ГЛАВА III. Анархизмъ и раціонализмъ.
ГЛАВА III.
Анархизмъ и раціонализмъ.
Быть-можетъ, еще большія опасности, ч?мъ крайности абсолютнаго индивидуализма, для анархистской мысли представляетъ тотъ раціоналистическій пл?нъ, въ которомъ она находится досел?.
Что такое раціонализмъ?
Культъ отвлеченнаго разума, в?ра въ его верховное значеніе въ р?шеніи вс?хъ — равно теоретическихъ и практическихъ задачъ.
Раціонализмъ — міровоззр?ніе, которое въ единомъ мір? опыта устанавливаетъ и противополагаетъ два самостоятельныхъ и несоизм?римыхъ міра — міръ матеріальный, вещный и міръ мысли, духовный. Только посл?дній міръ намъ данъ непосредственно, второй — міръ явленiй (феноменализмъ), міровой механизмъ познается разумомъ и въ его д?ятельности получаетъ объясненіе, раціональное обоснованіе.
Однако, посягательства разума идутъ еще дал?е.
«Основнымъ принципомъ всякаго раціонализма — пишетъ проф. Лопатинъ, — является утвержденіе полнаго соотв?тствія между бытіемъ и мышленіемъ, ихъ внутренняго тождества; иначе никакъ нельзя было-бы оправдать притязанiй нашего разума познать истину вещей путемъ чисто умозрительнымъ, отвлекаясь отъ всякой данной д?йствительности; а въ этихъ притязаніяхъ самая сущность раціонализма. Но такое предположеніе всец?лаго соотв?тствія бытія и мысли въ своемъ посл?довательномъ развитіи неизб?жно приводитъ къ признанію логическаго понятія о вещахъ за всю ихъ сущность и за единственную основу всей ихъ д?йствительности. Черезъ это рацiонализмъ переходитъ въ «панлогизмъ» — ученіе о такомъ абсолютномъ понятіи, «въ которомъ никто и ни о чемъ не мыслитъ», и которое «предшествуетъ и всему познающему и всему познаваемому».
Это — раціонализмъ въ его крайнемъ философскомъ выраженіи.
Между т?мъ, раціонализмъ есть многообразное явленіе, проникающее вс? сферы челов?ческаго творчества. И потому онъ можетъ быть изсл?дуемъ въ различныхъ планахъ: какъ міросозерцаніе, какъ культурно-историческое явленіе, какъ политическая система.
Въ дальн?йшемъ изложеніи мы будемъ им?ть д?ло съ раціонализмомъ въ смысл? міросозерцанія, въ смысл? сл?пой энтузіастической в?ры въ конечное, всепоб?ждающее, творческое значеніе разума.
Раціонализмъ характеризуется прежде всего безусловнымъ отрицаніемъ опыта, традицій, историческихъ указаній. Онъ — глубокій скептикъ. Въ его глазахъ религіозныя системы, мифы, разнообразныя формы коллективнаго, народнаго творчества не им?ютъ никакой ц?ны. Все это — варварскій хламъ, рабскій страхъ или разгулъ инстинктовъ, существующій лишь до т?хъ поръ, пока къ нимъ не подошелъ съ формальной логикой раціоналистическій мудрецъ.
Но этотъ безпред?льный скептицизмъ, это безпощадное отрицаніе всего порожденнаго жизнью и опытомъ живетъ въ раціонализм? рядомъ съ страстной в?рой въ разумъ, способный собственными силами все разрушить и все построить.
Скептическій, разсудочный, анти-историческій раціонализмъ «искусственному» противопоставляетъ — «в?чное», «естественное», согласное съ «законами природы», открываемое и построяемое челов?ческимъ разумомъ. Онъ говоритъ объ естественной религіи, естественномъ прав?, естественной экономик?. Онъ создаетъ, наконецъ, «естественнаго» челов?ка — челов?ка-фикцію, безъ плоти и крови, средняго абстрактнаго челов?ка, лишеннаго какихъ бы то ни было историческихъ или національныхъ покрововъ.
Въ этомъ своеобразномъ индивидуализм?, усвоенномъ вс?ми раціоналистическими системами, не остается м?ста для живой, конкретной, оригинальной личности.
Раціонализмъ знакомъ самымъ раннимъ челов?ческимъ культурамъ. Государственная наука греческихъ софистовъ впервые говоритъ объ естественномъ среднемъ челов?к?. Платоновское государство мудрыхъ — гимнъ челов?ческому разуму. Аристотель учитъ о «среднемъ» гражданин? и «средней» доброд?тели.
Римская культура оставляетъ одинъ изъ величайшихъ памятниковъ раціоналистической мысли — систему гражданскаго права, въ абстрактныя и универсальныя формулы котораго улеглась кипучая правовая жизнь ц?лаго народа. Раціоналистами оставались римляне и въ религіи. По выраженію одного историка, римская религія — «сухая, безличная абстракція различныхъ актовъ челов?ческой жизни... Культъ — скучная юридическая сд?лка, обставленная многочисленными и трудными формальностями»...
Раннее среднев?ковье съ общиннымъ землевлад?ніемъ, феодальной эксплоатаціей, отсутствіемъ крупныхъ промышленныхъ центровъ, не могло быть благопріятнымъ для усп?ховъ раціоналистическаго мышленія. Средоточіемъ его становится городъ уже посл? трехв?ковой поб?доносной освободительной борьбы противъ феодаловъ. Первымъ «раціоналистомъ» былъ городской купецъ-авантюристъ, бандитъ, но піонеръ европейской цивилизаціи. См?лая, энергичная, свободолюбивая натура, первый путешественникъ, первый изсл?дователь чужихъ странъ, объ?зжаетъ онъ въ погон? за прибылью отдаленн?йшіе края, ареной своихъ хищническихъ подвиговъ д?лаетъ весь доступный ему міръ, изучаетъ чужіе языки и нравы, полагаетъ основаніе международному обороту.
Страница въ исторіи экономическаго развитія челов?чества, которую называютъ наибол?е трагической — эпоха первоначальнаго накопленія капитала послужила исходной точкой для пышнаго расцв?та раціонализма.
Капиталъ, ув?нчавшій походы купцовъ-авантюристовъ, дезорганизуетъ среднев?ковый ремесленный строй съ его опекой, освобождаетъ среднев?коваго челов?ка отъ путъ корпоративныхъ связей, подготовляетъ разложеніе кр?постного права. Эти глубокіе революціонные процессы, открывшіе дорогу свободной иниціатив? личности, не могли не поднять и самаго значенія ея. Идеологическія конструкціи, слагающіяся на этой почв? — религіозныя, философскія, политическія — пріобр?таютъ раціоналистическій характеръ.
Подъ знакомъ раціонализма идутъ величайшія освободительныя движенія эпохи — реформація и ренессансъ.
Ренессансъ родитъ гуманизмъ — тріумфъ личнаго начала. Гуманизмъ рветъ вс? общественныя ц?пи, разрушаетъ вс? связи. Изъ подъ обломковъ среднев?ковой коммуны — подымается челов?къ. Въ индивидуалистическомъ экстаз? ренессансъ воздвигаетъ алтари челов?ку. Красота челов?ка, права челов?ка, безграничныя возможности челов?ка — вотъ темы ренессанса, по выраженію его живописнаго историка Моннье. Подобно античному міру, ренессансъ знаетъ только одну аристократію — аристократію ума, таланта. «Боги улетаютъ — восклицаетъ Моннье — остается челов?къ!»
Итальянскій городъ былъ только предв?стникомъ мощнаго раціоналистическаго вихря. Съ стихійной быстротой перебрасывается онъ во вс? европейскіе центры, сбрасывавшіе феодальныя путы, и копившіе въ ст?нахъ своихъ сытое и просв?щенное бюргерство.
Вихрь, поднявшійся изъ ренессанса, кр?пнетъ съ усп?хами европейской техники. Тріумфы торговаго капитализма, обезземеленье крестьянъ и образованіе пролетаріата, ростъ мануфактуры, предчувствіе того разгула свободной конкурренціи, который долженъ былъ окрасить первые шаги капитализма — были событіями, укр?плявшими въ мыслившемъ и д?йствовавшемъ челов?к? в?ру въ самоц?нность челов?ческой личности, силы ея разума, безграничность ея возможностей.
Философская, историко-политическая, правовая, экономическая мысль — вс? — подъ гипнозомъ всесильнаго разума.
Въ области философской мысли всл?дъ за ученіемъ Декарта о врожденныхъ идеяхъ, Спиноза — одинъ изъ философскихъ основоположниковъ раціонализма — создаетъ ученіе о познаніи изъ чистаго разума, какъ высшемъ род? познанія, обладающемъ способностью постигать сверхчувственное, постигать то, что недоступно непосредственному опыту.
Нашимъ общимъ понятіямъ — училъ Спиноза въ своей «Этик?» — соотв?тствуютъ вещи. И раскрытіе причинной связи между вещами должно идти черезъ познаніе, черезъ изсл?дованіе отношеній между понятіями.
Куно-Фишеръ такъ характеризуетъ систему Спинозы: «Философія требуетъ уясненія cвязи вс?хъ вещей. Это уясненіе возможно лишь посредствомъ яснаго мышленія, посредствомъ чистаго разума, поэтому оно раціонально... Лишь въ законченной систем? чистаго разума, лишь въ абсолютномъ раціонализм? философія можетъ разр?шить задачу, которую она, какъ таковая, должна ставить себ?.. Раціональное познаніе требуетъ познаваемости вс?хъ вещей, всеобъемлющей и однородной связи всего познаваемаго... Оно не терпитъ нечего непознаваемаго въ природ? вещей, ничего неяснаго въ понятіяхъ о вещахъ, никакого пробела въ связи понятій... Ученіе Спинозы есть абсолютный раціонализмъ и хочетъ быть таковымъ»...
Разумъ у Спинозы — верховный властитель, какъ въ области чистаго познанія, такъ и практической жизни. Чувственный аффектъ — учитъ онъ въ глав? «Этики», посвященной «Свобод? челов?ка» — перестаетъ быть таковымъ, какъ только мы образуемъ о немъ ясную и отчетливую идею.
То же верховенство разума возглашается политической и правовой мыслью.
Памятниками ея остались — естественное право и договорная теорія государства.
Въ противоположность д?йствующему положительному праву, естественное право — вн? исторіи. Для него н?тъ — гипноза настоящаго. Его задача — построить т? идеальныя ц?ли, которымъ должно отв?чать всякое право. Источники, въ которыхъ почерпаетъ оно свой матеріалъ — всечелов?чны: это — самъ вн?историческій челов?къ, его разумная природа, его неограниченное влеченіе къ свобод?. Естественное право не хочетъ мутить эти чистые родники историческими наслоеніями; именно потому оно и естественное, а не искусственное, не историческое[8].
Гоббсъ и Локкъ, Гуго Гроцій и Спиноза, Пуффендорфъ и Кантъ, Руссо и Монтескье и за ними ц?лая плеяда политическихъ мыслителей построила идеальное «раціоналистическое государство» (Сіvitas institutiva). Въ основ? государства лежалъ договоръ. «Посл?довательное проведенiе идеи соціальнаго договора — пишетъ н?мецкій государственникъ Еллинекъ — необходимо приводить къ иде? сувереннаго индивида — источника всякой организаціи и власти». Отсюда неизб?жно вытекало положеніе, что, если творцомъ всего существующаго была суверенная вн?историческая личность, она была и верховнымъ судьей во вс?хъ вопросахъ, касающихся общественной организаціи. Если данная власть есть только результатъ свободнаго договора, то расторженіе договора есть паденіе власти, ибо ни одинъ свободный челов?къ не могъ бы согласно договорной теоріи — добровольно отказаться отъ правъ на свободу самоопред?ленія.
Подъ знаменемъ этихъ идей выступала въ восемнадцатомъ в?к? въ Англіи, Америк?, Франціи и вся революціонная публицистика. Спекуляціи отвлеченной мысли она претворила въ д?йственные лозунги. Продолжая гуманистическое движеніе ренессанса, она утверждала, что н?тъ и не можетъ быть преградъ просв?щенному челов?ческому разуму. Свободный отъ цензурнаго гнета онъ создаетъ идеальныя условія челов?ческаго общежитія. Историческій опытъ былъ взятъ подъ подозр?ніе, творчество массъ подверглось осм?янію. По удачному опред?ленію одного историка — вся исторія челов?ческой культуры подъ перомъ Вольтера могла бы принять сл?дующій видъ: до Вольтера и его раціоналистическихъ товарищей — мракъ, суев?ріе, нев?жество; съ ихъ появленіемъ — «разумъ необъяснимо и сразу вступаетъ въ свои права».
Великол?пную характеристику мыслителя этой эпохи далъ намъ Доуденъ въ портрет? одного изъ родоначальниковъ анархистскаго міровоззр?нія — Годвина: «Ни одинъ писатель не выражаетъ бол?е ясно, ч?мъ Годвинъ, индивидуализма, характеризующаго начало революціоннаго движенія въ Европ?; ни одинъ писатель не даетъ бол?е поразительнаго доказательства абсолютнаго отсутствія историческаго чувства. Челов?къ у него не представляется созданіемъ прошлаго... Насталъ какъ-бы первый день творенія. Вся вселенная должна быть переустроена на принципахъ разума, безъ вниманія къ накопившимся насл?дственнымъ тенденціямъ. Есть что-то возвышенное, трогательное и комическое въ томъ героическомъ безуміи, съ которымъ философъ въ своемъ рабочемъ кабинет? образуетъ ц?лый челов?ческій міръ»...
На раціоналистическомъ фундамент? воздвигнутъ и одинъ изъ величайшихъ памятниковъ челов?ческой мысли, бывшій политическимъ принципомъ революціи XVIII в?ка, ея соціально-политической программой: декларація правъ челов?ка и гражданина.
Конечно, сама декларація была результатомъ чрезвычайно сложныхъ и противор?чивыхъ историческихъ вліяній. Нов?йшія изсл?дованія показали, что мысль установить законодательнымъ путемъ рядъ прирожденныхъ, священныхъ, неотчуждаемыхъ правъ личности — не политическаго, a религіознаго происхожденія и восходитъ не ко времени французскихъ или американскихъ освободительныхъ движеній, а къ гораздо бол?е раннему времени — эпох? реформаціи. Французская декларація впитала въ себя множество историческихъ струй. Отсюда ея противор?чія и пестрота, за которыя ее обвиняютъ изсл?дователи, критически настроенные къ принципамъ 89 года. Но декларація зам?чательна т?мъ, что освободительные принципы, созданные задолго до нея, были претворены въ ней силой философскаго генія и темперамента ея творцовъ, въ общечелов?ческую пропов?дь, обращеніе къ міру. И не только декларація и другіе политическіе акты революціи были продуктомъ естественно-правовыхъ воззр?ній, но можно было-бы сказать, что вся революція въ ея посл?довательныхъ превращеніяхъ была грандіозной попыткой реализаціи раціоналистическихъ мечтаній.
Но если для прославленія суверенной вн?исторической личности строились многочисленные памятники, реальная, конкретная личность, наоборотъ, осталась въ жизни безъ защиты. Революціонная государственность заливала ее потоками декретовъ, ее гильотинировалъ якобинизмъ, позже гибла она на вс?хъ европейских поляхъ, защищая идеи «отвлеченнаго космополитизма» противъ «воинствующаго націонализма» вспыхнувшей реакціи.
Подъ т?мъ же раціоналистическимъ гипнозомъ жила и экономическая мысль.
Съ именемъ физіократовъ или «экономистовъ XVIII в?ка» связано представленіе не только объ опред?ленной экономической доктрин?, но и о новомъ міросозерцаніи, пришедшемъ на см?ну идеямъ стараго порядка.
В?р? въ спасительную силу положительнаго законодательства и администраціи, характеризовавшей ученіе меркантилистовъ, физіократы противопоставили глубокое уб?жденіе въ торжеств? изв?чныхъ законовъ природы надъ временными и случайными твореніями челов?ка. Соціологическія построенія Кенэ, основоположника физіократической доктрины, базируютъ на идеяхъ естественнаго права. Въ кажущемся хаос? общественныхъ явленій онъ склоненъ вид?ть строгую законом?рность — «естественный порядокъ». Законы этого порядка созданы Богомъ. Они — абсолютны, в?чны, неподвижны. Благоустроенное общежитіе должно быть построено на ихъ познаніи. Такой порядокъ, создаваемый челов?чествомъ, въ соотв?тствіи съ изв?чными принципами, Кенэ и его школа называютъ «положительнымъ порядкомъ» (Ordre positif). Этотъ порядокъ, въ отличіе отъ перваго, носитъ временный относительный характеръ и подлежитъ дальн?йшимъ усовершенствованіямъ.
Но если воззр?ніямъ Кенэ и его посл?дователей суждено было остаться, по преимуществу, отвлеченнымъ умозр?ніемъ, безъ особаго вліянія на судьбы государственной практики, классическая школа политической экономіи, въ лице Мальтуса, Смита, Рикардо и ихъ эпигоновъ въ Англіи и на континент?, сум?ла изъ отвлеченныхъ посылокъ естественнаго права сд?лать вс? практическіе выводы.
На страницахъ экономической науки появился отвлеченный «экономическій челов?къ», руководимый только своимъ «среднимъ» хозяйственнымъ эгоизмомъ. Иные стимулы его жизни просто игнорировались; полная его свобода была объявлена условіемъ всеобщей гармоніи, а свободная, нич?мъ неограниченная борьба между хозяйственными единицами возглашена естественнымъ, незыблемымъ закономъ, покушенія на который безсмысленны и безплодны. Рабочій и капиталистъ, товаръ и капиталъ, деньги и заработная плата и вс? иныя экономическія категоріи пріобр?ли въ конструкціяхъ ихъ абсолютный самодовл?ющій смыслъ. Въ погон? за логической стройностью своихъ теорій, буржуазные экономисты, а за ними и ихъ методологическіе насл?дники насильственно уродовали жизнь. Они населили ее надорганическими существами — абстрактными «эгоистами», абстрактными капиталистами, абстрактными рабочими. Все въ фантастастическихъ системахъ ихъ, д?йствовало съ неукоснительной правильностью часового механизма. Безприм?рный оптимизмъ окрасилъ ихъ построенія. Въ разгул? хищническихъ инстинктовъ, казалось имъ, они нашли ключъ къ челов?ческой гармоніи. Все ими было предусмотр?но; геній, знаніе, остроуміе соединились, чтобы выстроить по вс?мъ правиламъ раціоналистической науки, экономическіе карточные домики, которые жизнь разв?яла потомъ однимъ дуновеніемъ.
ХVІІІ-й в?къ былъ эпохой высшей напряженности рацiоналистической мысли. Никогда позже не им?ла она такого разнообразнаго и блестящаго представительства, никогда не окрашивала собой ц?лыя общественныя движенія.
Но, разум?ется, раціоналистическое мышленіе не умираетъ съ XVIIІ-ымъ в?комъ.
Въ ХІХ-омъ раціонализмъ волнуетъ философскую мысль, воплощаясь въ «панлогизм?» Гегеля, проникнутомъ в?рой въ могущество разума, полагающемъ разумъ самодовл?ющей причиной caмаго бытія. Въ этомъ ученіи не было м?ста индивидуальному «я», живой, конкретной, своеобразной личности.
Въ области политической и правовой мысли усп?хи рацiонализма сказались въ возрожденіи «естественнаго права» въ разнообразныхъ его формахъ, но уже съ рядомъ принципіальныхъ поправокъ къ конструкціямъ стараго «естественнаго права».
Наконецъ, раціоналистическія схемы во многомъ подчинили себ? и крупн?йшее изъ идеологическихъ движеній ХІХ-аго в?ка — соціалистическое.
Раціонализмъ обнаружилъ поразительную живучесть. Не было ни одной исторической эпохи, которая не знала бы его.
Но, какъ ни былъ чистъ энтузіазмъ его жрецовъ, какъ ни были прекрасны т? узоры, которые ткала челов?ческая мысль въ поискахъ совершенныхъ условій земного существованія — жизнь реальная, пестрая, неупорядоченная мыслителями жизнь, была сильн?е самой тонкой и изощренной челов?ческой логики.
Подъ ударами ея гибли системы, теоріи, законы. И гибель ихъ не могла не погружать въ пучины пессимизма ихъ недавнихъ поклонниковъ. Она будила протесты противъ идолопоклонства передъ разумомъ.
Уже въ ХVIII-мъ в?к? «эмпиристы» и во глав? ихъ Юмъ предъявили раціоналистамъ рядъ серьезныхъ возраженій. Они отвергли ихъ ученіе — о возможности раскрытія причинной связи вещей черезъ изсл?дованіе отношеній между понятіями. Они выразили недов?ріе «разуму» и на первое м?сто поставили «опытъ». Раціоналисты считали математическія науки абсолютно достов?рными; эмпиристы, прилагая къ нимъ свой опытный критерій, отвергли ихъ соотв?тствіе д?йствительности, такъ какъ математическія науки не есть науки о реальномъ бытіи. Эмпиристы перестали вид?ть въ «разум?» единый источникъ познанія. Истиннымъ познаніемъ они назвали то, которое пріобр?тается черезъ органы чувствъ.
Юмъ былъ не только философомъ, но и политическимъ мыслителемъ, и его философскія уб?жденія легли въ основу его историко-политическихъ конструкцій.
Юмъ обрушивается на «естественное право», которое въ методологическомъ смысл? было своеобразной попыткой построенія соціологіи на основаніи математическихъ принциповъ. Для Юма «естественное право» — не достов?рно. Въ его глазахъ религія, мораль, право — не абсолютныя категоріи, а продуктъ исторіи, многов?коваго жизненнаго опыта и именно это — и только это — является ихъ «оправданіемъ». Политическіе тріумфы раціонализма вызывали у Юма страстный отпоръ; скептицизмъ его въ области политики принялъ глубоко консервативную окраску.
Наибол?е яркое выраженіе этотъ консерватизмъ принялъ въ писаніяхъ блестящаго публициста Борка, давшаго полную остроумія и силы критику французской революціи. Зд?сь уже — отказъ отъ «разума», гимны опыту, р?шительное предпочтеніе неписанной конституціи англійскаго народа абстракціямъ французскихъ конституцій. Это уб?жденіе стало въ Англіи надолго общепринятымъ. Ранній Бентамизмъ былъ имъ проникнутъ.
Начало XIX в?ка было временемъ единодушнаго и общаго протеста противъ «духа XVIII в?ка», «принциповъ 1789 года», противъ всего насл?дства просв?тительной эпохи. Процессъ реакціи противъ раціонализма отличался чрезвычайной сложностью. Разнородныя, противор?чивыя, даже враждебныя силы объединились, чтобы громить позиціи раціонализма.
Временными союзниками оказались: крайніе реакціонеры — фанатики, изув?ры католицизма, позитивисты, отвергшіе метафизическую политику, романтики, «историки» и пр.
Наибол?е р?шительныя формы походъ этотъ принялъ въ той стран?, гд? наибол?е полно цв?ла и раціоналистическая мысль — во Франціи.
Философская реакція, во глав? съ Ройе-Колларомъ, безбоязненно см?шавъ философію съ политикой, отвергла претензіи во всемъ сомн?вающагося «разума» и стала искать твердынь, которыхъ бы онъ не могъ коснуться.
Бол?е глубокой была реакція теологическая. Ея вождями были — Бональдъ и особенно Жозефъ де-Местръ, канонизированные современнымъ нео-монархическимъ движеніемъ во Франціи.
Ученіе де-Местра — пламенный, фанатическій протестъ противъ свободы челов?ка.
Въ міре господствуетъ порядокъ, установленный провид?ніемъ. Челов?къ — самъ по себ? — ничтоженъ, сосудъ страстей и похоти. Гордыня его должна быть сломлена, сомн?ніямъ его н?тъ м?ста. Челов?къ можетъ видоизм?нять существующее, но онъ безсиленъ создать новое. Его попытки построить «конституцію» изъ разума — безсмысленны. Конституція не можетъ быть придумана, т?мъ бол?е для несуществующаго челов?ка, челов?ка «вообще». Конституція, — общественный порядокъ диктуется волей провид?нія; имъ управляетъ Божественный промыселъ. И въ основ? вс?хъ челов?ческихъ учрежденій должно лежать религіозное начало. Идеальное государство — теократія, въ которой неограниченное распоряженіе судьбами всего челов?чества вв?ряется пап?. Папизмъ поглощаетъ св?тское начало; св?тское государство растворяется въ церкви. Поскольку эта власть установлена богомъ, она ограничена; въ ея отношеніяхъ къ людямъ она — безапеляціонна. И хотя папская власть стремится къ тому, чтобы быть мягкой и кроткой, но челов?къ долженъ чувствовать надъ собой авторитетъ непогр?шимой и нетерпимой власти. Де-Местръ одобряетъ инквизицію; для вразумленія челов?ка онъ зоветъ палача.
Это теократическое изув?рство, хотя и антиподъ раціонализму, но близко ему въ одномъ — методологическомъ смысл?. Подобно раціонализму, обратившему все прошлое и всю исторію въ ничто, Де-Местръ въ результат? своихъ абсолютистскихъ построеній приходитъ также къ мертвящимъ абстракціямъ. Въ чемъ ихъ опора? Въ способности разума — построить совершенный, теократическій порядокъ.
Яркимъ и могучимъ врагомъ раціонализма былъ романтизмъ.
И въ романтизм? звучитъ, какъ будто, аристократическая нота, но этотъ аристократизмъ — аристократизмъ не рожденія, не привилегій, но сильной личности, дошедшей до глубокаго, живого самосознанія, вдругъ поднявшейся на небывалую дотол? высоту.
Романтизмъ есть прежде всего реакція противъ «классицизма».
Превосходную характеристику обоихъ теченій въ ихъ взаимоотношеніи находимъ мы въ этюд? Жуссена — «Бергсонизмъ и романтизмъ».
«Классическій духъ — пишетъ Жуссенъ — превозноситъ абстрактное знаніе въ ущербъ интуитивнаго знанія. Онъ стремится всец?ло подчинить волю и чувства разуму. Въ литератур? и философіи онъ всец?ло пребываетъ въ области представленія, движется въ мір? понятій. Романтическій духъ, напротивъ защищаетъ, первенство интуиціи надъ понятіемъ, отстаиваетъ права инстинкта и чувства, подчиняетъ познаніе вол?».
Классическая эстетика утверждаетъ, что произведенія должны строиться по заран?е созданнымъ законамъ и теоріямъ. Романтическая эстетика объявляетъ творчество свободнымъ. Теорія не порождаетъ вдохновенія и правила выводятся изъ вещи, а не обратно. Чрезм?рное сл?дованіе правиламъ можетъ убить индивидуальность, геній, т.-е. единственно драгоц?нное въ творчеств?.
То-же — въ философіи и политик?.
Протестуя противъ разсудочности классицизма, его апріоризма, его склонности къ схоластик?, романтизмъ отрицаетъ абсолютныя истины, отрицаетъ общезначимость объективныхъ законовъ, оставляетъ широкое м?сто произволу, фантазіи.
Романтизмъ это — разгулъ субъективизма; это — подлинный культъ личности, челов?ческаго «я». Онъ освобождаетъ индивидуальность отъ ковъ автоматизма, отъ того деспотическаго подчиненія готовымъ общимъ правиламъ, которыя несъ съ собой раціонализмъ.
Романтизмъ поб?ждалъ своимъ чутьемъ жизни, презр?ніемъ къ кодексамъ, новымъ пониманіемъ челов?ка, освобожденіемъ и оправданіемъ, которыя онъ несъ его прошлому и настоящему, его страстямъ и паденіямъ, всему, на чемъ лежала творческая печать челов?ка. И въ план? соціальной мысли онъ породилъ чудесную плеяду утопистовъ, которые, волнуемые любовью къ челов?ку, впервые разверзли предъ глазами современниковъ общественныя н?дра и первые предложили несовершенные, непрактичные, но полные одушевленія проекты освобожденія угнетеннаго челов?ка[9].
Особенно пышный цв?тъ далъ романтизмъ въ Германіи. Философы Шеллингъ и Шлейермахеръ, публицисты, критики, братья Шлегели, поэтъ Новалисъ — вотъ наибол?е значительныя имена романтической эпохи. И въ этомъ б?гломъ перечн? именъ намъ сл?дуетъ особенно отм?тить Шлейермахеровскія «Р?чи о религіи». Зд?сь впервые, предвосхищая основные мотивы современнаго философствованія Бергсона, Шлейермахеръ говорить объ особомъ, отличномъ отъ научнаго, способ? познанія, объ «эмоціональномъ знаніи», не отрывающемъ познающаго отъ реальности, а сливающемъ въ самомъ переживаніи и познающаго и познаваемое. Другая, не меньшая заслуга Шлейермахера заключается въ его зам?чательномъ ученіи о личности, — живой, конкретной, своеобразной.
Если оставить въ сторон? религіозный пафосъ, окрашивавшій вс? построенія Шлейермахера, нельзя его антираціонализмъ не назвать самымъ яркимъ предшественникомъ Штирнеріанства. А еще позже боевой кличъ посл?дняго — культъ сильной, непреоборимой личности, личности — м?рила вс?хъ ц?нностей, съ несравненной силой и блескомъ зазвен?лъ въ романтическомъ вдохновеніи Ницше[10].
Мой б?глый обзоръ противниковъ рационализма былъ бы неполонъ, если бы я хотя въ двухъ словахъ не указалъ еще на одно ученіе, въ свое время сыгравшее весьма значительную роль въ общемъ умственномъ процесс? XIX в?ка. Это ученіе — «историческая школа» въ юриспруденціи, въ политической экономіи. Историческая школа объявила войну политической метафизик?; «разуму личности» противопоставила она «духъ народа», историческій фактъ объявила посл?дней инстанціей въ р?шеніи вс?хъ волнующихъ вопросовъ. Бол?е ч?мъ полув?ковое владычество исторической школы дало, однако, печальные результаты: оно оправдало безпринципность, полное пренебреженіе теоріей, защищало консерватизмъ и выродилось въ безплодное коллекціонированіе фактовъ.
И раціонализмъ могъ считать себя въ полной безопасности, пока возраженія, предъявлявшіяся ему, осложнялись политическимъ испов?даніемъ, окутывались мистическимъ туманомъ, или строились на «позитивной», «научной» почв?...
Бунтующему разуму съ его грандіозными об?щаніями челов?честву не могли быть страшны ни политиканствующій католицизмъ съ изув?рской догмой искупленія, ни пл?нительный своей чувствительностью романтизмъ съ его еще тогда неясными мечтаніями, ни скептическій историзмъ, не ушедшій дал?е плоской бухгалтеріи, ни феодальный анархизмъ во вкус? Ницше...
Раціонализмъ оставался господствующимъ принципомъ философско-политической мысли, ибо для своего времени онъ былъ единственно возможной и жизненной теоріей прогресса.
Но великія завоеванія разума наполнили живой міръ фантомами — величественными, ясными, но холодными, какъ геометрическіе сады Ленотра. И реальному живому челов?ку стало душно среди порожденныхъ имъ миражей. Не интересы стали управлять людьми, а лишь бол?е или мен?е в?рныя представленія, которыя о нихъ сложились. Представленіе стало надъ волей; во власти его оказался самый челов?къ. Призраку подчинилась личность и ея свобода стала отвлеченной.
И для реальной личности есть безвыходный трагизмъ въ томъ, что призраки, давившіе ее, утверждались вдохновеніемъ наибол?е выдающихся и мощныхъ индивидуальностей. Освободительныя стремленія генія готовили новые ковы дальн?йшему развитію личности. Это, конечно, надо понимать не въ смысл? посл?довательнаго суженія творческаго кругозора отд?льной индивидуальности, но въ смысл? принудительнаго подчиненія ея призракамъ, созданнымъ ран?е другими и зафиксированнымъ признаніемъ другихъ.
Челов?ку раціоналистической мысли принадлежитъ великое прошлое. Культъ разума им?лъ свои героическія эпохи. Обративъ міръ въ обширную лабораторію, онъ создалъ научные методы, принесъ великія открытія, построилъ современную цивилизацію. Но онъ былъ безсиленъ проникнуть въ тайны міра. Съ вн?шнимъ освобожденіемъ онъ несъ внутреннее рабство — рабство отъ законовъ, рабство отъ теорій, отъ необходимости, необходимости т?хъ представленій, которыя породилъ онъ самъ. Об?щая жизнь, онъ близилъ смерть. Не мало раціоналистическихъ тумановъ было разв?яно жизнью, но гибель иллюзій каждый разъ несла отчаяніе жертвамъ самообмана.
Нашему времени — съ его гигантскими техническими средствами, глубокими общественными антагонизмами, напряженнымъ и страстнымъ самосознаніемъ — суждено было поколебать в?ру во всемогущество разума. Оно — во всеоружіи огромнаго опыта — отбросило ковы феноменализма, вернулось къ «реальной д?йствительности», возгласило торжество воли надъ разумомъ.
И въ этомъ новомъ челов?ческомъ устремленіи открылись возможности творческаго преодол?нія міра — необходимости.
Въ конц? ХІХ-го в?ка, почти одновременно на св?тъ явились дв? системы, ярко окрашенныя антиинтеллектуализмомъ.
Одна — принадлежитъ интуитивной философіи, прагматистамъ и особенно Бергсону. Она есть — наибол?е глубокое и категорическое отверженіе ложныхъ претензій «разума».
Другая — принадлежитъ пролетаріату. Это — философія классовой борьбы, выросшая непосредственно изъ жизни и, подобно первой, возглашающая приматъ «воли» надъ «разумомъ».
Въ основаніи об?ихъ системъ лежитъ признаніе автономіи конкретной личности.
Антираціонализмъ или антиинтеллектуализмъ утверждаетъ пріоритетъ инстинкта надъ разумомъ. За посл?днимъ онъ признаетъ инструментальное, то-есть вспомогательное значеніе. Вопреки идеализму, полагающему для насъ непосредственную данность духовнаго міра, онъ склоненъ утверждать, что разумъ для насъ не им?етъ первоначальнаго значенія. Онъ возникаетъ на определенной ступени общаго мірового развитія. И тогда мы начинаемъ разд?лять — физическое и психическое.
Такъ интеллектъ наряду съ инстинктомъ объявляется только однимъ изъ «направленій» жизненнаго процесса, органомъ нашего приспособленія къ жизни.
При этомъ интеллектъ, характеризующійся, по словамъ Бергсона, «природнымъ непониманіемъ жизни» является только орудіемъ челов?ка въ разнообразныхъ формахъ его борьбы за существованіе; его собственная природа ограничена: онъ не постигаетъ самой сущности д?йствительности, «бытіе» для него есть «явленіе». Онъ группируетъ «явленія», отбираетъ, устанавливаетъ ихъ общія свойства, классифицируетъ, создаетъ общія понятія. Но посл?днія не совпадаютъ съ самой д?йствительностью, а являются лишь символами ея. Разсудочное знаніе, искусственно расчленяетъ жизнь, разрываетъ ея слитный, нед?лимый, никогда не повторяющійся потокъ и стремится представить непрерывную посл?довательность событій, какъ сосуществованіе отд?льныхъ вещей[11].
Но въ живой д?йствительности н?тъ ничего неподвижнаго; она — алогична, она — «непрестанное становленіе», «абсолютная длительность», она — свободная «творческая эволюція».
Познаніе подлинной сущности предмета, предмета въ ц?ломъ, а не отд?льныхъ частей его или механической ихъ суммы — возможно только при помощи особаго источника знанія — «интуиціи». «Интуиція — опред?ляетъ Бергсонъ — есть особый родъ интеллектуальной симпатіи, путемъ которой познающій переносится внутрь предмета, чтобы слиться съ т?мъ, что есть въ немъ единственнаго и, сл?довательно, невыразимаго». («Введеніе въ метафизику»).
Анализъ, разсудочное знаніе «умножаютъ точки зр?нія», «разнообразятъ символы», но они безсильны постичь самое бытіе; интуиція — есть полное сліяніе съ нимъ. Интуиція — всюду, гд? есть жизнь, ибо интуиція и есть самосознаніе жизни. И челов?къ, сливающійся въ своемъ самосознаніи съ жизнью — становится творчески свободнымъ.
Разум?ется, Бергсонъ въ своемъ пониманіи свободы далекъ отъ совершеннаго отрицанія детерминистической аргументами. Онъ признаетъ и физическую и психическую причинности. Но онъ признаетъ обусловленность только частныхъ проявленій нашего «я», его отд?льныхъ актовъ. «Я» въ его ц?ломъ — живое, подвижное нед?лимое, невыразимое въ символахъ — свободно, какъ свободна жизнь вообще, какъ творческій порывъ, а не одно изъ частныхъ ея проявленій.
Челов?къ и акты его свободны, когда они являются ц?льнымъ и полнымъ выраженіемъ его индивидуальности, когда въ нихъ говоритъ только ему присущее своеобразіе.
Свобода челов?ка есть, такимъ образомъ ,свобода его творческихъ актовъ и разсудочное знаніе безсильно постичь ихъ природу. Для установленія причинности оно должно разлагать природу на составныя части; эти части — мертвы и обусловлены. Но живой синтезъ частей всегда свободенъ и къ нему неприм?нимы раціоналистическіе выводы науки. Понятія жизни и причинности лежатъ въ различныхъ планахъ. Жизнь — потокъ, не знающій причинности, не допускающій предвид?нія и утверждающій свободу.
Такъ интуитивная философія утверждаетъ первенство жизни передъ научнымъ изображеніемъ ея или философскимъ размышленіемъ о ней. Сознаніе, наука, ея законы рождаются въ жизни и изъ жизни. Они — моменты въ ней, обусловленные практическими нуждами. Въ научныхъ терминахъ мы можемъ характеризовать ея отдельные эпизоды, но въ ц?ломъ она — невыразима.
Эту первоначальность жизни, подчиняющую себ? вс? наши раціоналистическія и механическія представленія о ней, когда-то великол?пно выразилъ нашъ Герценъ: «Неподвижная стоячесть противна духу жизни... Въ безпрерывномъ движеніи всего живого, въ повсюдныхъ перем?нахъ, природа обновляется, живетъ, ими она в?чно молода. Оттого каждый историческій мигъ полонъ, замкнутъ по своему... Оттого каждый періодъ новъ, св?жъ, исполненъ своихъ надеждъ, самъ въ себ? носитъ свое благо и свою скорбь...»
Вотъ — мысли, отв?чающія анархическому чувству, строящія свободу челов?ка не на сомнительномъ фундамент? неизб?жно одностороннихъ и схоластическихъ теорій, но на пробужденіи въ насъ присущаго намъ инстинкта свободы. Вотъ — философія, которая сказала «да» тому еще смутно сознаваемому, но уже повсюду зарождающемуся, повсюду бьющемуся чувству, которое радостно и ув?ренно говоритъ намъ, что мы д?йствительно свободны лишь тогда, когда выявляемъ себя во весь нашъ ростъ, когда д?йствія наши, по выраженію Бергсона, «выражаютъ нашу личность, пріобр?таютъ съ ней то неопред?ленное сходство, которое встр?чается между творцомъ и твореніемъ». («Непосредственныя данныя сознанія).
Если въ план? отвлеченной мысли сильн?йшій ударъ раціонализму въ наши дни былъ нанесенъ философіей Бергсона, то въ план? д?йственномъ самымъ страшнымъ его врагомъ сталъ — синдикализмъ, сбросившій догматическія путы партій и программъ и отъ символики представительства перешедшій къ самостоятельному творчеству.
Въ опред?леніи и характеристик? революціоннаго синдикализма надлежитъ быть осторожнымъ.
Чтобы правильно понять его природу, необходимо ясно представлять себ? глубокую разницу между синдикализмомъ, какъ формой рабочаго движенія, им?ющей классовую пролетарскую организацію, и синдикализмомъ, какъ «новой школой» въ соціализм?, «неомарксизмомъ», какъ теоретическимъ міросозерцаніемъ, выросшимъ на почв? критическаго истолкованія рабочаго синдикализма.
Это — два разныхъ міра, живущихъ самостоятельной жизнью, на что, однако, изсл?дователями и критиками синдикализма и досел? не обращается достаточно вниманія[12].
Сейчасъ насъ интересуетъ именно «пролетарскій синдикализмъ».
Его развитіе нам?тило сл?дующіе основные принципы: а) приматъ движенія передъ идеологіей, в) свободу творческаго самоутвержденія класса, с) автономію личности въ классовой организаціи.
Вс? построенія марксизма покоились на уб?жденіи въ возможности познанія общихъ — абстрактныхъ законовъ общественнаго развитія и, сл?довательно, возможности соціологическаго прогноза.
Синдикализмъ, по самой природ? своей, есть полный отказъ отъ какихъ бы то ни было соціологическихъ рецептовъ. Синдикализмъ есть непрестанное текучее творчество, не замыкающееся въ рамки абсолютной теоріи или предопред?леннаго метода. Синдикализмъ — движеніе, которое стимулы, опред?ляющіе его дальн?йшее развитіе, диктующіе ему направленіе, ищетъ и находитъ въ самомъ себ?. Не теорія подчиняетъ движеніе, но въ движеніи родятся и гибнутъ теоріи.
Синдикализмъ есть процессъ непрестаннаго раскрытія пролетарскаго самосознанія. Не навязывая примыкающимъ къ нему неизм?нныхъ лозунговъ, онъ оставляетъ имъ такое же широкое поле для свободнаго положительнаго творчества, какъ и для свободной разрушительной критики. Онъ не знаетъ т?хъ непререкаемыхъ «verba magistri», которыми клянутся хотя-бы пролетарскія политическія партіи. Въ посл?днихъ — партійный катехизисъ, заран?е отв?чающій на вс? могущіе возникнуть у правов?рнаго вопросы, въ синдикализме бьется буйная радость жизни, готовая во всеоружіи встр?тить любой вопросъ, но не заковывающая себя въ неуклюжіе догматическіе досп?хи. Въ политической партіи пролетарій — исполнитель, связанный партійными условностями, расчетами, интригами; въ синдикализме онъ — творецъ, у котораго никто не оспоритъ его воли.
Самый уязвимый пунктъ «ортодоксальнаго» марксизма — вопіющее противор?чіе между «революціонностью» его «конечной ц?ли» и мирнымъ, реформистскимъ характеромъ его «движенія», между суровымъ требованіемъ непримиримой «классовой борьбы» и практическимъ подчиненіемъ ея парламентской политик? партіи.
Въ синдикализм? н?тъ и не можетъ быть этого мучительнаго, опорочивающаго основной смыслъ движенія — раскола. Въ синдикализм? все преломляется въ самой пролетарской сред? — среди производителей; движеніе и ц?ль — слиты воедино, ибо они одной природы; «движеніе» такъ-же революціонно, какъ и «ц?ль». Ц?ль — разрушеніе современнаго классового общества, съ его системой наемнаго труда, средства — диктуются духомъ классовой нетерпимости ко вс?мъ формамъ государственно-капиталистическаго паразитизма. Такъ, конечная ц?ль синдикализма является д?йственнымъ лозунгомъ и каждаго отд?льнаго момента въ его движеніи.
Будущее въ глазахъ синдикализма — продуктъ творчества, сложнаго, не поддающагося учету, процесса, модифицируемаго разнообразными привходящими факторами, иногда радикально м?няющими среду, въ которой протекаетъ самое творчество. Знать это будущее, какъ знаютъ его правов?рные усвоители партійныхъ манифестовъ, невозможно. Подъ реалистической, якобы, оболочкой партійной и парламентской мудрости реформизма, кроется, наоборотъ, самый безпред?льный утопизмъ, в?ра въ возможность путемъ словесныхъ уб?жденій и частичныхъ экспериментовъ — опрокинуть сложную, глубоко вросшую и въ нашу психику, систему.
Но можно желать изм?нить настоящее и строить будущее, согласно вол? производителя, той вол?, которая отливается непосредственно въ реальныхъ, жизненныхъ формахъ его объединенія — его классовыхъ организаціяхъ.
Воля пролетаріата, его классовое сознаніе, творческія его способности, степень его культурной подготовки, личная его мощь — иниціатива, героизмъ, сознаніе отв?тственности — вотъ революціонные факторы исторіи!
Воля производителя, творца — вотъ духовный центръ пролетарскаго движенія.
Синдикатъ, поэтому, долженъ стать ареной самаго широкаго, всесторонняго развитія личности. Членъ синдиката не поступается своими религіозными, философскими, научными, политическими уб?жденіями. Они — свободны. По м?ткому выраженію одного изъ пропагандистовъ синдикализма, синдикатъ есть «постоянно изм?няющееся продолженіе индивидуальностей, образующихъ его. Онъ отливается по типу умственныхъ запросовъ его членовъ».
Воля производителя, этотъ, какъ мы сказали, духовный центръ движенія, не есть ни выдумка идеолога, ни н?что произвольно самозарождающееся. Воля эта есть — «объективный фактъ», продуктъ опред?ленныхъ техно-экономическихъ условій.
Синдикализмъ есть плодъ того разслоенія, которое им?етъ м?сто въ пролетаріат? подъ вліяніемъ техническаго прогресса и повышенныхъ требованій къ самому рабочему.
Ортодоксальный марксизмъ въ своихъ построеніяхъ опирался на первоначальную капиталистическую фабрику съ деспеціализованнымъ рабочимъ — чернорабочимъ, низведеннымъ до роли простого «орудія производства». Фабрика была своеобразнымъ микрокосмомъ, въ которомъ воля непосредственнаго производителя была подчинена вол? хозяина, контролирующаго органа и гд? отъ рабочаго — по общему правилу — требовалось не сознательная иниціатива, a сл?пое подчиненіе.
Синдикализмъ соотв?тствуетъ новой стадіи въ развитіи капитализма. Къ современному рабочему, благодаря повышеннымъ техническимъ условіямъ производства, предъявляется требованіе интеллигентности. Интеллектуализація труда повсюду идетъ быстрыми шагами. Чернорабочій уступаетъ м?сто квалифицированному и экстраквалифицированному рабочему, какъ отсталые технически броненосцы должны были въ наше время уступить м?сто дредноутамъ и сверхдредноутамъ.
Современный рабочій долженъ быть активенъ, сознателенъ, обладать иниціативой, обнаруживать гибкость и быстроту въ р?шеніи предлагаемыхъ ему техническихъ проблемъ. Наряду съ прогрессомъ техники современнаго рабочаго воспитываетъ ростъ классового самосознанія. Эра рабочаго автоматизма кончена.
Современная мастерская должна сочетать — самостоятельнаго работника съ сознательнымъ подчиненіемъ коллективной дисциплин?, требуемой самой природой коллективнаго труда.
Посл? сказаннаго — ясно, какъ неправильны указанія отд?льныхъ критиковъ синдикализма на то, что если онъ насл?довалъ что-либо въ марксизм?, то только утопическіе элементы. Подобное указаніе только и возможно при см?шеніи синдикализма «пролетарскаго» съ мифологическими концепціями Сореля[13].
Пролетарскій синдикализмъ въ самой основ? своей исключаетъ «утопическое».
Въ центр? синдикальнаго движенія — личность, единственная подлинная реальность соціальнаго міра. Личности объединяются по признаку, характеризующему положеніе ихъ въ производственномъ процесс?, въ опред?ленныхъ м?стныхъ и профессіональныхъ группахъ, именуемыхъ синдикатами. Объединеніе это ставитъ себ? совершенно опред?ленныя реальныя ц?ли: защиту жизненныхъ, экономическихъ интересовъ своихъ членовъ. Синдикатъ есть средство, орудіе въ рукахъ образующихъ его рабочихъ — не бол?е. Совокупность синдикатовъ представляетъ — организацію «класса», «пролетарскую организацію». Классъ, какъ таковой, есть, конечно, соціологическая абстракція; въ мір? вещей — онъ искусственная группировка въ ц?ляхъ самозащиты опред?ленной совокупности индивидуальностей. Когда мы говоримъ о «вол?», «психологіи», «политик?» класса — то, очевидно, им?емъ въ виду не какую-либо вн? личностей, самостоятельно живущую субстанцію, но совокупность лицъ, связанныхъ однороднымъ положеніемъ въ производств?, потребностью въ защит? однородныхъ интересовъ и вытекающей отсюда необходимостью однородныхъ актовъ. Поэтому, поскольку личности, образующія классъ, удовлетворяютъ свои индивидуальные запросы, свою личную волю, они совершаютъ акты, ц?ликомъ относящіеся къ области индивидуальной психологіи и индивидуальнаго д?йствія, поскольку они выступаютъ солидарно, въ ц?ляхъ защиты н?котораго, общаго имъ вс?мъ интереса, выступаютъ не какъ люди, но, какъ пролетаріи, они совершаютъ акты, относящіеся къ области классовой психологіи и классового д?йствія. Одно лицо своими индивидуальными д?йствіями, разум?ется, не осуществляетъ ничего классоваго, хотя оно и можетъ не только угадать, но и твердо знать линію будущаго поведенія со стороны своихъ товарищей по положенію въ производств?, а, сл?довательно, и класса. Предположить, что отд?льная индивидуальность несетъ въ себ? н?что «классовое», значило бы признать существованіе н?которыхъ «среднихъ», абстрактныхъ индивидовъ, и о невозможности этого мы уже довольно говорили. Но личность можетъ выступать и какъ членъ класса, когда она выступаетъ, какъ членъ совокупности, защищая осознанные интересы совокупности.
Поэтому, и классъ не есть н?что, стоящее надъ личностью, подчиненное стихійнымъ законом?рностямъ, но орудіе ея защиты въ строго опред?ленномъ, экономическомъ план?. И «политика» класса обусловливается не заран?е созданной «теоріей», но непосредственными требованіями реальныхъ личностей, прим?нительно къ данному моменту.
Одинъ изъ наибол?е выдающихся практическихъ д?ятелей синдикализма сл?дующимъ образомъ характеризуетъ общій планъ синдикальной организаціи: «Зд?сь (Всеобщая конфедерація труда) есть объединеніе и н?тъ централизаціи; отсюда исходитъ импульсъ, но не руководительство. Везд? федеративный принципъ: на каждой ступени, каждая единица организаціи самостоятельна — индивидъ, синдикатъ, федерація или биржа труда... Толчокъ къ д?йствію не дается сверху, онъ исходитъ изъ любой точки и вибрація передается, все расширяясь, на всю массу конфедераціи».
Отказъ синдикализма отъ раціонализма, науки и научнаго прогноза, въ качеств? руководителей его жизненной политики, отказъ отъ демократіи и парламентаризма, какъ господства идеологовъ — есть прежде всего продуктъ «массовой психологіи», весьма неблагосклонной къ утопизму.
Ничего утопическаго, д?йствительно, не заключаютъ ни проникающій синдикализмъ «индивидуализмъ», ни «насиліе», какъ методъ классовой борьбы.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.