3. ОТРИЦАНИЕ ВОСКРЕСЕНИЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3. ОТРИЦАНИЕ ВОСКРЕСЕНИЯ

С утверждением Христа как предтечи сущностно связано отрицание Его воскресения. Антихрист Соловьева, до конца развив мысль, что он есть последний и потому стоящий выше Христа, а Христос всего лишь его предтеча, все же не мог полностью успокоиться на этой мысли и полностью в ней утвердиться. Логическое рассуждение, что «то, что в порядке времени является после, то по существу первое», его не удовлетворило. Его все еще мучило сомнение: «А если?.. А вдруг не я, а тот галилеянин... Вдруг он не предтеча мой, а настоящий, первый и последний». Однако в каком же случае Христос может быть началом и концом, Альфой и Омегой? Только в том, если Он жив, если смерть Его на кресте была не окончательной, но только временной, если она была преодолена; иначе говоря, если Христос воскрес. Об умершем и не воскресшем Христе можно говорить только как о предтече, который был и прошел, но личной  экзистенции которого в настоящем нет. Он живет в исторической памяти, в писаниях, в им провозглашенной религии, но только символически, не реально, а как всякий другой творец в своем творении. Невоскрешение опровергает личную экзистенцию Христа  в Церкви и исключает Его из исторической действительности. И наоборот, если Христос преодолел смерть, если Он воскрес, то тогда Он живет во веки веков: тогда Он живет в своей религии не символически, но своей личностью; тогда Его деятельность в истории не воспоминание, но постоянное настоящее. Воскресение есть знак, дающий возможность понять, кто есть Христос: только ли прошедший предтеча или всегда сущий Первый и Последний.

Потому антихрист Соловьева и сомневается — а вдруг Христос есть нечто большее, нежели только предтеча, и делает весьма логический вывод: «Но ведь тогда он должен быть жив». И вдруг здесь ему становится понятным, как окончательно устранить это сомнение. Антихрист вскричал в своей ненависти: «Нет Его в живых, нет и не будет. Не воскрес, не воскрес, не воскрес! Сгнил, сгнил в гробнице, сгнил, как последняя...». Сгнивший Христос, вне сомнения, может только символически называться началом и концом. Включенный в судьбу ничтожнейшей твари и не преодолев этой судьбы, Он может быть только глашатаем всеобщего спасения, но не самим Спасителем. В этом случае всякий пришедший после Христа обоснованно может думать о себе, что может, и он является этим наивысшим и последним. Отрицание действительности воскресения есть самое серьезное отрицание божественности Христа и вытеснение Его в ряды предтеч. Вот почему антихрист Соловьева и хватается за это последнее и очень удачное средство. Этим он нисколько не опровергает своей веры в то, что Христос — Мессия. Ведь Мессия - это не кто другой, как посланник Бога. Так почему Христос не может быть таким посланником Господа? Ведь Бог посылал в мир не одного пророка и не одного святого. Почему Христос не может быть одним из этого длинного ряда посланников Божиих? Однако быть одним из посланников Бога — это одно, и совершенно другое быть самим Богом. Антихрист Соловьева не отрицает, что Христос есть Мессия; он только отрицает, что этот Мессия есть вместе и Сын Божий. А то, что он не является Сыном Божиим, удостоверяется тем, что Он не воскрес, что сгнил в могиле, как все пророки и святые. Вера в то, что Христос есть Мессия, в сущности, то же самое, что и восприятие Его предтечей. Поэтому эта вера в антихристовом сознании прекрасно сочетается со строгим отрицанием Христа через отрицание Его воскресения. Поэтому антихрист и не боится верить в Мессию, не отказываясь при этом ни от своего себялюбия, ни от своих стремлений возвыситься над Христом. Ведь всякого Мессию можно перегнать. В любое время Бог может послать другого, более могущественного, нежели предшествующий. Нельзя перегнать только того, Который есть всегда, Который есть Первый и Последний, Который есть Бог.

Следовательно, не вера в Христа — Мессию отличительная черта христианского сознания, но вера в воскресение Христа. И наоборот, отрицание воскресения Христа есть неоспоримый знак антихристова духа. Если мыслить религиозно, вековечный враг Бога прекрасно знает, что Христос воскрес. Но этого он никогда не признает и не провозгласит миру. Он может признавать историчность Христа, Его месссианство. Его беспредельное влияние на мировую историю, но он никогда не признает Его воскресения. Антихрист может принять участие в нашем Рождестве и стоять подле яслей; он может петь вместе с нами «Восплачьте, ангелы» в Великую Пятницу; однако он никогда не примет участия в Пасхальной процессии и никогда не возрадуется с нами при звуках «Радостного дня». Признать воскресшего Христа — означает признать Его тем Единственным, Который есть и Который должен прийти; это значит восславить Его и перед Ним преклониться. Это может сделать даже самый грешный христианин. Но этого не может сделать «незапятнанной нравственности» антихрист. Идея воскресения — меч, разделяющий души.

Характерно, что, внимательно вглядываясь в происходящее вокруг нас, мы замечаем, как эта идея в наши дни угасает. В сущности, сегодня повторяется та же самая сцена, которая происходила в греческом ареопаге две тысячи лет тому назад. Придя в Афины, св. апостол Павел вступил на городской площади в спор с эпикурейцами и стоиками. Одни считали его лишь болтуном, однако другие пожелали, чтобы он изложил свое учение уважаемым гражданам  Афин. Поэтому «взявши его, привели в ареопаг и говорили: можем ли мы знать, что это за новое учение, проповедуемое тобой?» (Деян., 1, 19). Заметив жертвенник, на которым было написано «неведомому  Богу», он сказал, что Бог «не в рукотворенных храмах живет и не требует служения рук человеческих, как бы имеющий в чем-либо нужду» (Деян., 17, 24—25). Человек ничего не может дать Богу, напротив, Бог сам дает «всему жизнь и дыхание и все» (там же). Он создал род человеческий; Он определил ход истории; Он зажег в человеке страстное желание искать Его. Он объемлет все: «Ибо Им живем и движемся и существуем» (17, 8). Таким образом, человек божественен: «Мы Его и род» (там же). Но, «будучи родом Божиим, не должны думать, что Божество подобно золоту, или серебру, или камню, получившему образ от искусства и вымысла человеческого» (17, 29).

Где же здесь новое учение, вызвавшее интерес греков? Действительно, до этого времени святой Павел не провозгласил им ничего сущностно нового, чего бы они раньше не знали. То, что Бог есть творец мира — учил уже Платон. То, что Господь не живет «в рукотворенных храмах», провозгласил еще Сократ, указывая на внутренний характер божества, а также и Аристотель, перенеся Бога в недоступные потусторонние сферы. То, что Бог перенасыщает наше бытие — старая мысль, которая привела восточных мыслителей даже к пантеизму. То, что мы род Божий — мысль греческих поэтов. Это признавал и сам Павел (ср.,: Деян. 17, 28). Таким образом, Павлом выдвинутые идеи Бога Творца, Его трансцендентности, Его присутствия во всем, подобность человека Богу были грекам в большей или меньшей степени известны. В этих идеях еще не было той Благой Вести, которой преданно служил Павел и провозгласить которую он и прибыл в Афины, за что позже сложил голову.

Но именно потому, что он, в сущности, не провозгласил ничего нового, греки охотно его слушали. В повседневной жизни они привыкли видеть божество в виде статуй в храмах, они привыкли отделять его от своей жизни, разделять человека и Бога. Поэтому им было интересно еще раз послушать то, о чем раньше говорили им самые великие их мудрецы. Павел казался им одним из длинного ряда философов, благодаря которым Греция стала бессмертной в мировой истории. Эти философы как раз и пытались найти высшую связь человека с Богом, дать более духовную концепцию Бога. В речах Павла звучала давняя древнегреческая мудрость. Теология Павла была им интересна, ибо она стала воспоминанием тоски по прошлому. Поэтому они его и слушали.

Но вот наконец Павел подходит к самой Вести. Все то, о чем он до сих пор говорил грекам, было лишь введением и подготовкой. Еще в споре на городской площади он упомянул об этой Вести, «потому что он благовествовал им Иисуса и воскресение» (17, 18). Когда его привели в ареопаг, он, изложив свои взгляды на Бога, подошел к самому существу своего учения. Он предложил всем покаяться, ибо настает время «в которое (Господь) буде праведно судить вселенную, посредством предопределенного Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых» (17, 31). В этих словах греки вдруг услышали то, что было для них совершенно новым. Они услышали, что Бог назначил Мужа судить мир и что этот Муж умер и воскрес. Воскресение для греков и было той великой, никогда еще не слыханной Вестью. Но именно эту весть они и не смогли вынести. «Услышавши о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: об этом послушаем тебя в другое время» (17, 32). Речь Павла оборвалась. Ничего не добившись, «Павел вышел из среды их» (17, 33). Отвлеченные мысли о Боге для греков были привычны, но умерший и воскресший Иисус им казался нелепостью.

Эта сцена как раз и отражает всю современную установку по отношению к воскресению. Современный мир охотно выслушивает наши абстрактные рассуждения о Боге и о Его Провидении, о необходимости одухотворить понятие Бога и не связывать Его с преходящими земными формами, о нашей внутренней связи с Божеством, о божественном начале, живущем в человеке... Но как только речь заходит о том, что эта связь, неразрывная и неопровержимая, есть в Иисусе Христе; что божественное начало нигде и ни в чем так не пронизывает человека, как в Иисусе Христе; что не кто другой, но Иисус Христос, являет нам Бога; более того, как только слышится утверждение, что Иисус из Назарета есть истинный Бог и истинный человек, что Он воплотился, родился, умер, воскрес и снова приидет, но на этот раз, чтобы судить мир; когда все это кто-нибудь из нас начинает провозглашать, современный мир начинает либо издеваться, либо вежливо замечает, что в настоящее время у него нет времени выслушивать такие сами по себе интересные вещи... Идея воскресения в современном сознании не играет никакой значительной роли.

Поразительно то, что даже среди христиан эта идея стирается и блекнет. Современные христиане не живут страстной верой в идею воскресения, как это было в прежние века. Для них несколько странно звучит утверждение святого Павла: «Если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера наша» (I Кор., 15, 14). Им представляется, что это изречение несколько жестковато. Они склонны думать, что Христианство можно было бы спасти и в том случае, если бы Христос сгнил. Между тем для ранних христиан эта истина — воскресение — была самой основой их религии. Они совершенно ясно чувствовали, что действительность воскресения открывает новый период истории, что Воскресное утро есть начало новой жизни.

Воскресение Христа сделало Его не только всегда современным, но вместе придало новый смысл всему нашему земному пути. До Христа смерть была окончательной. Правда, и прежний человек предчувствовал, что восстановление плоти в конце времен возможно. Однако это его предчувствие не имело под собой основы. Оно было лишено гарантии того, что это действительно произойдет. Воскресение Христа как раз и предоставило человечеству эту гарантию. Христос не только провозглашал, что мертвые воскреснут, но сам воскрес. Таким образом Он подтвердил и сделал нерушимым свое обетование. Смерть после Христа — не окончательная, но только временная, только преходящая.

Это изменение характера смерти изменило вместе и весь смысл истории. Человеческую жизнь во всей ее совокупности должна была постичь гибель. Это совершенно определенно провозгласил Христос в своем пророчестве о конце мира. И все же эта гибель в свете воскресения превратилась в очищающее средство, а не в гибель в прямом смысле этого слова. Разрушение мира перед лицом воскресения утратило тень тяжкой безнадежности, которая неотступно преследовала древнего человека. Это нашло яркое отражение в греческой философии и поэзии, насыщенной со времен Гомера глубокой печалью из-за сокрытого тенью потустороннего существования. Даже Иов, не имевший никакого понятия о воскресении, тяжко вздыхает по поводу того, что в скором времени должен отправляться «в страну тьмы и сени смертной. В страну мрака, каков есть мрак тени смертной, где нет устройства, где темно, как самая тьма» (Иов, 10, 21—22). Это отчаяние древних в глубинном смысле как раз и является отсутствием идеи воскресения. Св. Павел справедливо заметил, что без воскресения «мы несчастнее всех людей» (1 Кор., 15, 19). Никакой подвиг и никакая жертва не имеют глубокого смысла, «если мертвые совсем не воскресают» (15, 29). Поэтому «станем есть и пить, ибо завтра умрем» (15, 32). Поэтому и конец мира только вселенское завершение бессмысленной жизни. И тогда призыв «станем есть и пить» отвечает всему историческому процессу. Перед лицом окончательной смерти история становится чисто посюсторонней. Взгляд человека направлен на эту землю, но не находя в ней смысла и видя конец всего, он омрачается и выражает болезненную безнадежность. Древнее отчаяние отражается в глазах всякого не верующего в воскресение человека. Поэтому совершенно понятно, почему первые христиане так крепко держались за истину воскресения Христа. В ней они видели вселенское спасение от бессмысленности. Они чувствовали, что воскресение сущностно связано с бессмертием человека. Если человек бессмертен, он воскреснет; если он не воскреснет, он не бессмертен; а если он не бессмертен, тогда все его существование чудовищная бессмыслица. Воскресение Христа было залогом воскресения всех и тем самым основой веры человека в бессмертие. Поэтому первые христиане были отмечены знаком радости. Земная жизнь для них не была отчаянием и безнадежностью, но только подготовкой к будущему вселенскому обновлению. Эта жизнь имела смысл, ибо она была соединена с вечностью.

Поэтому всякий раз, когда в истории ослабевает вера в воскресение, оживает древнее отчаяние, ибо вместе с этой верой исчезает и смысл земного существования. Оглянувшись на современный мир, мы должны признать, что отчаяние — характернейшая черта современного человека. А вспомнив, что этот человек, как тот грек из ареопага, не желает ничего слышать о воскресении, мы поймем происхождение и сущность этой особенности. Абстрактное признание Бога и Мессии не спасает современного человека, как не спасло оно и древнего. Бессмысленность все больше сжирает его сердце. Жизнь все больше становится сюсторонней. Земля превращается в единственную и последнюю родину. Поэтому вокруг нее и сосредоточиваются все усилия человека. Христианство тоже подключается к служению земле. И от Христианства начинают ожидать счастья уже в этой действительности: воспитания человека и общества, упорядочения социальных отношений, осуществления демократии, появления многодетных семей, совершенного здоровья, успеха в своем ремесле и т. д. Сверхприродность Христианства или забывается, или замалчивается. Идея воскресения считается почти нелепостью, о которой никто не осмеливается говорить публично. Именно тогда и появляется антихрист со своей концепцией Христа как предтечи и подсовывает ее человеку, который весь обращен к земле. Тот принимает ее, распространяет, повсюду о ней говорит, а наивные христиане радуются тому, что настает время расцвета Христианства. Омрачение идеи воскресения — победа антихриста как в сознании отдельного человека, так и в сознании исторических периодов. И напротив, отчетливость, яркая обозначенность идеи воскресения, глубокая вера в воскресение Христа, сосредоточенность собственных переживаний на этой вере есть знак крепости Христианства, несмотря даже на насмешки и нежелание многих слушать об этом. Провозглашенная в ареопаге Весть об «Иисусе и воскресении» есть Весть на все времена и для всех народов. И этой Вестью жива наша вера.

Установка антихриста по отношению к Христу — Богу, как видим, строго отрицательна. Этот дух всевозможными способами и средствами пытается расчленить Иисуса и стереть Его как образ Божий из сознания человечества. Божественность Христа просто нестерпима ни для одного антихриста. Поэтому всевозможные нападки на Богочеловека в ходе веков повторяются, они разнообразны и проявляются в различных идеях. Вначале они проявляются в мягких научных сомнениях, а заканчиваются жестокой ненавистью и кровавыми гонениями. Эти нападки продолжаются во все времена мировой истории, и так будет до самого конца истории, ибо только в конце времен антихрист будет пойман на лжи и изгнан, дабы больше не вводил дюдей в заблуждение. Сегодня эти нападки умело скрываются. Иногда даже кажется, что борьба против Христа прекратилась. Антихрист пытается уверить всех, что она прекращена, ибо добиться успеха легче всего тогда, когда нападение не воспринимается как нападение. Однако мы видели, что восприятие Христа предтечей и непризнание Его воскресения — это идеи, в существе которых кроется отрицание божественности Христа в самой наистрожайшей форме. Но сегодня эти идеи скрываются. Сегодня антихрист пытается сосредоточить внимание мира на Христе — человеке, чтобы таким образом скрыть Христа — Бога. Он не скупится на похвалы и восславление Христа — человека, Христа — Мессии, Христа — предтечи. Он, как и антихрист Соловьева, признает Его посланническую миссию и Его ценность, но только для того, чтобы опровергнуть Его как Единственнного, как Первого и Последнего, как истинного Бога истории. Сегодня усилия антихриста идут в направлении секуляризации истории, исключая Христа из ее процесса и делая Его всего лишь объектом истории, но не ее началом, центром и завершением. Древняя судьба, более высокая, нежели человек и Бог, начинает все ярче вырисовываться в переживаниях современности. Нечто темное и мрачное стоит за всеми нашими историческими событиями. Упоминаемое Соловьевым «дурное предчувствие» становится весьма ощутимым. Тютчевский прилив действительно уносит нас в свою темную бесконечность[28]. Поэтому христианское бдение сегодня становится не только аскетическим, но и историческим требованием. Мы живем в сочельник истории.