Предпосылки и стадии генезиса частной собственности

Предпосылки и стадии генезиса частной собственности

Одна из главных стержневых линий книги «Происхождение семьи, частной собственности и государства» – диалектико-материалистическое объяснение объективного характера и основных закономерностей перехода человечества от изначально общественной (родоплеменной) к частной собственности на средства производства, ставшей фундаментом эксплуатации и угнетения человека человеком.

Энгельс показал экономическую обусловленность и историческую необходимость существования и разложения коллективной собственности первобытного человечества. Раскрывая механизмы и характер этой обусловленности, он различал эволюцию производственных связей в системе «человек – природа и орудия труда – другие люди», лежащие в фундаменте производительных сил, и скачки в развитии производственных отношений, затрагивающие систему «человек – другие люди», – ядром которой выступают реальные и формальные отношения собственности на средства производства. Так, он говорит о потреблении, присвоении и распределении различных элементов производительных сил в процессе эволюции хозяйственной деятельности. Когда же речь заходит о сфере базиса, производственных отношений, Энгельс в качестве форм и ступеней генезиса отношений собственности выделяет пользование, владение и распоряжение. Изоморфизм структур отношения людей к объективным предпосылкам производства с их отношением друг к другу по поводу последних – важный методологический момент книги «Происхождение семьи, частной собственности и государства», позволивший Энгельсу дать плодотворный научный анализ там, где Морган в лучшем случае был вынужден обходиться догадками и опираться на интуицию.

Не ограничиваясь сопоставлением моргановских эпох дикости, варварства и цивилизации, Энгельс размышляет о генезисе и исторической эволюции общинно-родовой собственности в рамках первобытной формации, обособленной собственности эпохи смены последней классово-антагонистическим обществом и частной собственности как основы рабовладения феодализма и капитализма.

Энгельс делал акцент на характере пользования средствами производства и потребления продуктов труда, отмечая исходную близость во времени и пространстве (по сути дела, прямое взаимопроникновение) процессов производства и потребления в древнем обществе, не знавшем товарного хозяйства. Этим объяснялась своего рода «прозрачность» реального функционирования различных звеньев общественной жизни. Совпадение субъекта производства и субъекта потребления (естественно, в рамках половозрастного разделения труда) обеспечивало власть производителя над созданным продуктом и контроль за его судьбой[801].

Для характеристики переходного типа отношений собственности моргановской эпохи варварства Энгельс предложил специальный термин «обособленная собственность»[802]. Она занимает в его рассуждениях промежуточное положение между общественной и частной видами собственности. Энгельс связывает функционирование данного типа отношений людей друг к другу по поводу объективных предпосылок производства и потребления с появлением избыточного продукта, в частности скота. Именно наличие избыточного продукта открывало путь складыванию регулярного обмена как все более необходимого звена усложнявшегося производственно-потребительного цикла. Обмен способствовал трансформации традиционного ритуально-страхового общественного запаса средств и продуктов труда в обменный фонд, распоряжение которым во все большей степени переходило в руки родо-племенных вождей и общинных старейшин.

Субъектом общественной собственности по инерции оставался расширявшийся до уровня племени и союза племен род; напротив, процесс обособления собственности на расширявшийся круг предпосылок производства и потребления развертывался главным образом в недрах общины. Последняя претерпевала обратную по направленности (в сравнении с родом) тенденцию эволюции: дробления на большие (называемые домашними общинами), а затем все сильнее мельчающие малые семьи, длительное время связанные традиционной квазиродовой структурой организации взаимопомощи и трудовой солидарности.

Базис и надстройка переходного типа постепенно выкристаллизовывались из синкретизма всеохватывающих отношений родства, оставляя за ними сравнительно узкую сферу регуляции производства самого человека, которая сама теперь во многих моментах оказывалась обусловленной складывающимися вне родственных связей социальными механизмами.

Среди отношений, выводящих человека за пределы внутриродовых связей, особенно важное значение, с точки зрения Энгельса, имел обмен.

То обстоятельство, что общественное производство во все большей степени приобретало ориентацию на создание меновых стоимостей вместо непосредственного потребления продукта, что рос его товарный потенциал, имело далеко идущие последствия. Это, по словам Энгельса, создавало трещину в древнем родовом строе. Отдельная семья, выступающая как средоточие отношений обмена и постепенно обособляющаяся в качестве хозяйственной ячейки (и, следовательно, субъекта собственности), «сделалась силой, которая угрожающе противостояла роду»[803]. Именно формирование и бурная эволюция обособленной собственности стали экономической предпосылкой закономерной смены матриархального рода патриархальной семьей.

Поскольку наиболее динамичным предметом обмена и обособленной собственности был скот, постольку развитие скотоводства, как правило, ускоряло этот переход. Там же, где – в силу экологических и иных условий – скотоводство не получило достаточного развития, а земледелие надолго задержалось на стадии мотыжного (самобытные цивилизации Месоамерики, Тропической Африки и т.п.), наступление зрелого патриархата обычно задерживалось, а разложение родового строя обычно происходило в форме позднего матриархата.

Другой формой бытия обособленной собственности были, по Энгельсу, вначале ежегодные (в связи с освоением залежей и пустошей), а затем и все более редкие переделы общинных земель, обрабатываемых отдельными семьями – большими и малыми.

Процесс обособления общинной собственности на землю мог происходить и «сверху» и «снизу», по двум руслам. Исторически более ранним был, видимо, вариант ее трансформации в государственную собственность на землю, типа римской ager publicus, вокруг которой, по словам Энгельса, «вращается вся внутренняя история республики»[804]. Затем (и первоначально рядом с нею) стала складываться частная земельная собственность. Первая носила надобщинный характер и имела своим тупиковым аналогом верховную собственность восточнодеспотического типа, объективно консервирующую структуру общин. Вторая была продуктом и средством разложения общины.

В результате превращения неорганизованного, случайного обмена в регулярную торговлю как специализированный вид деятельности, представляющий собой своеобразное продолжение процесса производства за пределами последнего, и прежде всего в сфере потребления, сложился, как отмечает Энгельс, паразитический класс «настоящих общественных тунеядцев» – купцов, который, «не принимая никакого участия в производстве, захватывает в общем и целом руководство производством и экономически подчиняет себе производителей, становится неустранимым посредником между каждыми двумя производителями и эксплуатирует их обоих»[805]. Наряду с этими далеко зашедшими социальными сдвигами, произошли серьезные изменения в сфере самой торговли и всей архитектоники производственных отношений собственности. «Был открыт, – отмечает Энгельс, – товар товаров, который в скрытом виде содержит в себе все другие товары, волшебное средство, способное, если это угодно, превращаться в любую заманчивую и желанную вещь»[806]. Зловещей социальной тенью денег стали денежная ссуда, процент, ростовщичество, а также ипотека – долги под залог земли и «уменьшение» степени собственности на нее до пользования за весьма значительную арендную плату, либо обязательства несения личной службы. «Пока земля была собственностью рода, этой возможности не существовало. Но, когда новый землевладелец окончательно сбросил с себя оковы верховной собственности рода и племени, он, – по словам Энгельса, – порвал также узы, до сих пор неразрывно связывавшие его с землей»[807].

Завершая рассмотрение вопроса о генезисе распоряжения как наиболее полного и к тому же тесно связанного с властными отношениями выражения собственности, Энгельс обратился к появлению института завещания собственником своего имущества, земли, скота, рабов, предметов роскоши, построек, денег и т.п. определенному его прижизненной волей кругу наследников, в центре которого обычно находились дети и переживший супруг умершего. У германцев, например, в число крупнейших потенциальных наследников постепенно выдвинулась церковь, энергично внедрявшая (не без корысти) систему завещаний[808]. Частная собственность все глубже и прочнее проникала в ткань общественных отношений, коренным образом изменяя характер последних.

Эскизно намеченные в концепции Энгельса стадии генезиса частной собственности можно связать с последовательным обособлением собственности отдельных общин внутри племени, затем обособлением собственности глав больших семей внутри общины и, наконец, с концентрацией объективных предпосылок процесса производства в пределах малых, индивидуальных семей.

Энгельс отмечает, что эти три момента становления частной собственности в переходную эпоху постепенно выкристаллизовывались на различных уровнях социального целого. «Обрабатываемая земля, – пишет он, – оставалась еще собственностью племени и передавалась в пользование сначала роду, позднее самим родом – домашним общинам, наконец, отдельным лицам; они могли иметь на нее известные права владения, но не больше»[809]. И лишь «полная, свободная собственность на землю означала не только возможность беспрепятственно и неограниченно владеть ею, но так же и возможность отчуждать ее»[810].

Процесс формирования частной собственности как качественно нового общественного отношения, принципиально чуждого самой сущности первобытнообщинного строя, как показано в «Происхождении семьи, частной собственности и государства», воплощается во вновь складывающихся социальных группах – вначале в военной аристократии и жреческой верхушке, а затем – в купечестве и ростовщиках.

В свою очередь, становление частной собственности – важнейший компонент генезиса классово-антагонистических социальных структур. С этим тесно связан другой, уже отмеченный выше аспект диалектики частной собственности как общественного отношения. На поверхности социальной жизни ее складывающиеся институциональные формы выступают в большей степени как отношения людей к вещам, нежели их новое отношение друг к другу.

Именно с помощью частной собственности паразитический господствующий класс, формирующийся из купцов, ростовщиков и элементов родовой (и вообще правящей) аристократии, «захватывает в общем и целом руководство производством и экономически подчиняет себе производителей, становится неустранимым посредником между каждыми двумя производителями и эксплуатирует их обоих»[811].

В таком контексте частная собственность как социальный феномен обусловлена определенной ступенью развития производительных сил и общественного разделения труда. Поэтому ее возникновение выступает не как плод деятельности интеллекта и стяжательских поползновений отдельных социальных групп, а в виде объективной реализации назревшей общественной потребности в принципиально новом способе общественного регулирования производства и потребления, обусловленном неолитической революцией и открывшем вместе с ней возможность дальнейшего развития производительных сил и культуры.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.