Плоха ли самореализация?

Плоха ли самореализация?

Суждения об этой новой форме любовных отношений сильно разнятся между собой. То, что одним кажется триумфом свободы, высшей ступенью «позитивного индивидуализма», другим представляется страшным явлением. Консервативный итальянский философ Умберто Галимберти нисколько не рад. В притязании на самореализацию через любовь он видит лишь недостойную жалость к себе и злоупотребление: «Пространство, в котором “я” может проявлять себя в неограниченной полноте, превратилось в публичную арену радикального индивидуализма, где мужчины и женщины ищут в партнерах свое собственное “я”. В отношениях они меньше всего стремятся к установлению связи с другим человеком. Их больше интересует с помощью отношений развернуть и развить собственное “я”. Это своего рода самоутешение, каковое не может найти иного выражения в нашем обществе, где идентичность каждого определяется исключительно его способностью функционально утвердиться в системе. По причине таких взаимодействий любовь в наше время становится незаменимой для самореализации, но сама любовь сейчас возможна так мало, как никогда раньше. В любовных отношениях ищут не другого, а возможность самореализации за счет другого. Ты станешь средством для моего Я» (98). В качестве средства лечения этого эгоистического культа Галимберти предлагает религиозное самоочищение. С лаустеровской самоуверенностью он заявляет: «Вожделение трансцендентально» (99).

Но не только консерваторы и клерикалы обрушиваются на новую любовь индивидов, ищущих максимальной самореализации. Американский философ Гарри Франкфурт из Принстонского университета обнаруживает, например, такое же недовольство, как и Галимбер-ти. Франкфурту тоже видится любовь без эгоизма, без направленности на собственную личность, без корыстных намерений. Франкфурт дает поистине исключительное определение любви: «Любовь — это прежде всего незаинтересованная забота о существовании того, кого любишь, забота о том, что для него хорошо. Любящий желает, чтобы любимый преуспевал во всем и ни в чем не чувствовал ущерба. Любящий не должен добиваться каких-то других целей за счет любимого. Для любящего важна только и исключительно сама по себе ситуация, в которой находится любимый, независимо от того, как эта ситуация связана с другими вещами» (100).

Такая любовь, какую рисует нам Франкфурт, возможна, пожалуй, между родителями и детьми. Но уважаемый принстонский профессор и сам сомневается, что такой прототип любви годится для половой любви. Для решения проблемы Франкфурт предлагает артистический кульбит. Если его определение не годится для любви между мужчиной и женщиной, то и отношения, которые развертываются между ними под видом романтической любви, в действительности тоже не любовь: «Прежде всего отношения, которые по своей сути являются романтическими или половыми, не являются, по моему употреблению терминов, аутентичной или объясняющей парадигмой любви. Отношения такого рода, как правило, связаны с целым рядом раздражающих элементов, которые не соответствуют сущностной природе любви как свободной от личной заинтересованности заботы; эти отношения настолько запутанны, что вообще трудно понять, что при них происходит» (101).

Так проблема, конечно, решается сразу! Если кого-то раздражает то, что происходит между мужчиной и женщиной, то надо просто и без затей сказать, что это не относится к «сущностной природе любви». Однако эта «сущностная природа» есть лишь персональное убеждение мистера Франкфурта. То, что любовь фактически должна быть «тождеством отдачи и личного интереса», милая идея, очень близкая идеалу ранних романтиков. Однако в реальной любви случается пламенная страсть, которая ничего не знает о таком тождестве. Все обстоит не так, что «видимость конфликта между преследованием собственных интересов и самоотверженной отдачей рассеивается в столкновении с интересами другого, и тогда мы видим, что интересы любящего человека служат исключительно его самоотверженности» (102).

Не надо быть последователем жуткой теории эгоизма Майкла Гизелина («Поскреби альтруиста, и из царапины потечет лицемерие»), чтобы понять, что тождество отдачи и собственного интереса в теории Франкфурта не может быть ни нормой, ни длительным состоянием в любовных отношениях. В счастливые моменты такое может случаться, но не изо дня вдень и не в регулярно повторяющихся ситуациях. Реальная проблема половых любовных отношений, напротив, заключается в том, что напряжение между эгоизмом и самоотдачей невозможно устранить, его надо выдержать. Вероятно, это именно то, что придает любви свойство натянутой струны.

Большая часть разводов в современном обществе обусловлена как раз разрывом между эгоистическими интересами и самоотдачей. Вечное колебание между тем и другим вместо устойчивого слияния. Современная романтика не является больше безусловным и длительным слиянием личного и чужого интереса, скорее она — непрекращающееся приключение, волнующий поиск (нового) понимания.

Нелегко удовлетвориться таким положением. Может быть, именно по этой причине так склонны к преувеличениям критики идеи эгоистической самореализации в любви. Они пугают нас бумажным тигром, если полагают, что современный человек ищет смысл жизни исключительно в любви. Галимберти, например, пишет: «Противовесом реалий общества, в котором никто не может позволить себе роскоши быть самим собой, потому что целиком и полностью зависит от аппарата власти и руководства и воспринимает отчужденность жизни, может стать только любовь как убежище для подавленного рассудка» (103).

Ничто, правда, не соответствует слухам о том, что мы ищем смысл жизни только в любви. Неужели сегодня никому не позволено быть самим собой? Это действительно так? Было ли лучше раньше? Мог ли мой дед в большей степени, чем сегодня, быть самим собой при кайзере, при Веймарской республике или в Третьем Рейхе? Это выглядит так же нелепо, как представления ранних романтиков (и сегодняшней романтической социологии) о том, что в традиционных обществах жизнь была более упорядоченной. И что это за «аппарат власти», который предписывает людям, как им жить? Этими словами автор, вероятно, определяет сталинизм, а не жизнь в западном мире 2009 года. И последнее: кто сегодня воспринимает свою жизнь как отчужденную? Такая идея характерна для очень консервативных критиков идеологии, таких, как Эрих Фромм и Теодор В. Адорно. Этот взгляд соответствует самым твердолобым легендам современной социологии, согласно которым люди сегодня чувствуют себя отчужденными, так как это следует из левых теорий относительно устройства современного мира труда. Но кто может страдать от потерь, понесенных десятилетия, если не столетия назад? Точкой отсчета потерь и приобретений человека является его личная биография, а не далекое прошлое. Конечно, люди страдают оттого, что утраченными или оттесненными оказываются ценности, дававшие в детстве точку опоры. «Отчуждение» же должно проявляться совершенно по-другому. Нам в таком случае надо было страдать по поводу нашего отрыва от природы, вместо того чтобы радоваться центральному отоплению. Нам стоило бы проклясть современную технику и снова стать бедными крестьянами, живущими тяжким неблагодарным трудом. Такое обилие природной романтики нас просто подавит. На самом деле нам достаточно остатков природы в городских парках. Реально возвращения во времена, предшествовавшие «отчуждению», не желает почти никто.

То, что так беспомощно хочет выразить Галимберти, можно сказать иными словами. Суть заключается в том, что процесс «индивидуализации» дает человеку не только хорошее. Индивидуализация, конечно, прекрасна, так как благодаря ей мы сегодня наслаждаемся беспримерной свободой. Ни одно из прежних поколений не имело столько времени для занятий любимыми делами. Естественно, индивидуализация чревата опасностью проявлений эгоизма, себялюбия, грозит одиночеством и асоциальным поведением. Нет поэтому ничего удивительного в том, что многие социологи видят в индивидуализации сегодняшнего благополучного человека не только благоприятный шанс, но и риск для любовных отношений. То есть браки заключаются с целью самореализации, и с целью самореализации они расторгаются. Индивидуализация — их важнейший мотив и одновременно их самый опасный подводный камень. Человек ищет другого человека, чтобы быть самим собой, и расстается с этим же человеком, чтобы самим собой остаться. Этот диагноз нельзя не признать хотя бы отчасти верным. Но он и в самом деле верен лишь отчасти. Игра в ожидания и в ожидания ожиданий в современном мире очень сложна. Она станет более понятной, если мы соединим понятие индивидуализации с другим понятием: «обратная связь».