ИДЕТ ВОЙНА КОШМАРНАЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ИДЕТ ВОЙНА КОШМАРНАЯ

В начале Первой мировой войны в немецкой печати сложилась своеобразная форма подачи материала. Публиковались фотографии с короткими или развернутыми подписями, носящими характер комментария. Снимки воспроизводили картины военных действий, мучения солдат, попавших в плен, сцены грабежа и пыток. Эти материалы произвели огромное впечатление на общественное мнение, вызвали гнев различных слоев населения.

Читатели полагали, что имеют дело с правдивой, неопровержимой информацией. Но неожиданно выяснилось, что эти сообщения не соответствуют действительности. Снимки не были какой-либо инсценировкой и воспроизводили картины подлинных событий. Однако подписи к ним строились с расчетом на преднамеренную фабрикацию общественного мнения. Текст зачастую состоял из лживых обвинений, заведомых провокаций. Например, сцена захоронения солдат подавалась как картина изощренных пыток…

Разоблачение этих фальшивок, механика их повседневного тиражирования буквально потрясли читателей. Оказывается, органы информации вполне могут вводить в заблуждение огромные массы людей, не прибегая при этом к сложной технике «сотворения мифа». Вполне достаточно слегка исказить текст комментария, чтобы вызвать бурю страстей, сознательно инспирированных настроений. Выяснилось, что человек во всеоружии разума и трезвости беззащитен перед пропагандой.

Новая книга Элвина и Хейди Тоффлер посвящена войне. Авторы предостерегают человечество о том, что идет война кошмарная. Причем не только по способам истребления людей, но и по фантастической возможности манипулирования сознанием народов. Книгу можно рассматривать как колоссальное предостережение, связанное с судьбами человечества. Отнеситесь к войне с полной серьезностью, заклинают авторы, она этого заслуживает. Сразу вспоминаются строчки французского философа Ж. П. Сартра: «Когда человек зачарованно начинает смотреть в бездну, бездна начинает смотреть на него».

Конечно, многие важные проблемы, стоящие перед человечеством, еще не получили соответствующей оптики. Много традиционного, заскорузлого, стереотипного. Надо срочно осознавать сложившуюся ситуацию. Читатель не найдет в этой работе анализа самого феномена войны, не отыщет никаких психологических или антропологических откровений. Война — это реальность. Надо сразу переходить к анализу современного состояния вещей.

Но что создает сегодня опасность войны? Во всем мире обсуждается сегодня гипотеза профессора Гарвардского университета Сэмюэля Хантингтона о том, что современная мировая политика вступает в новую фазу. По его мнению, в нарождающемся мире источником конфликтов станет уже не идеология и не экономика. Он полагает, что важнейшие границы, разделяющие человечество, и преобладающие источники конфликтов будут определяться культурой. По мнению С. Хантингтона, столкновение цивилизаций станет доминирующим фактором мировой политики.

Элвин и Хейди Тоффлер упоминают эту концепцию, однако бегло и вскользь. У них другое видение истории. Читатель, незнакомый с предыдущими работами Э. Тоффлера на русском языке (Шок будущего, 2001, 2004; Третья волна, 1999; Метаморфозы власти, 1999), возможно, не сразу поймет логику представленной книги. Авторы считают, что мир формируется своеобразными волнами социального развития. Техника, как они считают, обусловливает тип общества и тип культуры. Причем влияние техники имеет волнообразный характер. Прослеживается логика трех «волн». Сначала была Первая волна, которую они называют «сельскохозяйственной цивилизацией». От Китая и Индии до Бенина и Мексики, от Греции до Рима возникали и приходили в упадок цивилизации, у которых, несмотря на внешние различия, были фундаментальные общие черты. Везде земля была основой экономики, жизни, культуры, семейной организации и политики. Везде господствовало простое разделение труда и существовало несколько четко определенных каст и классов: знать, духовенство, воины, рабы или крепостные. Везде власть была жестко авторитарной. Везде социальное происхождение определяло его место в жизни. Везде экономика была децентрализованной, каждая община производила большую часть необходимого.

Триста лет назад — плюс-минус полстолетия — произошел взрыв, ударные волны от которого обошли всю землю, разрушая древние общества и порождая совершенно новую цивилизацию. Таким взрывом была, конечно, промышленная революция.

Высвобожденная ею гигантская сила, распространившаяся по миру — Вторая волна, — пришла в соприкосновение с институтами прошлого и изменила образ жизни миллионов.

К середине прошлого века силы Первой волны были разбиты, и на Земле воцарилась «индустриальная цивилизация». Однако всевластие ее было недолгим, ибо чуть не одновременно с ее победой на мир начала накатываться новая — третья по счету — «волна», несущая с собой новые институты, отношения, ценности.

Каждый человек имеет дело с этими составляющими человеческого опыта. Каждая цивилизация описывает их по-своему. Каждая цивилизация обучает своих детей справляться со временем и пространством. Необходимо объяснить через миф ли, метафору или научную теорию, как функционирует природа. И надо предложить некий ключ к пониманию того, как все это происходит в этом мире.

Наиболее знакомым из этих принципов Второй волны является стандартизация. Всем известно, что индустриальные общества производят миллионы совершенно одинаковых продуктов. Однако лишь немногие осознают, что с тех пор, как возросло значение рынка, мы не просто стандартизировали бутылки «кока-колы», электрические лампочки и коробки передач, но приложили те же самые принципы ко многим другим вещам. Второй великий принцип, распространенный во всех обществах Второй волны, — специализация. Чем больше сглаживала Вторая волна различия в языке, сфере досуга и стилях жизни, тем более она нуждалась в различиях в сфере труда. Усиливая их, Вторая волна заменила крестьянина, временного и непрофессионального «мастера на все руки», узким специалистом, выполняющим лишь одну-единственную задачу, снова и снова по методу Тейлора.

Цивилизация Второй волны создала полностью новый образ реальности, базирующийся на своеобразных представлениях о времени и пространстве, материи и причинности. Собирая обломки прошлого, по-новому комбинируя их воедино, используя опыты и эмпирические исследования, она круто изменила представления людей о мире вокруг себя и о себе в этом мире.

Синхронизация являлась одним из ведущих принципов цивилизации Второй волны, и всюду люди эпохи индустриализма участвовали в гонке за временем, желая не отстать, мельком нервно поглядывая на часы. Даже в древнейших обществах труд тщательно организован во времени. Воины-охотники обычно работали вместе, чтобы поймать свою жертву. Рыболовы согласовывали свои усилия при гребле или вытаскивании сети. Для гребца время маркировалось простым звукосочетанием из двух слогов, чем-то вроде «ооп!».

Чтобы осознать время и добиться синхронизации, люди должны были изменить свои представления о времени, мысленный образ времени. А для этого была необходима «податливость времени».

Земледельческие народы, которым нужно было знать, когда сажать и когда убирать урожай, с замечательной точностью разработали систему измерения длинных промежутков времени. Поскольку им не требовалась строгая синхронизация труда, крестьяне редко определяли точные единицы для измерения коротких промежутков. Они обычно делили время не на неизменные единицы, подобно часам и минутам, а на неопределенные, неточные отрезки, исходя из количества времени, необходимого для какого-либо будничного дела. От фермера можно было услышать определение «время дойки одной коровы». На Мадагаскаре получила распространение единица времени, названная «варка риса», минута же обозначалась — «жарка одной саранчи». Англичане упоминали об «отче наш», то есть времени, требующемся для чтения молитвы.

Вместо неопределенного промежутка «отче наш» индустриальным обществам нужны были очень точные единицы, вроде часа, минуты или секунды. И эти единицы должны быть стандартными и не меняться в зависимости от времени года или места. Весь мир четко поделен на временные пояса. Мы говорим о «стандарте» времени. Летчики на всем земном шаре соотносятся со временем «зулу», то есть со средним временем по Гринвичу. По международному соглашению Гринвич в Англии стал точкой всемирного времени, от которой ведется остальной отсчет. Периодически, действуя одновременно и словно подчиняясь чьей-то единой воле, миллионы людей ставят свои часы на час вперед или назад, и что бы ни говорило нам наше внутреннее чувство о том, как время тянется медленно или же, напротив, быстро пролетает, один час теперь — это равнозначный, стандартизированный час.

Синхронизация. Стандартизация. Линейность. Эти понятия перевернули укоренившиеся представления о ритме и заставили простых людей совсем по-иному обращаться со временем в повседневной жизни. (См. об этом: Тоффлер Э. Третья волна. М., 1999).

Одно остается непонятным. Индустриализм был кратким мигом в истории — всего лишь три столетия, исчезнувшие в безмерности времени. Что вызвало промышленный переворот? Что заставило Вторую волну пронестись по планете?

Вторая волна внесла изменения в шумовой фон: заводской гудок заменил крик петуха, визг тормозов — стрекотание сверчков. Особенно явственно это ощущалось по ночам, удлиняя часы бодрствования. Появились зрительные образы, не существовавшие прежде для человеческого глаза — съемки земной поверхности, сделанные с самолета, сюрреалистический монтаж в кинематографе, биологические организмы, впервые обнаруженные с помощью высокомощного микроскопа. Аромат ночной земли вытеснили запах бензина и зловоние карболки. Изменился вкус мяса и овощей. Стало иным восприятие ландшафта в целом. Все это, несомненно, сказалось на рекламе, на ее содержании и исторических судьбах.

Машины лишили людей индивидуальности, а технология внесла рутинность во все сферы общественной жизни. Миллионы людей вставали примерно в одно время, сообща покидали пригороды, устремлялись к месту работы, смотрели одни и те же телепрограммы, что и их соседи, почти одновременно выключали свет. Люди привыкли одинаково одеваться, жить в однотипных жилищах. Тысячи научно-фантастических романов пронизывала мысль: чем выше уровень развития техники, чем она сложнее, тем более стандартизированными и одинаковыми становимся мы сами.

Но вот началась Третья волна. Тенденция к унификации породила контртенденцию. Появился запрос на новую технологию. «Информационный взрыв» рассматривается как порождение отживших структур. Однако почему прежние социальные структуры стали разрушаться? Откуда взялись новые запросы и потребности? Что, вообще говоря, порождает грандиозные технологические сдвиги? Тоффлер не отвечает на эти вопросы в духе технологического детерминизма, но подчеркивает великую роль техники в истории человечества.

Тоффлер анализирует различные стороны общественной жизни, но при этом берет за доминанту преобразования в техносфере. Третья волна не только заменила образчики синхронизации Второй волны. Она атаковала также основную особенность индустриальной жизни — стандартизацию. Сдвиг в сторону от традиционного массового производства сопровождается параллельной демассификацией рынка, покупки и продажи товара, потребления. Пользователи начинают делать свой выбор исходя не столько из того, какую специфическую материальную или психологическую функцию выполняет товар, сколько из того, как он соответствует той конфигурации продуктов и сервиса, которую они хотели бы иметь. Эти индивидуальные конфигурации временны, так как зависят от стиля жизни, который они же помогают реализовать.

Авторы проанализировали самые разнообразные феномены общественной жизни — технику, капитал, насилие, деньги, власть, образ жизни. И вот теперь новая актуальная тема — ВОЙНА. И что поразительно. Если мы возьмем политический словарь, мы сразу натолкнемся на устаревшее определение войны. К примеру, «война — вооруженная борьба между государствами или общественными классами за осуществление их экономических и политических целей, продолжение политики насильственными средствами» (Даниленко В. И. Современный политологический словарь. М., 2000, с. 149). Такое определение авторы книги определенно отнесли бы к периоду Второй волны. Ведь сегодня воюют не только государства или классы. Конфликты возникают между народами, социальными, конфессиональными и другими группами. Но главный конфликт современности, по мнению супругов Тоффлер, это противостояние различных «волн». Ведь они не просто сменяли друг друга, уступая место новому образу жизни. Эти волны представлены в панораме нового века. Они динамичны. Они сталкиваются. Когда сталкиваются волны истории, обнаруживается смертельная схватка цивилизаций.

На протяжении истории войны постоянно сопровождали человечество. Ратники, витязи, рыцари, стрельцы, янычары, генералы и «простые солдаты» шествуют военным парадом перед нами. Не откажется человечество от истребительной бойни вообще? Такой вопрос, по существу, не обсуждается. Речь в книге идет только о том, что надо учесть новые реальности и воевать с использованием ультрасовременных военных и идеологических средств. Не следует морализировать по поводу войны. Кому нужна эта гуманистическая риторика. Давайте поближе познакомимся с новейшими военными доктринами, «индустрией истребления», возможностями опережения противника.

Но так ли безупречны доводы авторов книги? Война не является неотъемлемым элементом всех цивилизаций, а частота войн — отличительная черта каждой из них.

Война была причиной гибели всех рухнувших цивилизаций и одновременно непрерывной и постоянной предпосылкой их глубокой взаимосвязи. Война — одновременно дочь, убийца и мать цивилизаций. Главная функция войны — разрушение. Если война не достигает своей цели, то есть разгрома одной из конфликтующих сторон, то происходит обмен разрушениями, ускоренное потребление материальных и людских ресурсов с обеих сторон. Такая война завершается миром, основанном на взаимном компромиссе. Если же война завершается разгромом одного из противников и победитель не руководствуется соображениями гуманизма и «высокой политики» поддержки своего соперника, то побежденная цивилизация претерпевает глубокие преобразования своих внутренних демографических, политических, экономических, национальных и даже духовных структур.

Однако в истории бывали случаи, когда цивилизация, разгромленная в военном и экономическом отношениях, продолжала оказывать сильное воздействие на завоевателя. Например, Древняя Греция, побежденная Римом, сохранила огромное духовное и культурное влияние на него. Некоторые цивилизации, например Индия, нередко завоевывались, но при этом сохраняли свою самобытность. Что касается Китая, то он в конечном счете ассимилировал своих завоевателей.

Войны, которые привели к уничтожению цивилизаций, повлекли за собой преобразования не только политического, социологического и культурного характера, но и «антропологического», то есть имели значение не только для отдельных цивилизаций, но и для человечества в целом. Это не обязательно были самые крупные войны истории. Так, «крайне дорогие» войны Карла V не затронули структурных элементов цивилизации (языки, национальности, религии, политические традиции, народные ценности и т. д.). Они привели лишь к «перемещению богатства» между странами. Напротив, происходившие в тот же период военные экспедиции небольшого масштаба (например, экспедиции Кортеса и Писарро в Америку) привели к глубочайшим преобразованиям великих цивилизаций. То же можно сказать об экспедициях европейцев в Африку, Австралию и Америку в конце XIX в.

Апологеты войны выдвигают тезис о ее положительной роли как «экзамен для нации», когда изжившие себя и исторически обреченные социальные формы, государства, народы, расы и правительства освобождают место свежим силам и новым формам организации общества. Однако война далеко не всегда выполняет подобную функцию. Хотя сила и способствует рождению нового общества, но она же уничтожает его в самом зародыше. Военное насилие нередко обрекало человеческие цивилизации на топтание на месте, а порой отбрасывало назад.

Распространенное определение войны как действительного или возможного насилия значительного масштаба и длительности и как формы отношений между политическими и организованными системами является неполным. Истории известны войны, на протяжении которых не велось военных действий. Исследователи выделяют «геометрическую» и «психологическую» шкалы в понимании путей достижения победы в войне. Согласно первой, битвы выигрываются благодаря размещению и передвижению войск, согласно второй они выигрываются в умах командующих, достигающих психологического превосходства над противником. Наиболее известный сторонник «психологической» точки зрения — фон Клаузевиц.

В XIX в. широко обсуждался вопрос о пользе или вреде войны. Многие немецкие, французские, американские военные теоретики считали войну условием прогресса, высшим достижением цивилизации. Либеральные экономисты, например Дж. С. Милль, считали, что войны возникают из-за торговых барьеров и что общество свободной торговли должно быть свободно от войн. К. Маркс, напротив, полагал, что начиная с XIV–XV вв. войны возникают из-за капиталистической конкуренции за ресурсы и рынки. Можно выделить четыре точки зрения на причины войн: согласно «дарвинистской» концепции, война есть борьба за жизнь и, как таковая, свойственна всем биологическим видам, в том числе и человеку; сторонники концепции «первородного греха» считают, что именно отход человека от первоначального идеального состояния привел к конфликтам; марксистская точка зрения исходила из того, что источником войны является институт эксплуатации; с позиций «теории великого человека» война есть следствие того, что агрессивные личности навязывают свою волю пассивной массе.

Исследователи указывают на неосновательность широко распространенных дарвинистских и фрейдистских концепций изначальной агрессивности человека. Палеоантропологические данные (например, наскальные рисунки) подтверждают тот факт, что древнейшие люди использовали оружие для охоты, но не для убийства. В древности существовала такая традиция: воины враждебных племен, вооруженные копьями и дубьем, вставали друг против друга и начинали выкрикивать воинственные слова, размахивали оружием. Однако после «выплеска агрессии» все расходились… Этологи нашли, что и среди животных практически отсутствует внутривидовая агрессивность.

Американский исследователь А. Сторрс предложил модель «детской зависимости» для объяснения агрессивности: длительная зависимость детей и подростков от взрослых создает у молодежи чувство фрустрации, которое и находит выход в агрессивности. Однако эта гипотеза не объясняет, почему лишь немногие из людей прибегают к агрессии. Более приемлемой для объяснения агрессивности можно считать теорию «фрустрации-агрессивности», рассматриваемой в социальном контексте. Согласно этой теории, случаи линчевания негров в южных штатах США учащались в те годы, когда падала цена на хлопок.

Фрустрация массы белых бедняков находила выражение в более активном участии их в действиях ку-клукс-клана, когда их гнев обращался на негров, а не богачей. Но в ситуациях, когда фрустрация масс сочеталась с влиянием «фокусирующей» революционной идеологии, народ выступает против действительных угнетателей, о чем свидетельствовали революции в Мексике, Китае, Испании, России, Вьетнаме. Определенное значение для объяснения агрессивности имеют также модели «стресса», «скуки», «подражания» (например, тот факт, что негры в США совершают в 15 раз больше убийств, чем белые, может объясняться влиянием насилий, пережитых в детстве). Нельзя признать верным представление, будто поведение убийцы обязательно связано с чувствами ненависти к жертве. Знаменитый эксперимент Милгрема в Йельском университете продемонстрировал значение модели «приказа — подчинения» в агрессивном поведении. Испытуемым сообщали: то, что они будут делать, имеет большое научное значение, и приказывали причинять нарастающие болезненные ощущения человеку, за переживаниями которого они могли наблюдать (при этом испытуемым не сообщали, что страдания этого человека были фиктивными). Большинство испытуемых с готовностью участвовало в жестоком эксперименте, не смущаясь страданиями своей жертвы. Психиатры полагали, что лишь один человек из тысячи будет готов проводить эксперимент до конца. На деле же из этого числа такую готовность продемонстрировали шестьсот человек. Повторение эксперимента Милгрема в Германии, Италии, Австралии, ЮАР показало, что уровень подчинения там еще выше, причем женщины проявляли не меньшую готовность к насилию, чем мужчины, а организованные группы — большую, чем одиночки. Отсюда был сделан вывод, что в военной ситуации большинство действует просто из подчинения приказам, в то время как лидеры могут быть движимы фрустрацией, стремлением сохранить статус или идеологическими мотивами.

По мнению многих исследователей эволюция человека, способность к кооперации оказывает в деятельности людей решающее воздействие на формирование враждующих групп («банд»). Можно сослаться на выводы социальных психологов, проводивших эксперимент, в ходе которого детский лагерь был разделен на две группы («бульдоги» и «красные дьяволы») — между ними вскоре развернулась острая конкуренция. В ходе другого эксперимента было установлено, что даже восприятие опасности (признаков пожара) в значительной степени зависит от окружающих. Из подобных примеров можно сделать вывод, что, например, поведение американских солдат во вьетнамской войне было результатом образования двух социально-психологических групп («мы» и «они»), подчинения общему мнению и авторитету начальства.

На протяжении столетий война была своего рода спортивным состязанием великих держав. По подсчетам К. Райта (1942), из 2600 важнейших сражений, имевших место за 500 лет, Франция участвовала в 47 %, Австро-Венгрия — в 34 %, Англия и Россия — в 22 %. Подсчеты Смолла — Сингера за период 1816–1965 гг. также показывают преимущественную вовлеченность великих держав в военные действия. В указанный период великие державы участвовали в 80 % войн.

Основным фактором нарушения «системы великих держав» можно считать «глобальные» войны, то есть конфликты, затрагивающие структуру «глобальной политической системы». Это не обязательно самые крупные войны, но непременно войны мирового значения, например война за независимость Голландии в XVI в., войны Людовика XIV в XVII–XVIII вв., Семилетняя война, две мировые войны в прошлом столетии. На глобальные войны приходится две трети всех сражений за последние четыре столетия.

Для объяснения характера «неклассических» и современных конфликтов можно ввести понятия «национальных» и «субнациональных» войн. К категории «национальных» можно отнести войны, связанные с формированием национальной политической системы. Таковы гражданская война в Корее, Вьетнаме, на Ближнем Востоке, индо-пакистанские и др. «Субнациональными» войнами являются локальные конфликты, возникающие тогда, когда подразделения большой политической системы не удовлетворены ее устройством. Обычно это «сепаратистские» войны.

С появлением ядерного оружия открывается новая эра в истории человечества. Речь идет не просто об изменении масштаба взрывной силы оружия, а о кардинальном изменении. Это уже не простая модификация в непрерывной эволюции вооружений, а подлинная революция, глубокая и тотальная.

Но в том-то и дело, по мнению авторов книги, что ядерный конфликт — не единственный, который может захватить человечество. Существует невероятное множество способов истребления людей. Тиранические и нестабильные режимы могут обрести химическое и биологическое оружие. Возможна война роботов. Освобожденные от моральных терзаний и инстинкта самосохранения, роботы способны стать замечательными, идеальными террористами. Авторы рисуют воображаемую картину. Тысячные толпы приближаются к зданию посольства, но вдруг падают пораженные неведомой силой. Испытан усовершенствованный инфразвуковой генератор для усмирения толпы. Можно вспомнить и Герберта Уэллса. Из марсианского корабля выбегают мириады механизированных, металлических муравьев или солдат на треножниках. Надо ли здесь описывать ужасы «звездных войн» или «ядерной зимы».

Однако, читая про все эти кошмары, хочется процитировать американского фантаста Роберта Шекли, его рассказ «Абсолютное оружие»:

«Они вошли в огромную комнату, где грудами лежало сверкающее легендарное марсианское оружие, остатки марсианской цивилизации.

Люди стояли и молча смотрели по сторонам. Перед ними лежало сокровище, от поисков которого уже давно все отказались. С того времени, когда человек высадился на Марсе, развалины великих городов были тщательно изучены. По всей равнине лежали сломанные машины, боевые колесницы, инструменты, приборы — все говорило о титанической цивилизации, на тысячи лет опередившей земную. Кропотливо расшифрованные письмена рассказывали о жестоких войнах, бушевавших на этой планете. Однако в них не говорилось, что произошло с марсианами. Уже несколько тысячелетий на Марсе не было ни одного разумного существа, не осталось даже животных.

Казалось, свое оружие марсиане забрали с собой» (Шекли Роберт. Рассказы. Повести. М, 1968, с. 36). Культура перестает быть собой, если исчезает человек. Обломки марсианской цивилизации — часть природного ландшафта, не более того. Такова мысль Шекли. Какой смысл в абсолютном оружии, если исчезает цивилизация? Так могли бы думать земляне, которые прилетели на Марс и пытаются понять ход событий марсианской истории. Однако у Шекли другой финал. Земляне погибают. Тот, кто заворожен «туманом войны», судя по всему, обречен…

Чего недостает книге супругов Тоффлер? Простого и естественного вопроса — «Почему война?». Именно так названа известная переписка З. Фрейда и А. Эйнштейна. Потрясенные Первой мировой войной, они пытаются осмыслить неизбежность войны. Наивный Фрейд полагал, что войны могут быть предотвращены наверняка, если человечество объединится в установлении центральной власти, которой будет передано право вершить правосудие над всеми конфликтами интересов. Существуют два необходимых для этого условия: создание верховной власти и наделение ее необходимой силой. Примерно так же рассуждают и супруги Тоффлер. Установить контроль, обеспечить наблюдение. Вразумить. Однако мы знаем сегодня, что наличие ООН и наделение ее всякими правами вовсе не помешало НАТО бомбить Югославию.

В наши дни рассуждения Фрейда вызывают легкую улыбку. Пытаться избавиться от агрессивных склонностей людей бесполезно. Нет такой расы или такого региона земли, где жизнь проходит в спокойствии и нет ни принуждения, ни агрессивности. Не возникает вопроса о полном избавлении от человеческих агрессивных импульсов. И все же достаточно, мол, изменить их направление до такой степени, чтобы эти инстинкты не искали своего выражения в войне. Против разрушения следует пустить в ход Эрос. Все, что способствует росту эмоциональных связей между людьми, будет работать против войны. Следует также подчинить инстинктивную жизнь диктатуре разума. Наивно. Однако это не избавляет социологов, философов, прогнозистов и психологов от постановки такого вопроса.

Но в книге можно усмотреть еще один парадокс. Написанная с радикальных и современных позиций, она стремительно отстает от реальной жизни. Рассказывая о древних попытках людей оградить детей от войны, они еще не знают, что в Беслане террористы станут расстреливать бегущих детей. Устрашая нас боснийским мальчиком, которому взрывом оторвало пол-лица, авторы вряд ли могли предположить, что заложники в школе получают массовые увечья. А у входа в школу еще долго будут стоять откупоренные бутылки с водой, напоминая об адских мучениях.

«Нам объявлена война», — заявляет российский президент. Действительно, по мнению специалистов, всемирная террористическая сеть — это сотни разнокалиберных организаций. Из них только на Ближнем и Среднем Востоке около двухсот, в России — 20. Они периодически взаимодействуют друг с другом. Самым крупным образованием можно считать структуры, которые соединены радикальным исламским мировоззрением. Всемирная антитеррористическая система представляет собой нечто вроде планетарной пирамиды. Ее вершина состоит из 11 организаций глобального масштаба, объединяющих подавляющее большинство государств. Основа пирамиды — антитеррористические подразделения отдельных стран, их примерно двести, каждое из которых входит в 3–5 международных объединений разного уровня.

Авторы книги, разумеется, упоминают о терроризме, даже подчеркивают его особенности. Но они не пишут об эффективности терроризма. Пока несколько человек с автоматами или взрывчаткой могут навязать свою волю государству, желающие реализовать такую возможность обнаружатся всегда. Терроризм многолик и динамичен: он постоянно меняет форму, содержание, идеологию, географию. Это не тот противник, которого можно обозначить на военных картах и штабных мониторах. Те средства фиксации террористов, которые называют супруги Тоффлер, явно не эффективны. Мировое сообщество оказалось не готовым к этой войне. Оно готовилось к ядерной, биологической или психологической войне. Но реальность оказалась иной…

Недавно газета Washington Times опубликовала индекс вероятности терактов в разных странах мира. США стоят в нем на четвертом месте после Колумбии, Израиля и Пакистана. Россия занимает шестнадцатое место, а самой безопасной из 186 стран названа Северная Корея. У многих возникает вопрос: не стоит ли ради безопасности пожертвовать свободой?

Террористы — кто они? Фанаты, некрофилы, шизоиды? Вряд ли можно ограничиться моральной экспрессией: они — нелюди, сумасшедшие, безумцы… Но ведь террористы демонстрируют конкретно выраженную волю, трезвый расчет и планомерность. Нам явно не хватает и психологических знаний. Трудно судить о ядре иной культуры. Возникают сложности и связанные с цивилизационной идентификацией.

Но есть и другие опасности. Можно говорить об интенсивности демографических диспропорций: прирост населения богатых стран за счет собственных ресурсов практически прекратился, а темпы прироста населения в беднейших и перенаселенных странах Азии, Африки, Латинской Америки не только не снижаются, а даже растут. Авторы американской книги «Терроризм 2000: будущее лицо террориста» считают, что «завтрашние террористы будут вдохновляться не политической идеологией, а яростной этнической и религиозной ненавистью».

Авторы книги показывают, что мир кишит потенциальным насилием. Но его опасность усиливается еще одним значимым фактором, который непосредственно связан с политической мифологией. Меняется контекст, на фоне которого разыгрывается война. Эфир ежесекундно обрушивает на нас поток сообщений. Информирует, предостерегает, советует, вразумляет. Тревожит рассказами о судьбах других людей и народов. Пугает террором. Требует причастности. Взывает к нашим гражданским чувствам, к нашему здравомыслию. Настаивает на воодушевлении, энтузиазме. Убеждает, внушает, рассчитывает на наше соучастие.

А что произошло бы, если бы телеэкраны вдруг погасли, если бы в эфире смолкли голоса, звуки, шифры? Исчез бы поток мыслей и образов, эмоций и панорам. Весь этот вихрь творчества, несущийся к людям, к их воображению, памяти, сознанию, миновал бы пики антенн и растворился бы, необозначенный, незафиксированный. Эфир стал бы пустыней — безгласной, необозримой, какой казался он, наверное, изобретателю радио Александру Попову.

В начале прошлого века мысль об исчезновении радио пришла в голову русскому поэту Велимиру Хлебникову. И он заметил: в этом случае человечество испытало бы духовный обморок, временную утрату сознания. Радио поэт считал духовным солнцем страны. Великим чародеем и чарователем. Если воспользоваться сегодня словами Хлебникова, то телевидение в наши дни приобщает людей к великой душе человечества, к ежесекундной духовной волне, которая проносится над страной каждый день. Радио, писал поэт, скует непрерывные звенья мировой души и сольет человечество… Что там говорить, мы действительно превратились в «глобальную деревню»! Ежесекундно на нас накатывает волна новых сообщений. Как ведут себя люди в этой ситуации? Возрастает ли у них интерес к политике, к активной гражданственности? Многочисленные исследования, которые проведены в разных странах, не дают последовательного и однозначного ответа на этот вопрос.

Зафиксировано быстрое распространение в массах политической терминологии. Отмечены масштабы коллективных психозов — шовинистического угара, общественного «воодушевления», всеобщей паники. Обнаружена и противоположность этих явлений — массовая апатия и аполитичность. Поток сообщений позволяет современному человеку быть на уровне века. Но существует ли прямая связь между информированностью населения и глубиной демократии? Может ли, вообще говоря, своевременная информация предотвратить опасность катастрофы?

Американские теоретики СМИ Роберт Мертон и Поль Лазарсфельд пришли к убеждению, что интерес к информации, к проблемам политических размежеваний чаще всего маскирует массовую апатию. Они даже сочли необходимым описать так называемую наркотизирующую функцию современных средств информации. Человек, получая массу сообщений, практически, по их словам, утрачивает чувство реальности.

В самом деле, способен ли человек с неизменной внутренней убежденностью и полной самоотдачей реагировать на все поступающие в СМИ сообщения? Предположим, он полон сочувствия к детям Беслана. Но как помочь им? Или узнал о правительственном перевороте. Как на него реагировать? Можно ли разобраться в этой веренице политических фактов, постоянных потрясений? Допустим, он с негодованием отвергает смертоносное химическое оружие. Но в какой форме протестовать? Как сделать этот процесс действенным?

Но ведь средства массовой информации могут подменить реальный мир вымышленным. Супруги Тоффлер отмечают, что новая система информирования создает абсолютно фиктивный мир, но правительства, армии и целые народы воспринимают его как реальный. Французский философ Жан Бодрийяр отмечает, что война американцев в Персидском заливе выглядела гигантской имитацией, а отнюдь не действительным сражением. С помощью телевидения можно фактическую войну представить как увлекательное путешествие, а невинный рейд — как опустошительную катастрофу. Новые СМИ имеют возможность снимать целые битвы, которых не было, или показывать липовые совещания высшего руководства противника с его зловещими замыслами.

Поставляемая радио, телевидением, прессой информация может поразить воображение, удивить столкновением фактов, воспламенить чувства. Но все это может быть направлено в сторону инспирации катастрофы. Человек попросту не может приводить себя в психологическое состояние «непосредственной реакции». Отчаявшись повлиять на события, аудитория привыкает относиться к фактам «спокойно». Рождается психологическая усталость, а с нею — невосприимчивость к сообщениям, к их патетике, к их призывам… Все это ведет к деполитизации, к снижению уровня гражданских чувств, наконец, к абсолютной беспечности. Идет война кошмарная… Абсолютное оружие. Смерть приносит дивиденды. Кровь рождает ликование. Означает ли это, что трезвое осознание всех этих тенденций более или менее автоматически помогает нам бороться с войной. А может быть, следует думать радикальнее.

Павел Гуревич, доктор философских наук, профессор