2. Политические течения

Мы можем согласиться с теми, кто утверждает, что «со времени борьбы за независимость против Испании история народных масс Латинской Америки не знала столь бурного развития и такого богатства событий, как начиная с 1959 года»[280]. Все периодизации развития социализма в Латинской Америке сходятся в одном: после периода между концам XIX и началом XX века, характеризующегося ростом II Интернационала, анархизма и синдикализма сорелианского толка (главным образом в южных странах континента), начинаются три новых этапа[281].

Первый из них – с начала 20-х до середины 30-х годов – в теоретическом плане представлен работами Хосе Карлоса Мариатеги, а в политическом – потопленным в крови восстанием, организованным под руководством Фарабундо Марти Коммунистической партией Сальвадора в 1932 году[282].

После этого краткого подъема массового движения наступает длительный период застоя (нарушаемого лишь отголосками таких событий, происходящих вне континента, как вторая мировая война), который закончится в 60-е годы победой кубинской революции и появлением «кастроизма» и «геваризма».

Для исследователей вроде Лови, которые делят историю на периоды по весьма формальному принципу, основанному на том, каким образом в каждый данный момент определяется «с позиций прототипа» «природа революции», этап, начавшийся в 60-е годы, должен был привести к возрождению «некоторых идей насилия, присущих раннему коммунизму 20-х годов». В этом смысле Эрнесто Че Гевара мог действительно оказаться «революционным руководителем и мыслителем, который лучше других синтезирует и символизирует этот новый период развития марксизма в Латинской Америке»[283].

На самом же деле в центре теоретических и политических исследований, которые были начаты в 60-е годы и получили отражение в стремлении «латиноамериканизировать» социализм, лежит – ставшая теперь спорной – идея «континентальной революции», самым горячим выразителем которой был Че Гевара, пожертвовавший ради нее своей жизнью. Такой подход к борьбе за социализм, провалившийся постольку, поскольку оказалось невозможным представить Латинскую Америку как единое целое, после 1959 года создал в регионе ситуацию, аналогичную сложившейся в Европе после 1917 года. Этим сравнением мы хотим не только напомнить о начальном этапе процесса распространения социализма, но и о том, что очень скоро он завершился поражением.

Если исключить победу «сандинистов» над Сомосой (и еще пока не раскрытые загадки партизанских войн в Сальвадоре и в Гватемале), то все остальные попытки вооруженных выступлений (городские, сельские или смешанные выступления-«вспышки» или с самого начала связанные с относительно сильными коммунистическими партиями, как, например, венесуэльская) потерпели поражение. Подобных экспериментов с 60-х до середины 70-х годов было немало. Как утверждает Режи Дебре, «революционная волна, поднятая кубинской победой, не обошла на Латиноамериканском континенте почти ни одну страну»[284].

Хотя история этих двух десятилетий очень сложна, все же можно попытаться (весьма приблизительно) разделить ее на периоды. Можно сказать, что в самом начале влияние кубинской революции выражалось больше в симпатиях к ней и не было результатом сознательного решения, разработанного новым центром социалистической власти. Ясно, что импульс, который шел от революции, еще не был четко выражен; он получил отражение в основном в работах Гевары – особенно в его чрезвычайно распространенном руководстве «Партизанская война» – и в двух гаванских декларациях (1960 и 1962 годов), где содержался призыв к революции на континенте и отдавалось предпочтение «вооруженной борьбе» как методу политических действий.

Со временем этот импульс получил активную поддержку Кубы; это привело к возникновению сначала скрытой, а затем и явной оппозиции в отношении латиноамериканских компартий, которые в 1964 году организовали в Гаване общее совещание, хотя всегда с недоверием относились к появлению «кастроизма».

Куба же обращалась к молодым лидерам, которые стали таковыми в результате кризиса национально-демократических движений или расколов коммунистических партий. Эти первые попытки, целью которых было точное повторение кубинской модели и которые носили характер «вспышек» в сельской местности, охватили почли всю центральную и северную часть континента, то есть районы, где казалось возможным повторение опыта военно-политического взаимодействия партизанского «авангарда» городского происхождения с бедными крестьянскими массами. Итак, несмотря на очевидные различия вследствие их разной национальной принадлежности, их объединяет общая линия: партизанские войны в Парагвае в 1960 – 1962 годах; Сандинистский фронт, основанный Карлосом Фонсека Амадором в 1961 году в Никарагуа; движение Уго Бланко (1961 – 1964), к которому присоединится Левореволюционное движение (отколовшееся от Американского народно-революционного союза во главе с Луисом де ла Пуэнте Уседа) и национально-освободительная армия, действовавшие в Перу до 1965 года; Революционные вооруженные силы Турсиоса Лимы, бывшего офицера регулярной армии, а также Революционное движение, руководимое другим молодым военным, Ионом Соуса (испытавшим влияние троцкизма), действовавшее в Гватемале в 1961 – 1963 годах; Революционное движение 14 июня в Доминиканской Республике; менее известные движения начала 60-х годов в Эквадоре и Гондурасе[285].

Ясно, что этим списком не исчерпывается вся совокупность мелких национальных течений, которые пытались добиться успеха, подобного кубинскому, и превратить – как говорили в те дни – «Андские Кордильеры в Сьерра-Маэстру Латинской Америки». К числу значительных выступлений следует отнести также две партизанские войны в сельской местности в Аргентине (одна из них, 1961 года, перонистская в своей основе, другая – 1963 и 1964 годов – была уже частью стратегического плана Гевары), совершенно особую по характеру и ставшую «хронической» партизанскую войну в Колумбии, а также (что особенно важно) самое знаменательное выступление той поры при прямом участии коммунистической партии, имевшее место в Венесуэле между 1962 и 1965 годами и достигшее апогея в 1963 году[286].

К середине 60-х годов с этой первой волной либо было покончено, либо, как в Колумбии, ее развитие остановлено. Спустя годы, оправившись от нанесенного удара, возродится «сандинизм» в Никарагуа, а в Венесуэле лучшие участники партизанской войны используют военное поражение в качестве импульса для политических выступлений организации «Движение к социализму» (MAC), сейчас, может быть, самого зрелого социалистического отряда Латинской Америки[287].

Характерным для этого этапа была скрытая оппозиция коммунистических партий «кастроизму», несмотря на попытки отдельных руководителей, в частности Роднея Арисменди, руководителя Коммунистической партии Уругвая, найти «дипломатический» выход. Арисменди прибег также к самым серьезным теоретическим аргументам, лишь бы не допустить разрыва между коммунистической стратегией (выработанной еще VII конгрессом Коммунистического Интернационала) и новыми импульсами, исходившими от Кубы[288]. Когда в апреле 1967 года после серьезных военно-политических поражений Коммунистическая партия Венесуэлы решила отказаться от ведения партизанской войны и отношения с кубинским руководством были резко порваны, оппозиция коммунистических партий Гаване достигла своего апогея.

Во время этого кризиса (а в действительности как ответ на него) в кубинской столице собирается конгресс Организации латиноамериканской солидарности (ОЛАС), ставшей наиболее открытым и влиятельным орудием «кастроистской» стратегии на континенте. В тот же самый момент Гевара, находясь в Боливии, уже осознал крушение своего плана «латиноамериканской революции». Восьмого октября, когда Гевара был взят боливийскими военными в плен и убит, первый этап экспансии социализма, последовавший за победой на Кубе в 1959 году, был завершен. Теперь ОЛАС уже не могла стать (после того как она почти разорвала связи с коммунистическими партиями, подобно тому как это было с Геварой в Боливии) политической опорой проекта, основные положения которого, вызвавшие резкую критику наиболее «ортодоксальных» партий, были изложены Режи Дебре в его брошюре под заголовком «Революция в революции?», которая была задумана, написана и опубликована в январе 1967 года в Гаване.

Работа Дебре – главное теоретическое исследование этого этапа – означала разрыв с доктринерством партий, выросших под крылышком III Интернационала, хотя, как указывал сам автор несколько лет спустя, в положении, которое больше всего подвергалось нападкам сторонников «ортодоксальности», а именно об авангардизме партизанских выступлений, речь шла лишь о милитаризованной разновидности «партии» в классическом ленинском понимании[289]. На самом деле коммунистические партии раздражали не столько «теоретические отклонения» в том, что касалось отношений между массами и авангардом, сколько восхвалявшийся тогда метод действий, который отвергал обычные формы политической борьбы в пользу «революционной войны», а больше всего прямо высказывавшееся предложение создать новые марксистско-ленинские организации, открыто противостоящие коммунистическим партиям, не принимавшим вооруженной борьбы.

В этом свете задача ОЛАС состояла в координировании в масштабах континента всего связанного с этой альтернативой. Однако организация эта возникла в тот момент, когда политические предпосылки, приведшие к ее основанию, начали рушиться: в период 1966 – 1967 годов создание «геваристами» «одного, двух, трех Вьетнамов» в Латинской Америке не могло завершиться ничем, кроме катастрофы. Это был период не только поражений и физического уничтожения главных участников революционного движения, но и спада массового движения, роста милитаризма, направленного против реформистских гражданских правительств (в 1964 году в Бразилии произошел успешно завершившийся военный переворот, который действительно открыл новый этап в жизни южной части континента), и отчаянного наступления империализма не только в странах Латинской Америки, но и во веем мире: сюда следует отнести и вторжение морских пехотинцев США в Доминиканскую Республику в 1965 году, и эскалацию войны во Вьетнаме, а если обратиться к Африке, то события в бывшем Бельгийском Конго и в Гане.

Одной из форм стратегического ответа на распространение идей кубинской революции была осуществленная Соединенными Штатами при Кеннеди инициатива «Союза ради прогресса» для проведения в жизнь программы крупных инвестиций на социальные нужды и развитие вспомогательных экономических структур с целью улучшения положения в регионе. С политической точки зрения этот проект должен был укрепить здесь позиции гражданских правительств – сторонников развития и политики реформ. Этот план в некоторой степени опирался на доктрину экономического и социального развития Латинской Америки, которую с начала 50-х годов разрабатывала Экономическая комиссия ООН для Латинской Америки (ЭКЛА), и в основном касался того, что в ученых кругах получило название «социологии модернизации». Комиссия адресовалась главным образом к старым национал-реформистским партиям Латинской Америки, партиям, связанным с социал-демократией (например, венесуэльской партии Демократическое действие), и христианско-демократическим партиям, политический вес которых в ту пору возрастал, как показывает пример чилийской Христианско-демократической партии, пришедшей к власти в 1964 году. Убийство Кеннеди ускорит крах проекта, хотя ею практическое осуществление было маловероятным, в частности, и потому, что он не нашел отклика в правящих кругах США, которые не хотели жертвовать своими старыми союзниками ради предполагаемой новой элиты.

Постепенно почти все гражданские правительства, которые должны были служить основой нового альянса между Соединенными Штатами и Латинской Америкой, пали в результате военных переворотов: в 1962 году в Аргентине был смещен Фрондиси (равно как и другой гражданский президент, Илиа, в 1966 году); в 1964 году – Гуларт в Бразилии; в том же году был смещен Пас Эстенсоро в Боливии. А кульминацией стало решение, принятое в 1965 году президентом Джонсоном (что было в лучших традициях политики «большой дубинки»), направить морскую пехоту в Доминиканскую Республику «для защиты порядка».

К концу 60-х годов, таким образом, континент находился в ситуации, весьма отличной от той, которая ожидалась в начале десятилетия: появление милитаризма нового типа (институционального и без каудильо) и провал всех попыток ведения партизанской войны по примеру кубинской. В то же время режим Гаваны после гибели Гевары занялся своими внутренними проблемами (а их было немало), отправив в архив план прямого вмешательства, создавший ему столько трудностей в отношениях с партнерами, которых он предпочитал СССР, и принесший так мало конкретных результатов.

Любопытно, что, несмотря на перечисленные поражения, в 70-е годы будет наблюдаться значительное «оживление» вооруженной борьбы, и, таким образом, в предложенной периодизации обозначится второй этап. Естественно, его характеристики будут отличными от черт предыдущего этапа. Географически его ось сместится с севера на юг континента, то есть в относительно более высокоразвитые страны (Бразилию, Аргентину, Уругвай и Чили), а в силу характера этих обществ методологически изменится и тип организации: новые повстанческие группы (Революционная партия трудящихся – Революционная народная армия и «Монтонерос» в Аргентине, Армия национального освобождения в Бразилии, «Тупамарос» в Уругвае, «Левое революционное движение» – МИР в Чили) будут развивать свою стратегию главным образом применительно к городским условиям. Все они сходятся в том, что налицо подъем массового движения в этих странах – рабочего, студенческого и городской бедноты. Строго говоря, в этот второй период партизанская борьба достигает своей наивысшей точки и характеризуется различными формами проявления народной активности, поскольку социальная мобилизация и апогей этой борьбы (у «Тупамарос» и «Монтанерос», например, она ведется на высоком техническом уровне) совпали с полевением военных в наиболее отсталых странах, таких, как Боливия, Перу, Панама и Эквадор.

В некоторых странах, главным образом в Аргентине (впрочем, и в Бразилии, Мексике, Чили и Уругвае), промышленный рабочий класс – в значительной степени продукт «транснациональной» индустриализации послевоенного периода – по разному относится к этапу требований, характеризуемому как «классовый», как этап оппозиции противной стороне – хозяевам, государству и бюрократическому руководству своих собственных организаций. Однако этим подъемом не сумели воспользоваться коммунистические партии, которые именно здесь потерпели наибольшее поражение: они не смогли придать рабочим конфликтам 70-х годов преобразующий, а не чисто корпоративный характер.

Теперь в отличие от предыдущего периода основу борьбы в значительной степени составляли не столько классические проблемы заработной платы и занятости, сколько «качественные» требования, которые были более глубоко связаны с «положением рабочих» вообще и с контролем над процессом производства на крупных предприятиях. Это была борьба против авторитаризма в обществе, однако в ту пору ей не придали политического направления ни партизанский «авангард», ни марксистские партии, и она вылилась (за исключением, может быть – и то в последний момент, – Бразилии) в классовый корпоративизм, обреченный на изоляцию и поражение. И если партии потерпели поражение, потому что не захотели расстаться со старыми схемами, то новые военно-политические организации разделили аналогичную судьбу, поскольку ориентировались на «катастрофу» – взгляд, который заставлял их видеть «окончательный кризис» системы в том, что на деле было кризисом лишь одной из фаз зависимого капитализма. Начиная с конца 60-х годов в тех странах, где раньше, чем в других частях этого региона, развился капитализм (Аргентина, Уругвай, Чили), открыто начали проявляться симптомы кризиса существующей системы регулирования; он проявился на социальном, культурном и политическом уровнях и поставил в центр спора вопрос о направлении изменений, которые этим обществам неизбежно предстояло претерпеть.

Появление новых форм борьбы рабочих, кульминацией которой были так называемые «кордовские» выступления в Аргентине в 1969 году, совпало с бурно развивавшимся процессом радикализации некоторой части средних слоев, в основном молодежи и студентов. Отзвуки европейских выступлений 1968 года, равно как и проблематика маоистской «культурной революции», оказали прямое воздействие на политические позиции этих поколений молодежи.

Однако не только существованием полемического неомарксизма объясняется подъем движения: другое, абсолютно новое на континенте явление способствовало возникновению той толики «мессианства» и стихийного горения, которые окрасили главным образом партизанские формы борьбы; глубокий идеологический кризис католической церкви, начиная со II Ватиканского собора, через так называемую «теологию освобождения», обратил огромные массы молодежи к идеям революции и социализма. Решающая роль молодежи, требование «качественных» советов на новом этапе борьбы городских масс вкупе с господствовавшими тогда в этой обстановке идеологиями (критический марксизм и революционное христианство) и расплывчатыми идеями «третьего мира» (точкой отсчета здесь может служить обращение Франца Фанона к «проклятьем заклейменным») наделили это движение «основательным» моральным содержанием, а следовательно, склонностью к широкому обобщению «этики убеждения».

Наибольшей силы эта вторая волна, перенесшая борьбу из сельской местности в городские условия и явившаяся производным «геваризма» 60-х годов, достигла на юге континента, особенно в Аргентине и Уругвае. Своего апогея она достигла в Бразилии. Особенно следует отметить движение, руководимое Карлосом Маригелья – бывшим руководящим деятелем коммунистической партии, автором руководства по ведению партизанской борьбы в городских условиях, ставшего «главным пособием» для тысяч борцов; однако очень скоро движение было подавлено. В то же время тот факт, что в Чили укрепление позиций «Левого революционного движения» практически совпало с победой на выборах Сальвадора Альенде, создал впечатление, что в дальнейшем развитии борьбы нет необходимости. Однако это явление распространилось на другие страны: даже там, где политическая структура была традиционно прочной, как, например, в Мексике, ощущались импульсы, порождаемые молодежным бунтом. В 1968 году армия жестоко подавила манифестацию протеста, оставив на площади Тлателолко множество убитых, число которых до сих пор неизвестно. Таким образам, вероятно, нет такой латиноамериканской страны, где на первой или второй фазе революционного движения, вызванного к жизни кубинской революцией, не дали бы о себе знать новые формы борьбы.

Ясно, что названными формами не исчерпывается все многообразие их в те годы. Первая половина 70-х годов характеризуется специфическими политическими действиями, имевшими огромное значение. Их характер (речь идет о странах Юга, где кризис гегемонизма оказался наиболее острым) был двоякого типа: радикализация старых народнических движений; удачное применение некоторыми коммунистическими партиями стратегии оппозиции, провозглашенной VII конгрессом Интернационала. К первому отнесем Аргентину периода возвращения Хуана Перона в 1973 году и Боливию (1970 – 1971), в которой было налицо сочетание выступления рабочих, руководимого синдикалистами, прогрессивного движения военных и народнической традиции революционного национализма. Ко второму – так называемый Широкий фронт в Уругвае – предвыборную коалицию во главе с коммунистами, получившую около 20 процентов голосов на выборах в 1971 году, и, естественно, Народное единство в Чили, которое приходит к власти в 1970 году, победив консерваторов и демохристиан.

Чили начала 70-х годов являет собой кульминацию процесса, с помощью которого «рабочая» партия с успехом осуществляет стратегию фронтов, разработанную VII конгрессом. В этом смысле опыт Народного единства – его победа и последующее поражение – выходит за политические и идеологические границы Латинский Америки. В самом деле, чилийские левые еще со времен своего родоначальника, Луиса Эмилио Рекабаррена, тяготеют к классовому корпоративизму как главной составляющей независимо существующего социализма. Это придание исключительной роли тому, что связано с понятием «рабочий» (структурное происхождение этого явления можно было бы объяснить особенностями формирования рабочего класса в Чили как «изолированной массы»), приведет в результате к установлению самых прочных связей между трудящимися и социалистической культурой, которых континент до той поры не знал.

Открывшаяся таким образом перспектива для автономного с политической точки зрения формирования чилийского рабочего класса станет препятствием на пути проникновения народничества и будет способствовать независимому участию трудящихся во множестве различных фронтов, которые начиная с 1938 года и до выборов Альенде стремились создать в стране новое по характеру политическое равновесие. Однако во всех этих случаях – и наиболее драматическим образом в период между 1970 и 1973 годами – трудность коренилась в ошибочном понимании гегемонии на практике. Партиям чилийских левых никогда не удавалось создать структуры по типу «народных» партий: для них понятие «народный» было обобщением всего связанного с фронтом, понимаемого как дополнение, как «союз классов», в котором последние воспринимались как субъекты, а политические партии как их отражение.

Любопытно, что в обществе, подобном чилийскому, отмеченном очень ранним и глубоким проникновением государства в структуру общества, левые партии отступили, в конце концов, перед узко «социологической» концепцией политики, по которой государство считалось лишь пассивной средой, отражающей интересы групп и социальных категорий. Примером этого служит категорический отказ от возможности преобразования Альенде коалиции партий в режим «прогрессивного цезаризма»: исполнительная власть оказалась во власти хаоса, в плену логики партий и социальных движений; не было возможности заставить считаться с теми ограничениями политических выступлений, которые самостоятельно устанавливает всякая власть.