3. Зачем нужна Мэгги: Звуки тишины, восток и запад Эрик Бронсон
3.
Зачем нужна Мэгги: Звуки тишины, восток и запад
Эрик Бронсон
Никто не принимал во внимание Мэгги Симпсон. Да и с чего бы вдруг? Тень подозрения падала на Смитерса — раболепного поклонника, которым слишком часто пренебрегали. Еще больше можно было подозревать Гомера Симпсона — придурковатого инспектора по безопасности, который однажды в припадке ярости выбросил своего босса из окна. Вообще, это мог быть кто угодно.
Злодей мистер Бернс вынашивал свой самый дьявольский план. Престарелый основатель атомной электростанции додумался погрузить во тьму несчастный город Спрингфилд, поэтому у всех его обитателей были веские причины, чтобы застрелить его. Так что когда прошел слух, будто мистер Бернс оказался в тяжелом состоянии в больнице, всему городу не терпелось узнать, чья это вина (или, скорее, заслуга). Все взрослые вели себя подозрительно, да и алиби у них были сомнительные, а школьники, чуть что, кивали друг на друга. Наконец мистер Бернс поправился и прояснил ситуацию. На курок нажала малютка Мэгги Симпсон, выстрелившая в упор и чуть не убившая старика, пока тот «был опьянен собственной алчностью» (Who Shot Mr. Burns? [129]).
Мэгги Симпсон выстрелила в мистера Бернса. Еще не научившийся ходить ребенок таким образом защитил свой леденец от жадного скряги. Была ли это самооборона или, может быть, несчастный случай? В конце концов, пистолет принадлежал мистеру Бернсу и оказался в руках Мэгги лишь по его собственной неосторожности. Как бы то ни было, двухсерийный эпизод оставляет этот вопрос открытым. Каковы были намерения юного и, казалось бы, невинного дитя? Могла ли девочка сознательно совершить такое преступление? Ответы, а точнее, их отсутствие неутешительны. Когда по экрану бегут титры, нам показывают крупным планом рот Мэгги, сосущий пустышку и не дающий никаких объяснений. Ребенок пытается заговорить, но не может. Кажется, мы никогда не узнаем, почему Мэгги выстрелила в самого влиятельного человека Спрингфилда. Мы никогда не получим искомых ответов, хотя, может статься, молчание — это как раз тот ответ, который нам нужен.
Слабоумная ли Мэгги?
Западный мир давно очарован волшебной силой слова. Ошеломительный успех ток-шоу Опры Уинфри или Джерри Спрингера — только последний и даже не самый великий феномен, свидетельствующий о том, как нам нравится слушать людей, рассказывающих о себе. Чем откровеннее повествование, тем вероятнее возгласы одобрения. Устная речь имеет особую силу и может легко побудить нас к действию. Поэтесса XIX века Эмили Дикинсон писала:
Слово умирает,
Когда его произносят, —
Говорят некоторые.
Я же говорю
Что оно рождается
В этот момент.
Слова могут приобретать новые значения и вызывать целые цепочки мыслей, как только их произносят перед аудиторией.
Почему мы относимся к словам так серьезно? Со времен греческого философа Сократа в западной философии подчеркивалась важность обсуждения и спора как средств достижения высоких истин. Сократ никогда не считал достаточным опровергнуть слабые, плохо обоснованные аргументы. Надобно было тщательно подобрать и как следует произнести слова, чтобы разумное зерно дало крепкие ростки. Сократ часто уподоблял философию музыке за ее способность изменять души слушателей. В «Пире» Платона есть эпизод, происходящий как раз после того, как Сократ завершает яркую речь в защиту чувственной любви. Знаменитый в Древней Греции воин Алкивиад, пришедший на пир без приглашения, обращается к нему: «…разве ты не флейтист? Флейтист, и притом куда более достойный удивления, чем Марсий[49]… только достигаешь того же самого без всяких инструментов, одними речами»[50]. Слова подобны музыке. Продуманные мысли, переданные тщательно подобранными словами, могут растрогать не хуже волнующей симфонии или заводного барабанного ритма.
Мэгги Симпсон не владеет языком и не говорит. В XX веке философы, интересующиеся ролью человечества во Вселенной, вновь обратились к взаимоотношению слов и мыслей. Как мы думаем, если не словами? Людвиг Витгенштейн говорит нам, что «границы моего языка означают границы моего мира» («Логико-философский трактат». 5, 6). Мысли тех, кому повезло свободно говорить, неизменно связаны со словами. Что мне съесть на завтрак? Пойти ли мне сегодня на занятия? Почему этот человек ведет себя как придурок? Подобные вопросы постоянно задаются, обсуждаются и обдумываются. Посредством внутренних дискуссий мы приходим к неким решениям. Я не стану завтракать и пойду на занятия. Раз этот тип такой придурок, я не стану тратить на него время. Наконец, мы готовы воплощать решения в жизнь. Похоже, что весь наш мыслительный процесс тесно связан с нескончаемым потоком слов.
А что бы произошло, если бы слова вдруг исчезли? Какие бы у нас остались инструменты для принятия самых ничтожных решений? Что первично: язык или мысль? В серии Brother Can You Spare Two Dimes? [59] брат Гомера, которого озвучивает Денни де Вито, изобретает устройство, переводящее мысли младенцев в слова. Идея такова: Мэгги способна мыслить, хотя и не может выражать мысли посредством языка. Конечно, ее идеи не отличаются глубиной (одна из ее мыслей выражает желание попробовать собачьи консервы), зато изобретение позволяет брату Гомера вновь разбогатеть. И не удивительно. Такая машина могла бы помочь ответить на многие философские вопросы о происхождении языка и его связи с мыслительным процессом человека. «Слова» — таково заглавие автобиографии французского экзистенциалиста XX века Жан-Поля Сартра. Согласно Сартру, жизнь человека характеризуется его (или ее) взаимоотношениями с другими людьми, причем такие отношения устанавливаются главным образом посредством слов. Следовательно, для того, чтобы понять Сартра или любого другого человека, необходимо обратить внимание на слова. В книге «Идиот в семье», исследовании жизни и эпохи французского писателя Гюстава Флобера (пять томов, более 3000 страниц), Сартр показывает, что происходит, когда человек не может пользоваться словами. Эта биография была последней крупной философской работой Сартра и, несмотря на огромный объем изложенного материала, осталась незаконченной. В ней автор прибегает к экзистенциальной психологии, исследуя жизнь героя в свете его детского воспитания, которое, как пишет Сартр, отличалось безмолвием и идиотизмом. Флобер поздно начал говорить. Более того, ему было тяжело преодолеть отставание в умственном развитии из-за затрудненной речи. Сартр пишет о Флобере: «Он мог часами сидеть с пальцем во рту, словно оцепеневший — этот спокойный ребенок, плохо отзывающийся на обращение, меньше других ощущает потребность в речи. Слова, как говорится, не лезут ему в голову, равно как нет и желания пользоваться ими»[51].
Сартр утверждает, что именно благодаря словам люди впервые включаются в человеческое общество. Уже с шести лет Флобер оказался в изоляции из-за дефекта речи и не мог выражать свои детские эмоции и страхи. Сартр не утверждает, что Флобер был идиотом (мы знаем, позднее он создал ставшие классическими романы, например «Мадам Бовари»), но считает, что его писательскую жизнь можно рассматривать как отчаянную попытку преодолеть детскую неполноценность.
Согласно Сартру, чувство собственной значимости частично прививается нам благодаря словам других людей. Важнейшая роль в этом принадлежит, конечно, близким. Как и для большинства детей, первой ниточкой, которая связывала Флобера с миром, были его родители. На первый взгляд их отношения были нежными, но Сартр отмечает, что ребенку необходимо больше. Взрослеющий ребенок должен знать, что его существование оправданно и важно. Все его проекты, даже самые маленькие, следует лелеять и критиковать, изучать и одобрять, любовно используя при этом слова. Опираясь на них как на своего рода поручни, ребенок может быть уверен, что он не одинок во Вселенной. «Это не предположение, — пишет Сартр. — Ребенок должен иметь мандат, чтобы жить, а властями, которые выдают этот мандат, являются родители»[52]. Родитель может передать этот мандат только с помощью постоянного общения, подкрепленного ласковыми словами и заботой. Похоже, что Флоберу не хватало таких действий со стороны родителей. Оставаясь без родительского внимания, будущий романист легко расстраивался, замыкался и молчал гораздо дольше, чем его более счастливые сверстники.
Хотя нарисованный Спрингфилд сильно отличается от французской деревни (что Барт обнаружил во время неудачной учебы за рубежом в эпизоде The Crepes of Wrath [11]), воспитание Мэгги в чем-то схоже с воспитанием Флобера. Сартр рассказывает, что мать Флобера заботилась о теле ребенка, но никогда не интересовалась потребностями его души. Мадам Флобер описана как «мать отличная, но не восхитительная; пунктуальная, усердная, сведущая. Не более того»[53]. А как мать Мэгги любит ее? Ответ на этот вопрос не очевиден. Не похоже, что Мардж Симпсон глубоко любит свою младшую дочь, скорее, как и в случае с мадам Флобер, ее любовь практична и сводится к кормлению, мытью, одеванию и укладыванию дитя в кровать. Иногда кажется, что мама Мардж относится к пылесосу с такой же заботой, что и к детям. Во вступительном ролике перед каждым эпизодом кассир вынимает Мэгги из тележки для покупок и включает ее в счет вместе с другими продуктами. Мардж с облегчением обнаруживает, что ее младший ребенок нашелся и надежно упакован в один из пакетов. Можно подумать, что благополучная доставка домой продуктов питания или детей равноценны среди ее материнских обязанностей.
Конечно, если повзрослевшей Мэгги не будет хватать чувства собственного достоинства, то виноватой в этом окажется не только Мардж. Гомер тоже не являет пример заботливого отца. Разве можно ожидать большой нежности от человека, который распевает «Пусть отцом года мне не быть, я лучше буду пиво пить» (Simpsoncalifragilisticexpiala [Annoyed Grunt] cious [166]). Впрочем, именно Гомер убедил мистера Бернса примириться с давно потерянным сыном Ларри (которого озвучил Родни Дэнджерфилд в серии Burns, Baby Burns [157]). Гомер настаивает на том, что «хотя дети могут быть несносными и противными, они всегда могут рассчитывать на отцовскую любовь». Справедливости ради вспомним, что Гомер примиряется с существованием Мэгги и увешивает свое рабочее место ее фотографиями (And Maggie Makes Three [116]), но таких кратковременных проявлений чувств недостаточно, чтобы соответствовать требованиям, изложенным в «руководстве Сартра для хороших родителей».
Показательно, что в эпизоде Home Sweet Home-Diddily-Dum-Doodily [131], в котором Симпсоны лишаются родительских прав, а их детей берут на попечение соседи Фландерсы, именно Мэгги, которой стали уделять много внимания, начинает расцветать[54]. Окруженная постоянной заботой и почувствовавшая к себе интерес, безмолвная Мэгги вдруг к всеобщему удивлению выпалила: Dad-dily-doodily, когда сидела в машине Неда Фландерса. Раньше в том же эпизоде старшие брат и сестра Мэгги отмечают положительные перемены, произошедшие после того, как Управление охраны детства переселило Мэгги в другой дом:
Барт: Никогда раньше не видел, чтобы Мэгги так смеялась.
Лиза: Да, а когда в последний раз папа уделял ей столько внимания?
Барт: Когда она проглотила четвертак, он не отходил от нее весь день.
Данный эпизод подкрепляет точку зрения Сартра. Благодаря родительской любви и вниманию человек начинает самовыражаться посредством слов. Оставаясь без внимания на раннем этапе своей жизни, ребенок впадает в безмолвие. Без слов он получит ограниченное представление о своей ценности. Таких детей можно считать или не считать отсталыми, но (как довелось убедиться на собственной шкуре мистеру Бернсу), они не любят, когда кто-то трогает их леденцы.
Просветленная Мэгги?
Мэгги не говорит, но, в отличие от описанного Сартром Флобера, проявляет хотя бы примитивный мыслительный процесс. В конце концов, именно она помогла Барту и Лизе победить «няньку-бандита» в эпизоде Some Enchanted Evening [13] и вновь пришла на помощь, когда ужасный дворник Вилли пытался мстить в одной из посвященных дню Всех Святых серии Treehouse of Horror VI [134]. У нее даже случаются проблески гениальности: в эпизоде A Streetcar Named Marge [61] она случайно сыграла на детском ксилофоне «Танец феи Драже» Чайковского. Однако если что-то и происходит в голове у Мэгги, для зрителей это остается тайной, поскольку она не может с нами заговорить.
Давайте на время оставим Запад. Древнекитайские философы редко разделяли нашу страсть к устной речи. Великий китайский мыслитель Конфуций учит: «[…надо] больше слушать, не придавая значения тому, что вызывает сомнения, об остальном говорить осторожно»[55]. Еще более сильно сказано в «Дао де цзин»: «Знающие не говорят, говорящие не знают»[56].
В восточной традиции слова используются просто как знаки, указывающие на тайну жизни, которая навсегда скрыта в безмолвии. В отличие от западного Священного Писания, во многих восточных текстах издревле утверждается, что основанием, на котором был создан наш мир, является тишина. Так, в «Бхагавад-гите» Создатель окутан тайной и мистицизмом. О нем нельзя рассказать, его нельзя постичь умом.
Редко кто-то
видит это,
редко кто-то
говорит об этом,
редко кто-то
слышит это,
и даже услышав это,
никто не знает этого.
В западных религиях есть свои мистические интерпретации Всемогущего, однако нигде идея безмолвия не проникла в философию так глубоко, как на Востоке.
Чтобы достичь просветления, нужно вернуться к началу, отринуть житейскую суету и обратиться к бесконечной тишине мира. В индуизме (и в развивавших его буддистских сектах) санскритское слово «нирвана» часто означает «охлаждение», отчуждение от страстей. Слова лишь разрушают такой внутренний покой. Мы слишком привязываемся к ним и растрачиваем за разговорами все величие и таинственность своей жизни. Согласно многим восточным философским школам, причина нашего житейского несчастья в том, что мы слишком много думаем и говорим. «Бхагавад-гита» напоминает, что «сосредотачивая разум на самом себе, он [дисциплинированный человек] не должен думать ни о чем». Речь идет не о том, что нам следует совсем перестать думать (коли так, к чему столько мудрых книг?), однако многие буддисты, в частности, отличают естественное течение мысли от навязчивого размышления над понятиями. Слова полезны и даже необходимы для передачи знания. Так, дзен-буддисты используют их для передачи знания от учителя к ученику. Однако и индуисты, и буддисты видят темную сторону неправильного употребления речи. Слова рождают новые слова, которые могут привести к нарастанию напряжения и одержимости страстями. Восточное просветление часто предполагает установление мистической связи с природой, а такая трансформация редко сопровождается словами.
Спонтанные действия, не затягивающие в трясину слов, являются, согласно многим восточным школам, обязательным началом пути к просветлению. На Западе велик соблазн вести жизнь, состоящую из одних разговоров. В эпизоде Thirty Minutes Over Tokyo [226] в Японии Барт ненадолго достигает просветления, а Лиза в трехлетнем возрасте оказывается способна собрать мозаику с изображением Тадж-Махала (Lisa?s Sax [181]), но никого из них нельзя всерьез счесть просветленным. В отличие от своих родственников, Мэгги слишком мала, чтобы отвлекаться на слова, и потому может с большим успехом действовать спонтанно. Но с этой точки зрения все младенцы должны считаться просветленными. Следует отличать неразвитые мысли от тщательно развитых не-мыслей. Как отмечает индийский историк Сарвепали Радхакришнан, «соблюдением безмолвия человек не станет мудрецом, если он глуп или невежественен»[57].
Учение дзен-буддизма подразумевает, что требуются многие годы дисциплинированного мышления и медитаций для достижения экстатического состояния детской невинности.
Начальник полиции Уиггам уверяет жителей Спрингфилда, что никакие присяжные не вынесут юной Мэгги приговор за ранение мистера Бернса (разве что в Техасе). Кроме всего прочего, она слишком молода, чтобы вполне избавиться от всех земных привязанностей. Однако жители Спрингфилда усвоили один важный урок: ребенок, не умеющий говорить, может быть способен на ужасный поступок. Мэгги едва не убила мистера Бернса, но, с другой стороны, она неоднократно кого-нибудь выручала, чему не препятствовала неспособность к речи. Иногда молчание — признак глубоких раздумий или тонкой интуиции (хотя вряд ли это случай Мэгги). Если бы мы чаще способны были промолчать, то, возможно, жизнь стала бы чуть проще и не пришлось бы оставаться после уроков, чтобы заполнять назидательными надписями классную доску или протирать штаны в кабинете директора Скиннера.
Чему может научить нас Мэгги?
В западной философии есть свои сторонники тишины. Со времен ранних иудейских мистиков до современной философии Витгенштейна существовали острые разногласия в связи с вопросом о том, когда следует молчать. В Соединенных Штатах к концу XX века в ходу было много противоречивых выражений: «встань и заяви о себе», но «молчание — золото»; «знание — сила», но «отсутствие новостей — хорошие новости»; «вырази себя», но «слова дешевы». Поэтому сейчас совершенно непонятно, когда следует держать рот на замке.
Столетие назад древняя восточная философия просочилась в плодородную интеллектуальную почву Западной Европы. Видные немецкие философы, такие как Шопенгауэр и Ницше, интересовались Востоком, и в их работах можно найти немало восточных аллюзий. Следуя им, немецкий философ Мартин Хайдеггер в 1930 году придал восточной философии на Западе еще большую популярность. Хотя Хайдеггер, конечно, является представителем западной традиции, внимание, которое он уделял безмолвию, обусловено влиянием Востока. Тишина, как утверждал Хайдеггер, необходима людям, которые стремятся к истинному бытию, а праздная болтовня, напротив, есть признак неподлинной жизни. Хайдеггер надеялся, что если обсуждать наиболее важные вопросы «бытия» и молчать обо всем остальном, то удастся перебросить мост между Востоком и Западом.
Во всем мире Хайдеггера признали выдающимся мыслителем, который знает, когда говорить, а когда молчать. Но к концу тридцатых годов в Германии появились более неотложные дела, чем экзистенциальная теория. К власти пришел Адольф Гитлер, Вторая мировая война стала неотвратимо надвигающейся реальностью. За исключением нескольких примечательных случаев, Хайдеггер хранил молчание, сохраняя верность как своей философии, так и национал-социализму и Третьему рейху. Когда нацисты объявили войну соседним странам, Хайдеггер отказался выразить свое мнение. И когда его студентов и коллег из числа евреев публично изгнали из университета, Хайдеггер ничего не сказал[58].
История осудит молчание Хайдеггера, так же следует поступить нам. Со времен Второй мировой войны мы узнали, что речи могут провоцировать непонимание и конфликты, однако их отсутствие может принести еще большие беды. Эли Визель, лауреат Нобелевской премии мира, любит повторять, что противоположность любви — не ненависть, а молчание. Так что, похоже, мы несколько продвинулись в понимании того, когда отдавать предпочтение восточному безмолвию, а когда полагаться на западную речь.
В эпизоде Lisa?s Wedding [122] Лиза заглядывает в будущее с помощью ярмарочной гадалки. Ей суждено выйти замуж за мужчину своей мечты, а на свадьбе должна чудесным голосом петь подросшая Мэгги. Но как только та делает глубокий вдох, Лиза отменяет свадьбу, и Мэгги символично закрывает рот. Семейные неурядицы вновь лишили ее голоса.
Наши голоса также могут потеряться в мире нарастающего бюрократизма и переизбытка информации. В современном обществе и Восток, и Запад сталкиваются с большим испытанием: нужно понять, как сочетать критику с уважением чужих начинаний, как добиться, чтобы все голоса были услышаны. Мы должны быть не только терпимы, но и внимательны. В противном случае все больше людей, как Мэгги Симпсон, почувствуют себя отвергнутыми и обратятся к более разрушительным средствам коммуникации. А в реальном мире мы не всегда выздоравливаем так быстро, как в мультфильмах.