2.9. Боже, храни Америку. (Тростников В. Господи, храни Америку // Москва.1991.№7)

2.9. Боже, храни Америку.

(Тростников В. Господи, храни Америку // Москва.1991.№7)

Во время поездки по Америке у меня были две приятно-неожиданные встречи со своими. В Москве недосуг было повидаться, так пообщались в штате Нью-Джерси. Первая встреча — с собственной племянницей, девятнадцатилетней Женей. Высокого роста, элегантная, с толстой русой косой, она выглядит настоящей королевой на фоне неженственных и безвкусно одевающихся американок. Живет она пока по гостевой визе, но твердо намерена остаться в Штатах насовсем. С ее обаянием, хорошим английским, рукодельными способностями и целеустремленностью это ей наверняка удастся. Об изготовленных ею в лаковой технике пасхальных яичках уже писала местная газета, так что спонсоры, необходимые для получения вида на жительство, найдутся, а на крайний случай есть и женихи. Перед отбытием домой мы позвонили Жене еще раз и спросили, как дела.

— У меня-то все замечательно, — ответила она, — только вас жалко, бедненьких. Прямо душа болит за вас, что едете обратно…

Вторая встреча была с давней нашей знакомой, двадцатидвухлетней Асей, тоже статной, красивой и умной. Ася уже много лет пишет иконы и достигла в этом деле заметных успехов — ее похвалил сам знаменитый Зенон, которому трудно угодить. В Америку Ася приехала к своей подруге и взяла с собой маму. Больше чем на три недели маму с работы не отпустили, и когда этот срок кончился, она поехала в Нью-Йорк закомпостировать себе билет, полагая, что не связанная служебными обязательствами Ася еще какое-то время с удовольствием поживет в этом раю. Каково же было ее удивление, когда дочь встретила ее упреками: почему ты и мне не взяла билет, мне тут уже надоело, я хочу домой!

Это заставляет задуматься. Две русские девушки, похожие друг на друга и внешне, и не только внешне. Почти одного возраста, одного — советского — воспитания, обе художницы, обе верующие, обе с виду мягкие и уступчивые, но внутри самостоятельные, всегда сами решающие, как им поступить. Обе в Америке уже во второй раз и успели к ней приглядеться. Казалось бы, при таком сходстве их отношение к этой стране (и к России тоже) должно быть примерно одинаковым, а оно вон как отличается. Одна, просыпаясь по утрам и осознавая, что она в Лейквуде, ощущает прилив радости, слегка омрачить которую способна лишь мысль, что ее несчастный дядя вынужден возвратиться в не пригодную для жизни страну, именуемую Россией. Другая томится там, как птица в золотой клетке, и как о самом вожделенном событии мечтает о приземлении в Шереметьеве. В чем же тут дело?

Наверное, в самой глубине нашего "я", в каких-то неведомых его тайниках есть некий крошечный переключатель, который может находиться в двух положениях. Повернут он налево — все люди, вещи и поступки воспринимаются по-одному: повернут направо — совершенно по-другому. Никто из окружающих не видит, куда повернут в человеке этот винтик, да и сам он этого не знает, а все цвета картины мира зависят только от этого. У Жени и Аси они установлены в разных положениях, отсюда и различие их отношения к Америке и России…

Социальное дерево Соединенных Штатов выросло из саженца, каковым была первая основанная европейцами община. Кто же были эти европейцы? Первый камень будущего североамериканского государства заложила группа переселенцев из Британии, высадившаяся в 1610-м году с парусника «Майский цветок» неподалеку от современного Бостона, штат Массачусетс, на полуострове Кейп-Код. Через десять лет они перебрались на материк и основали город, которому присвоили имя английского порта Плимута, — это, видимо, было таким же проявлением ностальгии, как наречение городка под Ростовом Великим именем Переяславля Киевской Руси, покинутого из-за монгольского нашествия. Психологию беженцев можно понять,

Люди, прибывшие на «Мэй Флауэр», тоже были беженцами — они принадлежали к преследуемой на родине пуританской секте. И это было очень важным обстоятельством, в силу которого они начали свою жизнь на новом континенте совсем не в том качестве, что испанские завоеватели. Это предопределило дальнейшее коренное различие между США и Латинской Америкой.

И Колумб, и Веспуччи, и Орельяна, и все, кто шел с ними и за ними, видели свою миссию в том, чтобы присоединить захваченные у туземцев земли к метрополии, сделать их новым драгоценным украшением испанской короны. Совсем с другой целью прибыли в Северную Америку пассажиры английского парусника. Они навсегда рвали со своей прежней родиной, пути назад у них не было, всю свою дальнейшую судьбу они связывали с той землей, на которую вступали. Выражаясь библейским языком, она была для них Новым Израилем. Собственно, они так ее и называли. Это была для них Земля Обетованная, на которой они намеревались организовать свою жизнь в полном соответствии со своими религиозными принципами, выношенными еще дома, но пришедшимися там не ко двору. И хотя британская корона вначале претендовала на владение этой землей, уже через полтора столетия переселенцы подняли войну за независимость и вскоре закрепили свою самостоятельность уже и юридически, образовав собственную республику. Теперь эти принципы могли реализоваться свободно и открыто, и именно они были заложены в знаменитый Билль о правах, написанный «Отцами-Основателями» Североамериканских Соединенных Штатов. Так началось всемирно-историческое предприятие, которое можно назвать «великим экспериментом» ничуть не с меньшим правом, чем затеянную столетие с небольшим спустя в России попытку построить жизнь на марксистских основаниях. Американский эксперимент был даже более «чистым». Россия, где насаждался марксизм, была уже сложившейся страной с устоявшимся укладом, с выработанными в течение тысячи лет навыками в области трудовой деятельности, с глубоко укоренившимися представлениями о том, какими должны быть отношения между людьми и т. д. А огромный и пустынный американский континент был той идеальной чашечкой Петри, в которую можно было имплантировать любое мировоззрение и ждать, во что оно естественным образом разовьется.

Что же это было за мировоззрение? Его стержнем была восходящая к Лютеру идеология протестантизма. Ее черты как религии состоят в том, что она отвергает церковные таинства и почитание святых, в том числе и Богородицы. Ее философскую суть можно охарактеризовать как индивидуалистическую модификацию антропоцентризма, то есть такую картину мира, в центре которой стоит человек, понимаемый как отдельная личность, Отличие от европейского протестантизма состояло в том, что у беженцев индивидуалистическое начало было более сильным, доходящим до той степени, когда человек заявляет: «Моей жизнью распоряжаюсь только я, за свои поступки отвечаю я сам, и никто мне не указ», В Англии проповедовать такую форму личной самостоятельности было нельзя из-за наличия крепких традиций социального поведения и авторитетной еще в то время королевской власти, а в Германии — из-за сильного национального чувства немцев, делающего их народом, а не суммой гордых одиночек. А здесь эти одиночки могли развернуться вовсю, не сдерживаемые почти никакими ограничениями извне. Каждого из них увлек к незнакомым берегам и повел дальше на Дикий Запад романтический дух личного самоутверждения.

Заметим, что марксизм, испытательным полигоном для которого несколько позже стала Россия, представляет собой вторую модификацию антропоцентризма, где человек понимается как человек общественный, как член коллектива. Правда, она отличалась от первой модификации не только трактовкой понятия «человек», но и другой важной особенностью. Именно из-за того, что она сформировалась позже, когда модным стал якобы вытекающий из научных достижений материализм, она взяла в качестве своего философского кредо безбожие.

А вот Отцы-Основатели атеистами себя не считали. И они действительно верили в Бога, но это был Бог лютеранский, «Бог в моей душе», похожий не на Творца и Вседержителя, а скорее на ангела-хранителя, приставленного к человеку, чтобы внушать ему благочестивые мысли и побуждать на добрые дела. Имея в своем распоряжении такого «внутреннего», личного Бога, человек не только не нуждается в таинствах, но может даже не ходить в церковь, надеясь получить вознаграждение на том свете за такие добродетели, как честность, прямота, требовательность к себе, дисциплинированность, упорство, трудолюбие, бережливость и т. д. Но ведь перечень этих черт нам уже встретился, когда мы набрасывали психологический портрет человека, избравшего самость. Аналогия настолько близкая, что не может быть случайной. Конечно же, протестантизм есть тот же самый выбор, только сделанный на уровне общественной души. Тут, правда, может смутить то обстоятельство, что в ряду возникающих при этом выборе качеств должно фигурировать безбожие, а протестанты признают Бога. Но со временем Он делается в их сознании все более призрачным. Это происходит оттого, что Бог у них имеет более психологический, чем онтологический статус, а это первый шаг к тому, чтобы начать воспринимать Его как понятие вспомогательное и условное. Кант, которого Флоренский назвал «философом протестантизма», так и сказал: мы не знаем, существует ли Бог, но мы должны думать, что Он существует, ибо это понятие полезно для организации общественной жизни, Вот только одного не учел Кант: верить во что-то только потому, что эта вера полезна, человек не может, ибо вера есть не что иное, как твердая уверенность в существовании предмета веры. И с каждым поколением общество этого типа становится все более безрелигиозным. Это происходило, конечно, и с американским обществом.

Однако процесс не был прямолинейным, В истории США был период, когда там чуть не появилась собственная аристократия, в это могло бы перевернуть всю систему ценностей. Но этому не дали случиться: слишком твердым оказалось намерение нации осуществить таки принципы Джорджа Вашингтона, Томаса Джефферсона и других героев войны за независимость. Страна устояла в своем выборе.

Тоской по этой неосуществившейся возможности проникнуто одно из лучших произведений американской литературы — роман Маргарет Митчелл «Унесенные ветром». Ценность этого художественного свидетельства особенно велика, поскольку оно является свидетельством невольным, сделанным вопреки убеждениям автора. Описывая события гражданской войны 1861—1865 годов, Митчелл разумом стоит на стороне северян, считает их прогрессивной силой и старается изобразить южан плохими людьми — жадными и жестокими. Но ее талант побеждает собственную рассудочную концепцию, и получается нечто противоположное. Все, что трогает нас в романе, связано лишь с «плантаторами» и «рабовладельцами», только они вышли живыми людьми, которым мы сочувствуем, слезами которых плачем и смехом которых смеемся, и сжимающий наше сердце грустный осадок от прочтения книги есть не что иное, как грусть от того, что эти полюбившиеся нам люди унесены беспощадным ветром истории. А вот среди прогрессивных северян нет ни одного запоминающегося образа — все они безлики и стереотипны. В общем, все тут так же, как в «Тихом Доне» Шолохова: симпатичны только «отрицательные» герои, а провозвестники светлого будущего отвратительны.

С поражением Юга не состоялась не только начавшаяся там складываться политическая форма, которая успела породить галерею ярких личностей. Сошла на нет и высокая американская культура. Какое-то время ей удавалось питаться ностальгическими воспоминаниями, и так родилось все истинно значительное в ней — и «Приключения Тома Сойера», и те же «Унесенные ветром», и, что особенно показательно, Фолкнер — последний великий писатель Соединенных Штатов. Истощились эти воспоминания, вымерли бабушки и дедушки, рассказывавшие о старых добрых временах своим впечатлительным внукам, и кончилась заслуживающая этого названия литература — ныне ее в этой стране нет и в помине. То же можно сказать о музыке и о живописи. Вместе с несправедливостью, которую видели в использовании невольничьего труда, была уничтожена завязывающаяся красота бытия, а ведь красота есть преддверие любви… Америка подтвердила свою решимость продолжить свой эксперимент.

Принятие в качестве идеала «человека, который сам себя сделал» и утверждение более сильной, чем в Западной Европе, формы индивидуализма содействовали быстрому материальному процветанию Америки, поскольку заставляли людей мобилизовать все свои умственные и физические способности на деловую активность. Однако в протестантизме американского образца были запрограммированы и другие механизмы, ведущие к снижению творческого потенциала нации. В какой-то момент, скорее всего в тридцатых годах нынешнего столетия, эти две противоположно направленные тенденции уравнялись. Это был «звездный час» Америки, ее кульминация, после которой она пошла на спад. Все пожилые американцы вспоминают эти времена со вздохом: «Да, сейчас уже не то…» Нет никакого сомнения в том, что государственная линия президента Рейгана, оживившая экономику страны и вернувшая некоторое уважение к забытым нравственным ценностям, имела своим источником его сильную ностальгию по «Великой Америке», которую он застал в юности и которую страстно хотел возродить. Но, хотя вначале ему что-то удалось, под конец он капитулировал перед теми же силами, которые сломили когда-то южан, и поворот к красоте и любви снова не состоялся. Переключатель застыл в положении «Я сам».

Каковы же те деструктивные механизмы, которые включает в действие принятый американским обществом индивидуалистический антропоцентризм?

Первый — это неизбежно возрастающая в сделавшем такой выбор обществе безрелигиозность и вытекающее из нее падение нравов. Помню, когда-то меня поразило часто звучавшее в передачах «Голоса Америки» утверждение: «Американцы — самая религиозная нация в мире». По свойственной молодым людям доверчивости к информации неотечественного происхождения я тогда принял его за чистую монету. С тех пор утекло много воды, я дважды сам побывал в Америке, проехал ее от канадской до мексиканской границы, внимательно в нее всматривался, беседовал с сотнями ее граждан, и теперь могу сказать совершенно определенно: американцы — абсолютно неверующая нация.

Я не думаю, что диктор регулярно повторявший свою фразу, намеренно обманывал слушателей. Он просто ошибался, и источником ошибки было то, что он пользовался неправильным критерием религиозности, характерным для протестантского о ней представления. Он основывал свои данные на опросах, то есть полагался на самооценки. При таком подходе религиозным считается человек, который на вопрос: «Верите ли вы в Бога?» — дает положительный ответ. Но это наивно. Неверующий даже скорее ответит на этот вопрос «да», чем верующий, ибо последний знает, что к истинной вере надо идти долгим и трудным путем, а первый полагает, что вера есть лишь допущение присутствия в мире какого-то высшего начала. На самом же деле критерий религиозности, как мы уже говорили, существует только один — ощущение реальности инобытия, которое мы после своей смерти встретим лицом к лицу, и осознание того, что подготовка к этой встрече является главной задачей нашей жизни на земле. А американцы могут признать инобытие разве лишь теоретически и никогда не будут учитывать его в своих поступках и намерениях. Они целиком живут в материальном мире и все свои силы употребляют только на то, чтобы устроиться в нем как можно лучше. Убеждение, что никакого иного существования, кроме здешнего, нет и быть не может, стало их национальным признаком.

Прямым следствием этого является исчезновение из общественного сознания такого понятия, как «грех», и замена его понятием «преступление». Между ними огромная разница. Грех есть переход грани между честностью и нечестностью, которую проводит вложенный в человека Богом нравственный закон, называемый совестью; преступление — это переход грани между тем, за что не наказывают, и тем, за что наказывают. И страшная правда Америки состоит в том, что большинство людей считается только со второй гранью, которую можно сдвигать, если научиться это делать. Это не поклеп: жизнь в своем непредсказуемом развитии несколько раз как бы специально создавала ситуации, в которых это полностью подтверждалось. Случалось так, что то в одном, то в другом городе США вечером отключалось электричество, и всюду при этом происходило одно и то же: под прикрытием темноты толпа начинала грабить магазины. Это значит, что американцы не воруют в основном потому, что не хотят быть пойманными, а быть непойманными ворами они согласны в любой момент. Впрочем, почему я сказал «не воруют», — воруют, да еще как! Высокий уровень готовности к преступлению порождает и высокий уровень самой преступности, который был бы еще выше, если бы не четкая и самоотверженная работа полиции.

Помимо явного криминала, нарастает в Америке и всякого рода жульничество, непорядочное поведение. В стране, которая славилась трудолюбием своих жителей, появились сегодня огромные пласты непроизводительного населения. Миллионы паразитов висят ныне на шее богатой пока еще Америки, считая, что грех не воспользоваться бесплатно таким богатством, что она от этого не обеднеет. Вырабатывается уже и разного рода «философия», оправдывающая жизнь на дармовщинку. Если бездельником является негр, он говорит: «Вы выжимали из нас соки на плантациях, теперь кормите нас». Если это белый неудачник, не сумевший реализовать свои амбиции, он обвиняет в своих бедах дурно устроенное государство и проникается убеждением, что это паршивое государство должно компенсировать нанесенные ему моральные травмы. А способов прожить не работая в США достаточно много, и главный из них — использование разных видов социальной помощи, так называемой «Welfare», на которую отпускаются большие средства из национального бюджета. Скажем, матерям-одиночкам выдают из казны определенную сумму на каждого ребенка, так что если у женщины трое-четверо детей и нет мужа, ей набегает очень приличная прибавка. Казалось бы, все справедливо и гуманно, так и должно быть. Но фокус в том, что во многих случаях у нее есть муж, иногда даже с хорошей зарплатой, но они специально не регистрируют свой брак, чтобы иметь дополнительные средства. Утаивание факта замужества от властей — не уголовное преступление, а мелкий обман, так что если аферистку и разоблачат, ее не посадят в тюрьму, а просто перестанут выплачивать пособие. А тот факт, что тут присутствует ложь, нисколько не смущает ни саму «ловко устроившуюся» женщину, ни ее знакомых, которые обычно все знают.

Особенно заметно разрушение моральных принципов в среде подростков, и в этом заключается самый тревожный симптом — ведь они представляют собой будущее Америки. Вот сравнительные данные, полученные статистиками на материале типичного американского городка. Методом анкетирования в 1940-м и в 1988-м годах были выявлены проблемы, более всего беспокоящие школьных учителей, и расположены по степени актуальности. Получилась следующая картина:

1940 год

1. Разговоры в классе.

2. Жевание жвачки.

3. Шум.

4. Бег по коридорам.

5. Несоблюдение очередей.

6. Одежда не по правилам.

7. Бросание мусора на пол.

1988 год

1. Злоупотребление наркотиками.

2. Злоупотребление алкоголем.

3. Беременности.

4. Самоубийства.

5. Изнасилования.

6. Ограбления.

7. Избиения.

Деградация морали очевидна. Другой механизм, несущий серьезную угрозу американскому обществу, порожден спецификой протестантизма как религии. Культивируя «Бога в душе», он не способен стать тем цементом, который связывает людей в единое целое, образуя из их совокупности организм более высокого порядка, называемый нацией или народом. Сначала это почти не сказывалось. Первая община представляла собой некий клан, и ее жизнь регулировалась родовыми законами; когда пионеры двинулись на Запад, их объединял романтический дух преодоления трудностей; в периоды войны за независимость и гражданской войны людей сплачивало общее стремление победить врага. Но когда страна была полностью благоустроена и стала такой сильной, что никакому противнику уже не приходило в голову на нее напасть, обнаружилось, что у Соединенных Штатов нет национальной идеи. Но ведь без такой идеи общество не может нормально функционировать, поэтому пустующую нишу надо было чем-то заполнить. Это заполнение должно было быть таким, чтобы помочь американцам обрести единое для всех понятие родины, и в то же время не противоречить их индивидуалистическому антропоцентризму. Решение нашлось само собой. Поскольку при сделанном американским обществом выборе «родина есть то место, где мне хорошо», искру патриотизма из его сердца могла высечь только такая идея: «Как хорошо у нас в Америке, где никакое внешнее давление не ограничивает индивидуальной свободы и каждый может добиться всего своими собственными силами». В общем, раз уж мы бесповоротно встали на путь самости, то пускай единодушное исповедование самости будет средством ее преодоления в тех пределах, которые необходимы для выхода на уровень коллективного существования. А это равносильно такому принципу: мы должны образовать единую семью, поскольку нас роднит присущий каждому из нас эгоизм.

Ясно, что это средство, подменяющее сущее утилитарным, представляет собой еще одну кантианскую хитрость и, как все подобные хитрости, ничего дать не сможет. Так оно и получилось: от него сейчас больше вреда, чем пользы, оно скорее разрушает, чем созидает. Изготовленное по такому рецепту национальное кредо оказалось столь поверхностным и расплывчатым, что возникшая вокруг него идеология не могла не стать такой же легковесной и эклектической. Чувствуя, что в нем кроется внутреннее противоречие, американцы выработали в себе устойчивую аллергию ко всякому докапыванию до корней, к любому серьезному философствованию, так что о его метафизическом обосновании нет и речи. Убеждение, что Соединенные Штаты — страна с идеальным жизнеустройством и самым привлекательным на свете типом культуры, внушается населению в основном на уровне обыденного сознания и условных рефлексов, а уж если какое-то умственное построение, созвучное национальному кредо, имеет наукообразный вид, оно сразу обретает огромную популярность и распространяется по стране подобно эпидемии. Разумеется, вскоре выясняется, что теория была ошибочной и нанесла нации ущерб. В полной незащищенности от интеллектуальных подделок состоит большая беда Америки.

Чтобы было понятно, о чем я говорю, приведу один пример. Еще недавно в США издавались большими тиражами сочинения доктора Спока, который учил, что ребенку прямо с пеленок нужно предоставлять полную самостоятельность: пусть делает что хочет, нельзя насиловать его натуру. Конечно, это был типичный приспособленец, безошибочно вычисливший, что может понравиться американской публике. Как врач, он, вероятно, понимал, к каким уродствам приведет подобное «воспитание», сводящееся к отмене всякого воспитания, но желание приобрести славу и деньги перевесило, и он начал пропагандировать тезис о нормативности «естественного поведения» детей. А «научное обоснование» заключалось в ссылках на то, что в некоторых африканских племенах детям разрешается заходить в любое бунгало и съедать все припасы, которые они там обнаружат. Спок попал в самую точку: его сограждане пришли в восторг и перестали заниматься своими малышами, употребляя освободившееся время на свои собственные дела. И что же из этого вышло? Приведенные выше данные показывают, как распоясалось в Америке юное поколение: думается, вклад в этот сдвиг прославившегося защитника прав детей не так уж мал. Это постепенно стали осознавать его сограждане, и спрос на его опусы упал. Поощрение «самости» у детей под напором фактов признано неудачной затеей. Поощрение «самости» у взрослых остается краеугольным камнем американского мировоззрения и дает те же плоды.

Сосредоточение всех помыслов исключительно на вещественной стороне бытия христиане называют «обмирщенностью». Пользуясь этим термином, можно дать Соединенным Штатам краткую характеристику: это царство сплошной обмирщенности (как у нас была когда-то сплошная коллективизация). Ее господство там настолько незыблемо, что она уже ничего не боится, даже призывов не обмирщаться. Американцы, целиком погрязшие в добывании денег и раздумьях о том, куда их вложить или на что истратить, не испытывают и тени смущения, слушая проникновенные проповеди священников или пасторов, в которых им внушают, что все это суета сует и в первую очередь нужно заботиться о спасении души. Им даже нравятся эти слова, — как заключающие в себе некую отвлеченную истину, однако им никогда не приходит в голову применить эту истину к себе лично. Там масса всяких христианских ассоциаций, и Евангелие, являющееся для них общим знаменателем, печатается десятками миллионов экземпляров, но общественное сознание не может правильно воспринять даже название этой великой Книги. «Евангелие» — это «Благая Весть», весть о приблизившемся в лице воплощенного Бога Небесном Царствии. Сам Иисус говорит о Себе: "Я не от сего мира (Иоанн, 8, 23), а Его любимый ученик Иоанн Богослов разъясняет эту мысль: «Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира» сего (1 Иоанн. 2, 16). А жизнь в Америке целиком управляется материальными вожделениями и тщеславием, то есть она вся от мира сего. И с Христом, Который только для того и явился на землю, чтобы вознести человека на небеса, они поступили не менее жестоко, чем те, кто Его распял: полностью включили Его в земную систему ценностей, расположив где-то повыше томатного сока, но, конечно, много ниже доллара.

Я предвижу, что в этом месте многие читатели будут возмущены. «Разве можно так говорить, о стране, — воскликнут они, — где широко распространена всякого рода благотворительность, где люди улыбчивы и приветливы, где вам всегда готовы прийти на помощь, где, как нигде, носятся с инвалидами, придумывая для них облегчающие жизнь удивительные приспособления, где самозабвенно охраняют животных, всем миром бросаясь оттаскивать в море выбросившегося на отмель кита? Ведь все это — добрые дела, а свершение добрых дел есть один из признаков богобоязненности, то есть подсознательного допущения, что существует тот свет, где нас будут судить по нашим поступкам. И не стыдно ли русскому автору высокомерно называть безрелигиозным народ, который безо всякой для себя выгоды, движимый одним лишь чувством жалости, направляет миллионы продуктовых посылок его народу? Сам-то небось, когда был в Штатах, вовсю пользовался тамошним гостеприимством, да и какой-нибудь дефицит наверняка привез оттуда, а теперь начинает читать американцам мораль…»

Этот упрек был бы очень сильным, если бы не одно обстоятельство: я говорю не о личностях, а о социуме. В Америке можно встретить самых разных людей, в том числе и очень ярких, самоотверженных, умеющих горячо и преданно любить и совершенно бескорыстных. Но это будут лишь частные детали, за которыми все время просвечивает общий фон, характеризуемый формулой: «обмирщенность, ограниченность, самодовольство». Между прочим, и те яркие личности, с которыми мне приходилось беседовать в США, согласны с такой характеристикой. Приезжему же человеку, если он способен обращать свое внимание не только на продающиеся в магазинах товары и бегающие по улицам автомобили, этот фон неприятен. Его всюду раздражает наивная уверенность американцев, что их образ жизни самый лучший и только он может быть назван образом жизни цивилизованных людей, когда на самом деле в нем очень мало привлекательного, а многие его аспекты даже наводят уныние.

После того, как проходит возбуждение от знакомства с огромной и богатой страной и ее природными красотами, после того, как присмотришься к жизни американцев, которые в своем большинстве хорошие и добрые люди, их становится жалко. Начатый ими в семнадцатом веке эксперимент провалился! Устроить на принципе индивидуалистического антропоцентризма достойное венца мироздания бытие не удалось. Для этого ли замыслил человека Творец? Для бессмысленного потребления все новых и новых товаров? Для ежедневного вычитывания из пухлых газет многочисленных цифр и индексов, подсказывающих, где эти товары можно купить подешевле? Для постоянного раздумывания над арифметической головоломкой: взять покупку в кредит и списать долг из подоходного налога или заплатить сразу, чтобы не выплачивать проценты по займу? Для упоения собственной цивилизованностью, доказательством которой считается умение открывать банки с пивом, общее представление о теориях Дарвина, Маркса и Фрейда и убеждение в том, что эти великие ученые дали ключ к правильному пониманию мироустройства? Для проглатывания за утренним кофе журнальных статей с совершенно одинаковой интонацией — слегка ироничной, немного афористичной и всячески стремящейся внушить впечатление полной объективности? Для тепличного существования в долларовой империи, ссужающей деньги целому миру и живущей на проценты, откуда страдания, борьба и вера сотен миллионов людей в других странах кажутся результатом их собственной глупости? Для того, чтобы снисходительно учить этих страдающих, борющихся и верующих людей: живите как мы, и все будет у вас хорошо? Для того, чтобы однажды проснуться и увидеть, что вольной Америки больше нет, ибо ее взяли в свои загребущие руки хищные новые эмигранты, не повторившие ошибку индивидуалистов-протестантов и утвердившие в своей общине законы стадного поведения, позволившие им заполнить в социуме все промежутки между стоящими поодиночке потомками Отцов-Основателей?

Нет, не для этого. «Янкизм» оказался не тем вариантом жизнеустройства, ради которого человечество шло через тысячелетия борьбы и поисков. Это — тупиковый вариант. В том виде, в котором она существует сегодня, Америка не имеет будущего. Она лишает человека самого главного — глубинного измерения бытия. Ничто не служит в ней иконой, ничто не выводит на актуальную бесконечность, и потому она рано или поздно уйдет с исторической сцены.

Как это произойдет? Сейчас абсолютно невозможно это предсказать. Возможно, Господь попустит Америке несчастья, которые смирят впавший в гордыню ее народ, возможно, призовет к Себе иным способом. Его пути неисповедимы… Все серьезное, что Он нам посылает, всегда совершенно неожиданно. И оно обычно разрушает губительные для нас самих наши замыслы.

Нечто подобное мы видим в Америке уже и сейчас. Сколько усилий затратила эта страна, чтобы отгородить себя от потустороннего бытия непроницаемой стеной, а Бог взял да и проделал в этой стене сквозную дырку, через которую каждый желающий может посмотреть «туда»…