IX ПАНСЛАВИЗМ. ШЛЕЗВИГ-ГОЛЬШТЕЙНСКАЯ ВОЙНА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

IX

ПАНСЛАВИЗМ. ШЛЕЗВИГ-ГОЛЬШТЕЙНСКАЯ ВОЙНА

Богемия и Хорватия (еще один из разбросанных членов славянской семьи, который подвергался со стороны венгров подобному же воздействию, какому Богемия подвергалась со стороны немцев) были родиной того, что на европейском континенте называется «панславизмом». Ни Богемия, ни Хорватия не были достаточно сильны, чтобы существовать как самостоятельные нации. Обе эти национальности, постепенно подтачиваемые действием исторических причин, неизбежно ведущих к поглощению их более энергичными народами, могли надеяться на восстановление известной самостоятельности лишь при условии союза с другими славянскими нациями. Существует 22 миллиона поляков, 45 миллионов русских, 8 миллионов сербов и болгар; почему бы не составить мощную конфедерацию из всех 80 миллионов славян, чтобы оттеснить или уничтожить непрошенных гостей, вторгшихся на святую славянскую землю, — турок, венгров и прежде всего ненавистных и тем не менее необходимых Niemetz, немцев! Таким-то образом в кабинетах нескольких славянских историков-дилетантов возникло это нелепое, антиисторическое движение, поставившее себе целью ни много, ни мало, как подчинить цивилизованный Запад варварскому Востоку, город — деревне, торговлю, промышленность, духовную культуру — примитивному земледелию славян-крепостных. Но за этой нелепой теорией стояла грозная действительность в лице Российской империи— той империи, в каждом шаге которой обнаруживается претензия рассматривать всю Европу как достояние славянского племени и, в особенности, единственно энергичной его части — русских; той империи, которая, обладая двумя столицами — Петербургом и Москвой, — все еще не может обрести своего центра тяжести, пока «город царя» (Константинополь, по-русски — Царьград, царский город), который всякий русский крестьянин считает истинным центром своей религии и своей нации, не станет фактической резиденцией русского императора; той империи, которая за последние 150 лет ни разу не теряла своей территории, но всегда расширяла ее с каждой предпринятой ею войной. И Центральная Европа хорошо знает интриги, при помощи которых русская политика поддерживала новоиспеченную теорию панславизма, теорию, изобретение которой как нельзя лучше соответствовало целям этой политики. Так, чешские и хорватские панслависты, одни преднамеренно, другие не сознавая этого, действовали прямо в интересах России; они предавали дело революции ради призрака национальности, которую в лучшем случае ожидала бы судьба польской национальности под русским господством. Следует, однако, отметить к чести поляков, что они никогда серьезно не попадались на эту панславистскую удочку, и если некоторые из польских аристократов сделались ярыми панславистами, то они знали, что под русским игом они потеряют меньше, чем от восстания своих собственных крепостных.

Чехи и хорваты созвали в Праге общеславянский съезд для подготовки всеобщего славянского союза[27]. Даже если бы не вмешались австрийские войска, этот съезд все равно потерпел бы провал. Отдельные славянские языки в такой же степени отличаются один от другого, как английский, немецкий и шведский; поэтому при открытии прений выяснилось отсутствие общего славянского языка, который был бы понятен всем участникам дебатов. Попробовали говорить по-французски, но большинство не понимало и этого языка, и вот бедные славянские энтузиасты, у которых единственным общим чувством только и была общая их ненависть к немцам, в конце концов были вынуждены объясняться на ненавистном немецком языке — единственном понятном для всех собравшихся! Но как раз в это же время в Праге сосредоточивался другого рода славянский съезд — в лице галицийских улан, хорватских и словацких гренадеров и чешских артиллеристов и кирасиров, и этот подлинный, вооруженный славянский съезд под командой Виндишгреца менее чем в двадцать четыре часа выгнал из города основателей воображаемой славянской гегемонии и рассеял их во все стороны.

Чешские, моравские, далматинские депутаты и часть польских депутатов (аристократия) австрийского Учредительного рейхстага вели в нем систематическую войну против немецкого элемента. Немцы и часть поляков (разорившееся дворянство) были в этом рейхстаге главной опорой революционного прогресса. Находившееся в оппозиции к ним большинство славянских депутатов не довольствовалось этим открытым проявлением реакционных тенденций всего их движения в целом; эти депутаты опустились до того, что стали интриговать и прибегать к тайному сговору с тем самым австрийским правительством, которое разогнало их собрание в Праге. И они получили по заслугам за свое позорное поведение. После того как славянские депутаты оказали правительству поддержку во время октябрьского восстания 1848 г., которое, в конечном счете, им же обеспечило большинство в Учредительном рейхстаге, этот— теперь уже почти исключительно славянский — рейхстаг был, подобно пражскому съезду, разогнан австрийскими солдатами, и панславистам пригрозили тюрьмой, если они опять вздумают пошевелиться. И они добились лишь того, что славянская национальность теперь повсюду подтачивается австрийской централизацией — результат, которым они обязаны своему собственному фанатизму и ослеплению.

Если бы границы Венгрии и Германии оставляли место каким-либо сомнениям, то и здесь непременно разгорелась бы ссора. Но, к счастью, к этому не было поводов, и обе нации, интересы которых были тесно связаны, боролись против одних и тех же врагов — против австрийского правительства и панславистского фанатизма. Доброе согласие не было нарушено здесь ни на один момент. Но в результате итальянской революции, по крайней мере, часть Германии оказалась вовлеченной в междоусобную войну, и здесь необходимо констатировать — в доказательство того, до какой степени меттерниховской системе удалось затормозить развитие общественного сознания, — что те самые люди, которые в течение первых шести месяцев 1848 г. бились на баррикадах в Вене, шли с воодушевлением в армию, сражавшуюся против итальянских патриотов. Однако это прискорбное заблуждение продолжалось недолго.

Наконец, велась еще война с Данией из-за Шлезвига и Гольштейна. Эти области, несомненно немецкие по национальности, языку и симпатиям населения, необходимы Германии также и по военным, морским и торговым соображениям. Жители этих областей в течение последних трех лет вели упорную борьбу против датского вторжения. На их стороне было, кроме того, и право, основанное на договорах. Мартовская революция привела их к открытому конфликту с датчанами, и Германия оказала им поддержку. Но в то время как в Польше, в Италии, в Богемии, а позже в Венгрии, военные операции велись в высшей степени энергично, в этой войне, единственно популярной, единственно хотя бы отчасти революционной, была принята система бесполезных маршей и контрмаршей и было допущено даже вмешательство иностранной дипломатии, что и привело все дело, после многих героических сражений, к самому жалкому концу. Во время этой войны немецкие правительства при каждом удобном случае предавали революционную армию Шлезвиг-Гольштейна и умышленно позволяли датчанам уничтожать ее, когда она оказывалась рассеянной или разделенной на части. Подобным же образом обращались с отрядами немецких волонтеров.

Но в то время как немецкое имя при таких обстоятельствах ничего не стяжало кроме всеобщей ненависти, немецкие конституционные и либеральные правительства только потирали руки от радости. Им удалось подавить польское и чешское движения. Повсюду они пробудили старую национальную вражду, которая до сих пор препятствовала какому бы то ни было соглашению и совместному действию немцев, поляков и итальянцев. Они приучили население к сценам гражданской войны и к репрессиям, чинимым войсками. Прусская армия в Польше и австрийская в Праге вновь обрели уверенность в себе. И в то время как обуреваемую чрезмерным патриотическим пылом («die patriotische Uberkraft» — по выражению Гейне[28]) революционную, но близорукую молодежь спровадили в Шлезвиг и Ломбардию, чтобы обречь ее там на гибель под картечью врага, — в это самое время регулярным армиям, действительному орудию как Австрии, так и Пруссии, дали возможность победами над чужеземцами вернуть себе благосклонность публики. Но повторяем: едва лишь эти армии, которые либералы усилили, дабы использовать их как орудие против более радикальной партии, восстановили до некоторой степени веру в свои силы и дисциплину, как они повернули оружие против самих либералов и вернули власть представителям старой системы. Когда Радецкий в своем лагере у реки Адидже получил первые приказы «ответственных министров» из Вены, он воскликнул: «Кто эти министры? Это не австрийское правительство! Австрия теперь существует только в моем лагере; я и моя армия — вот Австрия; когда мы разобьем итальянцев, мы отвоюем империю императору!». И старик Радецкий был прав. Но безмозглые «ответственные» министры в Вене не обратили на него внимания.

Лондон, февраль 1852 г.