18. ЛОГИЧЕСКАЯ ПРОТИВОРЕЧИВОСТb ТЕРМИНОВ ЭСХИЛОВСКОГО МИРООЩУЩЕНИЯ И МУЗЫКАЛbНАЯ ЕГО СТРОЙНОСТb

18. ЛОГИЧЕСКАЯ ПРОТИВОРЕЧИВОСТb ТЕРМИНОВ ЭСХИЛОВСКОГО МИРООЩУЩЕНИЯ И МУЗЫКАЛbНАЯ ЕГО СТРОЙНОСТb

Пересматривая нашим умственным взором все, что есть у Эсхила на тему о высших существах, мы невольно останавливаемся перед самыми явными противоречиями. И тем не менее общее наше настроение все–таки глубоко религиозно и глубоко морально. Как примирить эти два феномена и как формулировать общий смысл эсхиловского мироощущения?

Остановимся сначала на противоречиях. Это покажет нам, что в конечной формулировке существенное значение должно принадлежать также и бессознательным факторам эсхиловского мироощущения; без этих последних действительно идеи Эсхила распадаются в самых элементарных противоречиях.

Основное значение в мирочувствии Эсхила принадлежит идее Правды, или Справедливости, — ????. Зная о том, что эта Правда бывает у Эсхила причиной безысходного несчастья, мы вправе задать вопрос: есть ли она нечто моральное или же она — аморальна?

Вот что поет хор о падении Трои[240].

367—384:

Удар Зевеса на себе узнали»

Его рука видна на них;

Что им послал он, тем и стали.

Нам говорили, что таких

Богам казнить не подобает.

Святыню кто заветную во прах

Ногой преступной попирает —

Одно нечестье в тех словах.

Судьба детей их — вот урок примерный

За то, что в дерзостных делах

Дышали страстью непомерной,

Кичась богатствами в домах,

О лучшем благе забывая.

Нет, пусть довольство тот найдет.

Страданий тягостных не зная»

Кто мудрость в сердце обретет.

В богатстве нет тому спасенья.

Кто Правды попирал пятой

Алтарь великий в дерзновенье;

Ему конец придет лихой.

Из этого отрывка вполне ясна моральная концепция Правды. Приам и Парид потерпели наказание за свои грехи.

Но иногда неуловимо проскальзывает какая–то черта безразличия в этой Правде, какая–то от века данная железная необходимость; только и остается, что подчиняться ей. Весьма показательна в этом отношении неоднократно находимая у Эсхила метафора с подводными скалами[241].

553—565:

Кто ж нагл, кто дерзок в преступленье,

Средь моря жизни тот скорей

Потерпит кораблекрушенье,

Заслышав страшный треск снастей.

Средь вихря бури и крушенья

Зовет… не слушает никто.

И над отважным в преступленье

Хохочет демон[242], если то

Заметит, видя, как безбожный

В когтях беды, хоть и не ждал

Не ладить с морем. Невозможно

Спастись от правосудья скал:

И гибнет жертвой фурий мщенья;

О нем не будет сожаленья[243].

Так как, по Эсхилу,

467 сл.:

…Не к добру и чрез меру слава, —

но эта чрезмерная слава и счастье вызывают гнев богов,

467—470:

От Зевесовых очей небесный гром падет.

И счастья челн вдруг в море налетает

На камень, скрытый под водой.

Сюда же надо отнести и следующие метафоры.

639—656:

Острый меч справедливо вонзается в грудь;

И такого удара нельзя оттолкнуть,

Если кто, уклоняясь от правды, блуждает,

Благочестия к Зевсу в душе не питает.

Корень правды опору находит всегда,

И судьба в свое время мечи изощряет:

Возвращается в дом дочь убийства, беда,

И кровавой Эринния жертвы желает.

1534:

А правды оружье для казни злой рок

На новое дело опять навостряет,

О новый точит оселок.

Все это заставляет уже иначе оценивать моральное бытие Правды. Этому способствуют и такие малопонятные (если признать абсолютную моральность Правды) выражения, как

461:

Пусть Арея встречает Арей, Правда — Правду, —

ИЛИ

1025—1029:

А если б рок, указанный богами,

Другому року не мешал

Идти свободными путями,

Язык бы наш не поспевал

Все изливать, что сердце ныне чует.

Предполагается, следовательно, возможность двух правд.

Неясен также моральный облик Эринний, Аты, Аласто–ра. В их поступках очень трудно провести границу между возмездием Оресту и самостоятельным причинением зла ему. Скромная и нежная Елена, которая привела Трою к погибели, сравнивается со львенком, которого воспитывали и ласкали люди, пока он рос, и который перерезал однажды скот, «не дожидаясь приглашения к обеду» (717—736). При этом читаем,

735—736:

Рока каким–то жрецом

Божье наслание это

В доме вскормили своем.

Т. е. Ата — тот же львенок, коварный и не помнящий добра. И такая квалификация Аты обычна. Напр.,

764—771:

Преступленье давнишнее часто рождает.[244]

У недобрых проступков другой

Иль сейчас, или после, когда наступает

Для рождения день роковой,

И тот дух несразимый, войне непокорный,

Недоступный всем чувствам святым,

Дерзновенье в чертогах той Пагубы черной,

На родителей видом похожей своим.

Наряду с этим (число примеров можно было бы намного увеличить) встречаем в том же «Агамемноне» мысль о полной солидарности Аты и Зевса.

355—366:

О владыка Зевес и любезная Ночь»

Ты, владычица пышных узоров,

Над твердынями Трои простершая сеть

И покрывшая так, что уже никому.

Ни большому, ни малому, не одолеть

Сети рабства великой —

Все губящего рока той сети.

Слава Зевсу, великому богу гостей,

Совершившему это, — свой лук уж давно

Он рукою нацеливал на Александра,

Чтоб, до срока слетев иль в надзвездную высь,

Не пропала стрела понапрасну.

Здесь Ата вредит людям и — «слава Зевсу»…

То же самое надо сказать о Мойрах и Эринниях. В одних случаях они не причастны к богам и их планам,

350—351:

Совершенно мы чужды бессмертных богов:

Из бессмертных богов ни один

Не бывает участником наших пиров.

367:

Зевес нас общенья лишил своего

В других случаях Зевс сам посылает Эринний,

699—716:

И Алиону на свадьбу —

Горе прямое наслал.

Гнев, о конце промыслитель,

Мщенье такое воздал

За поруганье трапезы

И пред одним очагом

Там пребывавшего Зевса»

Хоть уж и долго потом,

Покарал тех, кто праздновал свадьбу,

Кто тогда «Гименей» громко пел молодым,

В пору было тогда распевать его сватам…

Он забыт, и с напевом иным

Песню слез старый город Приама стенает

И Парида: <0 горе, жених».

Так клянет, да и прежде оплакивал вдоволь

Кровь несчастную граждан своих.

Или

55—59:

Но из вышних один — Аполлон, или Пан,

Или Зевс, — на их крик, на пронзительный стон,

Вещим птицам тем вняв, верным слугам своим,

Хоть и долго спустя,

Он Эряниию шлет на преступных.

Далее одно из самых вопиющих противоречий — это неумолимость Рока и богов (Правда ведь дочь Зевса, Sept. 662) и — отчаянные, исступленные молитвы смертных. Все убеждены,

67—71:

Будь что будет сейчас —

Но конец будет тот, как судьбой решено.

Хоть огня подложи, возлиянья хоть лей,

Орошай хоть слезами, —

Непреклонного гнева ничем не смягчить,

И не станут пылать твои жертвы.

А между тем молится не только хор, всегда у Эсхила благочестивый, не только Ио, Электра и даже Клитемнестра.

973—974:

Зевс, Зевс–вершитель, мне мольбу сверши.

Пекись о том, что должен совершать.

Противоречивы далее взаимные отношения Мойры и Зевса. В «Скованном Прометее» нет ничего сильнее Мойры. Прометей здесь между прочим говорит,

186—192: Знаю, Зевс и упрям, и жесток,

Презирает закон, — но судьбой

Будет сломлена гордость его,

Он жестокое сердце смягчит:

Как союзник к союзнику сам

Он мне первый навстречу пойдет.

В конце же «Евменид» Зевс и Мойра примирены: «Так действуют дружно всевидящий Зевс и Мойра» (Eum. 1045—1046).

Противоречивы представления и о самом Зевсе. Один раз он тиран, как в «Скованном Прометее»,

159—166: Он один,

Дерзкий, гневный, непреклонный,

Всех богов порабощает

И достигнет самовластья.

Если кто–нибудь насильем

Скипетр не вырвет у него.

Другой раз Зевса прославляют как совершеннейшее существо,

174—175: Лишь Зевсу кто хвалу поет

В победных песнях, верой пламенея.

Вполне тот мудрость обретет.

Впрочем, в этом же месте проскальзывает глухая мысль о силе Зевса как единственной причине необходимости смиряться перед ним. Здесь вспоминается поколение старших богов — Урана и Крона.

168—173:

Кто прежде, дерзостью кипя безмерной,

Велик был, — и о нем

И говорить не станут уж наверно.

И тот, кто жил потом,

Погиб уж, встретившись с бойцом сильнее.

Эсхил далее не выпутался еще из противоречия народной веры во взглядах на «обман» и «зависть божества». Клитемнестра так отвечает на вопрос хора, есть ли верные признаки падения Трои,

273: Есть. Как не быть… Коль не обман то бога.

Аналогичная же мысль по этому поводу и у хора,

475—478:

При вести счастливо летает

По городу быстро молва.

Но правда ли это — кто знает.

Иль, может, обман божества…

Еще более странны мысли о «зависти богов». Вступая на пурпуровые ковры, Агамемнон говорит,

946—947:

И пусть, когда вступлю ногами так

На пурпур божеский, меня не сглазит

Издалека завистливое око

Наконец, о самом же главном противоречии — психологической и непсихологической мотивировке поступка, другими словами, о противоречии свободы человека и гнета Судьбы — мы уже имели случай говорить.