. Существуют случаи, когда мы обязаны мыслить противоречивыми концептами. Так, отливочный штамп, по определению, является внешней формой. Ничего внутреннего он не формует. Это равнозначно – уже для живого – тому, что жизнь не действует формовкой. Аристотель, дескать, привел искусственные примеры. А на Платона стоики набрасываются еще больше: вот идея квадрата. Как будто бы неважно, деревянный ли квадрат, мраморный или еще какой-нибудь. Но это имеет большое значение. Когда мы определяем фигуру через ее контуры, говорят стоики, в этот момент все, что происходит внутри нее, уже не имеет значения. Именно поэтому – утверждают стоики – Платон сумел абстрагировать чистую идею. Они изобличают своего рода трюк. А то, о чем говорят стоики, перестает быть простым: они пытаются создать для себя предел совершенно иного типа.

Каков же их пример, противостоящий оптико-тактильной фигуре? Они собираются противопоставить ей проблемы жизненной силы. Где останавливается любое действие? У контура. Но вот это совершенно неинтересно. Вопрос не в том, где прекращается форма, поскольку этот вопрос уже абстрактный и искусственный. Правильный вопрос: где останавливается конкретное действие? Всякая ли вещь имеет контур? Бейтсон[48](а он гений) написал небольшой текст под заглавием «Всякая ли вещь имеет контур?» Возьмем выражение «вне субъекта», то есть за пределами субъекта. Значит ли это, что субъект имеет контур? Может быть. Если нет, то что означает «за пределами»? На первый взгляд, это что-то пространственное. Но что такое «то же самое пространство»? Значит ли это, что «за пределами» и «за контуром» принадлежат к одному и тому же пространству? Означает ли это, что разговор или мой сегодняшний курс имеют контур? Мой ответ: «да». К нему можно прикоснуться.