Ребёнок с зеркалом{200}

Ребёнок с зеркалом^{200}

После этого Заратустра снова возвратился в горы и в уединение своей пещеры и избегал людей: ожидая, подобно сеятелю, посеявшему своё семя.^{201} Но душа его была полна нетерпением и страстным желанием видеть тех, кого он любил: ибо ещё многое он имел дать им. А это самое трудное: из любви сжимать раскрытую руку и, как дарящий, хранить стыдливость.^{202}

Так проходили для одинокого месяцы и годы; но мудрость его росла и причиняла страдание своей полнотою.

Однажды утром проснулся он ещё до зари, долго припоминал что-то, сидя на своём ложе, и наконец так обратился к своему сердцу:

«Что же так напугало меня во сне, что я проснулся? Разве не подходил ко мне ребёнок, нёсший зеркало?

“О Заратустра, — сказал мне ребёнок, — посмотри на себя в зеркале!”

Но когда я посмотрел в зеркало, я вскрикнул, и моё сердце содрогнулось: не себя увидел я в нём, а рожу дьявола и язвительную усмешку его.

Поистине, слишком хорошо понимаю я значение снов и предостережение их: моё учение в опасности, сорная трава хочет называться пшеницей!^{203}

Мои враги стали сильны и исказили образ моего учения, так что возлюбленные мои должны стыдиться даров, что дал я им.

Утеряны для меня друзья; настал мой час искать утерянных мною!»^{204}{205} —

С этими словами Заратустра вскочил, но не как испуганный, ищущий воздуха, а скорее как ясновидящий и песнопевец, на которого низошёл дух. С удивлением на него смотрели его орёл и его змея: ибо, подобно утренней заре, грядущее счастье легло на лицо его.^{206}

— Что же случилось со мною, мои звери? — сказал Заратустра. — Разве я не преобразился? Разве не пришло ко мне блаженство, как бурный вихрь?

Безрассудно моё счастье и безрассудное будет оно говорить: слишком оно ещё юно — будьте же терпеливы к нему!

Ранен я своим счастьем;^{207} все страдающие должны быть мне врачами!

К моим друзьям могу я вновь спуститься, а также к моим врагам! Заратустра вновь может говорить, и дарить, и делать для любимых то, что они любят больше всего.

Моя нетерпеливая любовь течёт потоком через край, вниз, к восходу и к закату.^{208} С молчаливых гор и грозовых туч страдания с шумом несётся моя душа в долины.

Слишком долго тосковал я и смотрел вдаль. Слишком долго принадлежал я одиночеству; так разучился я молчанию.

Устами всецело сделался я, и шумом ручья с высоких скал, — вниз, в долины хочу я низринуть мою речь.

И пусть низринется поток моей любви туда, где нет пути! Как не найти потоку, в конце концов, дороги к морю!

Правда, есть озеро во мне, отшельническое, самодостаточное; но поток моей любви увлекает его с собою вниз — к морю!

Новыми путями иду я, новая речь приходит ко мне; устал я, подобно всем созидающим, от старых языков.^{209} Не хочет больше мой дух бродить на истоптанных подошвах.

Слишком медленно течёт для меня всякая речь, — в твою колесницу я прыгаю, буря! И даже тебя я хочу ещё хлестать своей злобой!

Как крик и как ликование хочу я нестись по широким морям, пока не найду блаженных островов, где пребывают мои друзья —

И мои враги между ними! Как люблю я теперь каждого, к кому только могу говорить! Даже враги принадлежат к моему блаженству.^{210}

И когда я хочу оседлать своего самого дикого коня, моё копьё помогает мне всего лучше: оно всегда готовый слуга моей ноги —

Копьё, что бросаю я в моих врагов! Как благодарю я их, что могу наконец метнуть его!

Слишком велико было напряжение моей тучи; среди хохота молний хочу я градом осыпать долины.^{211}

Могуче будет тогда вздыматься моя грудь; могуче дохнёт она бурей над горами — так придёт для неё облегчение.

Поистине, подобно буре, приходит моё счастье и моя свобода! Но враги должны думать, что само зло неистовствует над их головами.

Да, даже вы, друзья мои, испугаетесь моей дикой мудрости; и, быть может, убежите от неё вместе с моими врагами.

Ах, если бы мог я пастушьей свирелью привлечь вас обратно! Ах, если моя львица мудрость научилась бы нежно рычать! Многому уже научились мы вместе!^{212}

Моя дикая мудрость зачала на одиноких горах; на жёстких камнях родила она самого младшего из своих детей.

Теперь, безумная, бегает она по суровой пустыне и ищет, всё ищет мягкого дёрна — моя старая дикая мудрость!

На мягкий дёрн ваших сердец, друзья мои! — на вашу любовь хотела бы она уложить своё любимое дитя!

Так говорил Заратустра.