Вопросы – реакции

Есть ли у вас вопросы или реакции? Никакой теории, ничего, кроме чувства!

Об общности сущностей

Вопрос _{[девушка с небольшим южноамериканским акцентом]}: В «Этике» Спиноза говорит: intelligo[57], он говорит «я». Когда же он хочет привести пример, он говорит «Павел» или «Петр», а когда он говорит «мы чувствуем» и «мы экспериментируем», то в счет идет именно «мы», и это означает, что он имеет в виду нас, всех вместе. И точно так же, когда он говорит об интеллектуальной любви к Богу, в части V, то использует оmnium, то есть «все вместе». Стало быть, преждевременную смерть можно, наверное, некоторым образом поправить этим союзом, этой общностью.

Ответ: Да! То, что ты говоришь, – очень глубокая истина, потому что «мы» означает, что с точки зрения сущностей оппозиция есть только на уровне существований и экстенсивных частей. А ведь сущности как сущности совпадают друг с другом. Поэтому на самом деле сказать, что сущности, какими стали относительно успешные жизни, которые могут ответить за эти преждевременные смерти, – это да, здесь согласен. У самого Спинозы была ли преждевременная смерть? По его мнению – конечно! Но у него не была преждевременная смерть, и все-таки он умер прежде, чем смог закончить книгу, какой придавал большое значение; но, конечно, трудно сказать, как кто умирает; но трудно вообразить умирающего иначе, нежели… говорящим себе, что он воистину сделал то, что хотел, потому что он делал, что хотел.

Вопрос _{[та же молодая женщина]}: …потому что вечность истины, которую ты дал способом, какой является вертикальным по отношению к Богу, по отношению к сознанию, ты можешь установить в таком случае и горизонтально.

Ответ: На уровне общности сущностей? Ты гораздо больше, чем я, настаиваешь на общности. Для меня же это – следствие.

Вопрос: Это позволяет различить второй род и третий род познания, ведь сейчас ты, в принципе, уподобляешь _[нрзб.], который ты перестаешь дифференцировать.

Ответ: Хм. Это потому, что у меня не было времени. Я ничего не говорю, могут быть и преимущества. Ты ведь настаиваешь на общности сущностей. Для меня же это лишь следствие: общность вытекает из сущностей, а не составляет сущности, и это верно. Здесь может быть и некоторая трудность. По существу, можно помыслить и совсем другой порядок, который сделал бы акцент на совпадении одних сущностей с другими – прежде всего. Хм. Я собираюсь тебе сказать: по-моему, они совпадают лишь в той мере, в какой им удалось актуализоваться. Итак, для меня совпадение не означает несогласия, но здесь тоже существует различие в акценте. Как я вам всегда говорю, в истолковании вы неизбежно расставите собственные акценты.

О самоубийстве

Вопрос о смерти _{[плохо слышен]}: … Смерть не имеет иного объекта… Идти впереди смерти, опережать ее, – разве это не _[нрзб.]?

Ответ: Я не могу ответить на этот вопрос: что говорит нам Спиноза по этому поводу? Очевидно, для него идти впереди смерти – это чуть ли не вершина неадекватной жизни. И мы очень хорошо понимаем, почему. Для него это потому, что у него есть идея, в которую он верит, и это – одна из глубочайших идей, какие у него были: он полагает, что по природе смерть, какова бы она ни была, приходит лишь извне. Что смерть, фундаментальным образом, есть закон отношения одних внешних частей к другим. И что в противном случае сама идея смерти не имеет никакого смысла. Итак, чтобы смерть всегда приходила извне… Тут Спиноза очень силен: на мой взгляд, он – единственный, кому удалось полностью примирить идею, что смерть неизбежна, с идеей, что всякая смерть приходит извне. В общем, когда мы говорим, что смерть приходит извне, мы получаем возражение: но тогда, если смерть приходит извне, в ней нет необходимости. В конце концов, вы могли бы и не умирать… [_{Kонец пленки.]}

…Никогда не существует смерти, которая приходит изнутри. Спиноза – на стороне тех, для кого сама идея о каком-то импульсе смерти – гротескный концепт, и это на самом деле так…

О продолжительности жизни

Ришар _{[Пинхас]}: Это на тему об импульсе смерти. Писатель Арман Фарраши разработал некую интуицию, которая показалась мне довольно подходящей к идее Спинозы: дело в том, что если мы исключаем случай с возможной фигурой младенца, погибающего по неосторожности, мы находим эту идею почти повсюду, и Фарраши привел конкретные примеры. Своего рода глубинный смысл или внутренний смысл длительности по отношению к несчастному случаю. А именно: такой-то писатель собирается посвятить всю жизнь, то есть 80 лет, развитию своего творчества, – например Виктор Гюго; другой же собирается посвятить развитию своего творчества два-три года, и он приводит пример Рембо или Лотреамона. И действительно, в двадцать пять лет они закончили. Есть и такие, кто закончил в девяносто лет. Мы находим точно такие случаи с фигурами знаменитых музыкантов, таких как Моцарт в одном случае и Бах в другом. И они говорят и делают вещи, эквивалентные по мощи. Мы не можем сказать, что творчество Моцарта важнее творчества Баха, или что творчество Виктора Гюго, например, важнее творчества Рембо. Стало быть, все происходит так, как если бы существовала некая скорость раскрутки, своего рода глубинная перцепция некоей длительности, данной для создания произведений, и что, в конце концов, существует это случайное отношение, которое положит конец тому или иному творчеству. Но во всех случаях приведенных фигур творчество будет осуществленным и законченным. Существуют также философские примеры.

Ответ: Я полагаю даже, что, кроме того, следовало бы привести примеры не возвышенные, то есть не эстетические, не художественные. Эта разновидность восприятия, оценки времени, которое осталось, есть глубокое чувство существования. Какая мера? С какой разновидностью количества это происходит? Когда у людей складывается впечатление, что они пришли в мир ненадолго? Как это, как говорится, утрясти? Упорядочить свои дела, привести в порядок разные штуки. Это очень интересно. Что очень важно, по существу, в том, что говорит Ришар, так это, по-моему, то, что вовсе не существует какой-то глобальной оценки. Это чувство не связано с каким-то возрастом; оно приходит из глубины и заставляет меня говорить: «Ох, смотри-ка, может быть, оно действительно клонится к концу». И это – противоположность панике, это – противоположность тревоге и всему такому. Как объяснить это? Я возвращаюсь вот к чему: смерть всегда приходит извне. Да, согласен. Нет смерти, которая не была бы случайной. Старость тоже приходит извне. Все это приходит извне. Это износ внешних частей. И тогда что интересно, так это то, что, с одной стороны, существуют общие законы биологического вида: я знаю, что вид подразумевает, в общем и целом, такую-то глобальную длительность; стало быть, существуют общие детерминации биологического вида. Но что означает: такой-то вид длится столько-то времени? К примеру, кошка живет столько-то лет, человек живет столько-то лет, в среднем. Эта средняя продолжительность жизни – что это означает? Это означает, что существуют глобальные продолжительности, статистические продолжительности, отмечающие время, в течение которого экстенсивные части принадлежат к такой-то сущности. Сущность кошки – ну да, сколько времени продолжается жизнь кошки? Десять лет? Двенадцать лет? [_{Контесс: восемнадцать лет.]} Ах, эти монстры! _{[Cмешки.]} Нет, в нормальном случае… Да, эти кошки живут долго. Восемнадцать лет, кошка? О-ля-ля! Катастрофа! _{[Cмешки.]} Это чудовищно много! Я думаю, что это какая-то исключительная кошка. Вот люди фактически – они живут я не знаю сколько; какова средняя продолжительность жизни? Это время, в продолжение которого экстенсивные части – опять-таки – в отношениях, характеризующих меня, принадлежат мне. Хорошо. Но то, что способствует тому, чтобы эти экстенсивные части принадлежали мне и переставали мне принадлежать, – все это есть область внешних случайностей. Попросту то, что внешние случайности имеют законы, это очевидно они имеют законы. Стало быть, в этом смысле смерть безусловно неизбежна, но она всегда соответствует законам, которые управляют взаимоотношениями между одними и другими внешними отношениями. Именно в этом смысле она всегда приходит извне. Просто как все время говорит Спиноза: «Я– часть Природы», то есть «я открыт миру экстериорности». В этом смысле смерть неизбежна. Чем больше она приходит извне, тем больше она необходима. Вот как.

Об интериорности степени потенции

Вопрос _{[Жорж Контесс]:} Существует проблема, которая ставилась, а именно, что если смерть – если мы это принимаем, да и как это не принимать, – что если она приходит извне, то существует некая аффекция, приходящая извне, смертельная аффекция, которая приходит извне и переходит внутрь. И вопрос ставится, или мог бы ставиться так: существует ли адекватная идея аффекции, и могут ли аффекты, о которых говорит Спиноза, – то есть прежде всего радость и печаль – могут ли они привести к адекватной идее смертельной аффекции как приходящей извне. Это могло бы быть проблемой, которая ставилась бы у Спинозы, так как не следует забывать, что существуют определенные тексты Спинозы, где он говорит, что он подобен больному, и больному, который скоро умрет, который погибнет, если не найдет как раз пути к спасению. Когда Спиноза говорит подобные вещи – в первых текстах, – то не только смерть приходит извне, но еще и следствие какой-то аффекции или ловушки, которое вызывает болезнь, и от этой болезни необходимо найти некое лекарство. А лекарство – это форма мысли или, как раз, форма познания, как он говорит. Но мы не можем сказать просто, оставаясь с простой аксиомой: смерть приходит извне – и всё. Например, существуют определенные образы, которые причастны аффекции и которые были бы непонятными, если бы мы воспринимали смертельную аффекцию в рамках аксиомы радикальной экстериорности. К примеру, я думаю об одном тексте Генри Миллера: в «Сексусе» он, Генри Миллер, рассказывает не о событии, которое он стремится, например, забыть, или некоторые стремятся забыть на протяжении всей своей жизни, – или о некоторых событиях; но он говорит в «Сексусе» о почти незабываемом событии, которое его по-прежнему аффектирует, но которого он совершенно не понимает: ни того, что производит у него эту аффекцию, ни того, что способствует возникновению аффекции, когда он об этом думает. Это – событие, когда он впервые увидел половые органы девочки, у него тотчас же возникло странное впечатление, что эта девочка раздваивается, и там возникает, «надпечатываясь» над ней, мужчина в железной маске. Это очень странное впечатление. Начиная с этого, был целый ряд впечатлений: он говорит об африканской маске и о той же галлюцинации мужчины в железной маске, и он говорит, что должно существовать некое отношение между возбуждением и агрессивностью мужского типа и как раз вот этим событием _[нрзб.]. Стало быть, здесь мы имеем некий тип – пусть даже вторичной – аффекции, которую писателю в самом его опыте письма как раз не удается высказать. Стало быть, существуют безмолвные или невыразимые аффекции. Когда мы аксиоматизировали смерть, утверждая, что это – смерть, которая приходит извне, то здесь как раз проблема сразу и невыразимой аффекции, и последствий аффекции, или же как раз событийных рядов, исходящих из этих последствий.

Ответ: Я признаю?, что прекрасно понимаю, все, что говоришь ты: это может мне показаться даже очень интересным, но я признаю?, что, на мой взгляд, здесь нет ничего спинозианского.

Вопрос _{[Контесс]}: Я и не говорил, что это было спинозианство!

Ответ: Ах, согласен. Спиноза не стал бы говорить по поводу смерти, приходящей извне, что, следовательно, она с необходимостью происходит внутри. Если вы поняли, на этом уровне у Спинозы нет интериорности. Все экстериорно, и это тоже остается вовне. Единственная интериорность в том смысле, как ее понимает Спиноза, это – и он употребляет это слово – вместо сингулярных сущностей речь пойдет о сущностях интимных. Это означает что? Это означает, что интенсивная часть обладает некоей интериорностью. В чем же состоит ее интериорность? Как ни странно, интериорность соответствующей степени потенции есть способ, каким она включает в себя другие степени потенции. И именно это – одно из главных различий между экстенсивными частями и частями интенсивными. Какая угодно интенсивная часть есть pars intima, то есть часть интимная. Что означает «интимная часть»? Опять-таки, и это очень точно, это означает, что некая степень потенции как таковая включает в себя степени потенции более низкого уровня – они не смешиваются, – но она включает в себя и степени потенции более высокого уровня. Именно благодаря такой интимности, глубинной сокрытости всех сущностей в каждой сущности всевозможные сущности друг к другу подходят. Здесь то, что ты только что сказал, я мог бы повторить на уровне сопряжения сущностей и этого глубинного присутствия всех сущностей в каждой. Стало быть, для Спинозы на этом уровне нет интериорности. Ведь на уровне существования и экстенсивных частей только и существует, что экстериорность, никакой интериорности нет. Выходит, что аффекты, зависящие от экстенсивных частей, остаются аффектами экстериорности. Так что, как я полагаю, Спиноза не мог принять на собственный счет формулировку, которую только что употребил Контесс, а именно: «аффект, пришедший извне, с необходимостью происходит внутри». Он не может происходить внутри, потому что внутренний аффект может быть лишь аффектом сущности как таковой, как интенсивной части, как степени потенции. Тогда как аффекты, приходящие извне, могут быть лишь аффектами, зависящими от взаимодействия одних внешних частей с другими. И между двумя разновидностями аффектов нет коммуникации. Я могу перейти от первого рода познания ко второму и третьему роду, но аффект первого рода, аффект-страсть, не проходит через внутреннее, то есть не становится аффектом сущности.

Итак, вся твоя разработка весьма интересна, а пример вызывает дрожь, потому что ты понимаешь, что у Миллера (Миллер забавный автор в этом отношении), нас занимает, – у него действительно есть страницы, неоспоримо спинозианские. У Миллера – хотя он и не комментатор Спинозы, но он имеет все права на это – иногда, при непротиворечивости его собственного вдохновения, иногда имеются чрезвычайно спинозианские элементы инспираций, и потом есть инспирации, которые восходят к чему-то совершенно иному, пусть даже целая сторона его творчества восходит к Достоевскому, а наилучшее, прекраснейшее – это то, что восходит к нему самому, а именно, что все операции состоят из сочетания одних элементов с другими, сопрягаются друг с другом. Однако до какой степени все элементы, которые разработал ты, очевидно, не являются спинозианскими, догадаться нетрудно, если вы припомните идеал Спинозы.

Мир двусмысленных знаков

Идеал Спинозы – я не напоминал о нем, но воспользуюсь им, чтобы напомнить о нем здесь, – поистине в том, что мир неадекватного и страсти есть мир двусмысленных знаков, мир смутных и двусмысленных знаков. И вот, ты разработал в духе Миллера пример именно смутного знака. Но ведь Спиноза не допускает никаких оттенков: вы топчетесь в познании первого рода, вы влачите наихудшее из существований, пока остаетесь при двусмысленных знаках, будь то знаки сексуальности, знаки теологии или неважно чего, – все равно, откуда эти знаки исходят, – знамения ли это пророка или знаки любовника, – это сводится к тому же самому, к миру двусмысленных знаков. Но ведь наоборот, все возвышение ко второму роду и к третьему роду познания означает максимальное подавление… Спиноза будет всегда говорить о максимуме, в связи с законом пропорций: разумеется, мы обречены, всегда будут иметься двусмысленные знаки, мы всегда будем под их властью, это такой же закон, как и закон смерти. Но в лучшем случае вы можете заменить двусмысленные знаки сферой однозначных выражений, столь… Итак, проблема секса, мир секса…

Спиноза, очевидно, не написал книгу о мире секса. Почему бы ему не написать книгу о мире секса? Почему для Спинозы я не вижу здесь необходимости заменять это чем-нибудь другим; очевидно, что он говорит нам об этом кое-что, он сказал бы нам: «Это существует, сексуальность-то существует, и она – всё, чего вы хотите, всё, чего вы желаете. Но это – ваше дело. И суть в том, делаете ли вы из нее основную часть вашего существования, или же часть относительно второстепенную». Почему? Он сам сказал бы о себе, что это, очевидно, вопрос природного темперамента, а я считаю, что Спиноза был фундаментально целомудрен, как все философы тех времен, но особенно он. Почему? Если угодно, это сильно укоренено в спинозианской точке зрения и объясняется тем, что для Спинозы сексуальность неотделима от смутности знаков. Если бы существовала какая-то однозначная сексуальность, он был бы всецело за нее. Спиноза не против сексуальности. Если бы вы могли извлекать из сексуальности однозначные выражения и жить ими, он бы сказал вам: «Милости просим! Как раз это и надо делать!» Но вот, он оказывается… прав он или нет? Бывает ли однозначная любовь? Могло бы, скорее, показаться, – и кажется, что мы пошли только в этом направлении, – что, отнюдь не раскрывая ресурсы однозначности в сексуальности, мы, наоборот, жонглировали двусмысленностью секса и, по существу, размножили ее варианты – и что это стало одной из прекраснейших удач психоанализа: развивать по всем направлениям необыкновенную неоднозначность сексуального. И тогда речь может идти о том, чтобы понять критерии Спинозы. Спиноза сказал бы нам: «Понимаете ли, не надо на меня сердиться, но это меня особенно не волнует. Не следует ставить сексуальность в привилегированное положение, так как если вы будете придерживаться двусмысленных знаков, то найдете их повсюду; этого делать не нужно. С таким же успехом вы можете быть извращенцем, а можете и пророком; не стоит труда искать разные штуки, например, о бисексуальности, или о тайне секса, или о тайне рождения; если вы любите двусмысленные знаки, то принимайте их как вам угодно». Но сказав, что спинозианство – если верно то, что я вам предложил, – это чуть ли не единственная точка интерпретации, какой я придерживался с начала этих лекций о Спинозе; если спинозианство – действительно практическое усилие, которое говорит нам, тем, кто согласился бы с таким замыслом, с такой попыткой, – которое говорит нам нечто вроде: «Понимаете ли, горе и страх причиняет вам как раз то, что вы живете в мире двусмысленных знаков», а то, что предлагаю вам я, Спиноза, есть как раз своего рода конкретное усилие, направленное на то, чтобы заменить мир смутного, мир ночи, этот мир двусмысленного знака, миром другой природы, который вы можете извлечь из первого, который вы будете не противопоставлять внешнему, а извлекать из него со множеством предосторожностей и т.?д., и он является миром однозначных выражений». Здесь Спиноза был бы в достаточной мере представителем эпохи модерна, вполне подобным нам. Что же касается сексуальности, то он о ней думает, что однозначного выражения секса не существует. Значит, в этом сексуальном направлении все, конечно, приходит извне, то есть: «Милости прошу туда, но пусть это не будет наибольшей частью вас самих!» – потому что если это ваша наибольшая часть, то в этот самый момент, когда придет смерть, или более того: когда придет немощность, должная немощность возраста, – когда все это придет, вы, конечно, потеряете наибольшую часть вас самих. Идея же Спинозы – весьма любопытная – состоит в том, что то, что, в конечном счете останется наибольшей частью меня самого, будет тем, что я превратил в продолжение моего существования в наибольшую часть меня самого. Итак, если я выбираю смертную часть, если я делаю какую-либо смертную часть наибольшей частью меня самого, то что ж, в предельном случае, умирая, я умру весь, и умру с отчаянием.

О полезности третьего жанра познания

Вмешательство _{[молодая дама]}: Я вот думаю, что если мы будем придерживаться познания второго рода, подобно большинству, потому что о познании третьего рода мы не смеем даже думать, мы о нем не говорим; итак, если мы будем придерживаться этого познания второго рода, то что отсюда получится?

Ответ: Это годится. Следовало бы, скорее, сказать, чего нам будет недоставать, если мы будем придерживаться познания второго рода. Чего недостает, так это того, что при познании второго рода мы понимаем все в отношениях, и тут мы не можем зайти дальше в области отношений. Что это означает? Это означает, что мы понимаем соответственные отношения между тремя индивидами. Почему я говорю: между тремя индивидами, а не между двумя или четырьмя? Это потому, что отношение между тремя индивидами представляет собой привилегированный пример: a, b, c. Я называю a первого индивида, я называю b второго индивида, и называю c третьего индивида, состоящего из a и b. Вы видите, почему мне необходим этот привилегированный пример с тремя индивидами. Два индивида, творящие свои отношения, с необходимостью формируют некоего третьего индивида.

Пример: хилус и лимфа – повторяя пример Спинозы – суть части крови; это означает, что имеется один индивид – хилус, другой индивид – лимфа, и каждый из них входит во взаимоотношения; по мере того, как складываются их отношения, они образуют кровь – третьего индивида. Стало быть, второй род познания говорит мне все об отношениях, которые составляют и разрушают индивида. Чего он мне не говорит? Он ничего не сообщает мне о сингулярной природе или сущности каждого рассматриваемого индивида. А именно, он не говорит мне, какова сущность a, какова сущность b и тем более – какова сущность c. Он говорит мне, как c сочетает a и b. Это именно так. Он говорит мне, как природа крови выступает в природе хилуса, в природе лимфы, потому что хилус и лимфа образуют природу крови.

Вмешательство _{[та же дама]}: Я, если я буду придерживаться своей интуиции, то что-то существенное ускользает – то, что является сущностью, а следовательно, нельзя спасти от смерти наибольшую часть.

Ответ: Да! Вот, ты задаешь очень-очень точный вопрос, но я не распространялся по его поводу, потому что он становится изрядно теоретическим. Я говорю это для тех, кого этот вопрос интересует, а именно как мы у Спинозы, по существу, переходим от второго к третьему роду познания. Почему мы не остаемся в рамках второго рода? Здесь – текст для тех, кто дочитает до части V, ввиду чрезвычайно сложного характера этой части V, я скажу, почему… потому что скорость доказательств – это сразу и нечто фантастическое, и текст исключительной красоты… это мысль, которая достигает скорости полета, на всем скаку… она очень любопытна, эта часть V. Вот. Если я попытаюсь разложить: второй род оперирует простыми понятиями. Простые понятия суть идеи отношений…