5. Суд и разделение.

5. Суд и разделение.

«И паки грядущего со славою судити живым и мертвым, его же царствию не будет конца», — гласит символ веры, соединяя и как будто отожествляя пришествие со Славой и суд всеобщий, в качестве двух сторон одного и того же свершения. Подобным же образом соединяет их и Слово Божие: «ибо приидет Сын человеческий во Славе Отца Своего с Ангелами Своими и тогда воздаст каждому по делам его» (Мф. XVI, 27; ср., конечно, XXV, 31-46 и многочисленные другие тексты). Также соединяются и как бы отожествляются воскресение и суд: все, находящиеся во гробах, услышат глас Сына Божия и изыдут сотворившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло в воскресение осуждения» (Ио. V, 29). Поэтому, прежде всего, надлежит понять эту связь суда и пришествия Господа во Славе с всеобщим воскресением в нетлении и славе.

Мы не можем ограничиться здесь лишь одним этим внешним сопоставлением суда и воскресения, как двух отдельных и независимых свершений. Необходимо постигнуть и их внутреннюю и необходимую связь, — тожество явления Славы и Судии во Славе с судом Господним, как эта связь устанавливается в Ветхом, так и Новом Завете.

Иногда, особенно в В. Завете, явление Славы описывается образно, как «престол» и «огонь», «пламень огненный». (Даже и в Мф. XXV, 31 читаем: «когда же приидет Сын Человеческий и все святые ангелы с Ним, тогда сядет на престоле Славы Своей»). Подобные же образы, особенно выразительные, см. в видении прор. Иезекииля: 1, 4-5, и еще более у пр. Даниила: VII, 9 сл., с описанием Страшного Суда (1).

(1) «Видел я, что поставлены были престолы, и воссел Ветхий денми, одеяние на Нем было бело, как снег, и волосы главы Его, как чистая волна, престол Его, как пламя огня, колеса его, как пылающий огнь. Огненная река выходила и проходила пред Ним... вот с облаками небесными шел как бы Сын Человеческий, дошел до Ветхого дня-

481

Надо понять, что Парусия, — пришествие Христа со Славою, т. е. в явлении Духа Святого, есть суд, уже как таковая. Она не может остаться внешней и взаимно индифферентной встречей пришедшего в мир Бога с человеками, при которой человек остается в Своем обособленном состоянии бытия, как был и до нее. Напротив, человек также облекается славой и нетлением, и София тварная становится прозрачной для Софии Божественной. Этим изменяется и самое бытие человека. Эта встреча человека с Богом, его вхождение в область Божественного огня, есть для него не свободная, но неизбежная. Для одних это — пришедшее время набавления («поднимите главы свои» (Лк. XXI, 28), а для других — страха и ужаса: «тогда восплачутся все племена земные, и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великой» (Мф. XXIV, 30). От этой встречи никому нельзя уклониться, ибо она не есть внешняя, но внутренняя. Для многих это есть нежданное и нежеланное изменение их человеческого существа, ибо преображение, свет славы, данной человеку, может оказаться не только просветляющим, но и попаляющим.

Чем является этот огнь, который сжигает плевелы? и как совершается суд? Судия есть Сын Человеческий, Которому Отец дал власть творить этот суд над течи, кого «Он не стыдится называть братией Своей» (Евр. II, 11-12, 17; ср. Пс. LXXXI, 1: «Бог стал посреди богов, среди богов произнес суд»). Об этом суде, который есть и крещение мира огнем, говорит Предтеча Господень. «Он (Христос) будет крестить вас Духом Святым и огнем» (Мф. III, 11; Лк. III, 16, Ио. 1, 5). Это крещение огнем относится не только к Пятидесятнице Сионской, открывающей царство благодати и предначинающей Пятидесятницу мира, царство Славы в Парусии. Оно само и есть Слава, как явление Духа Святого Христос входит в мир явно для всякого человека силою Духа Святого. Парусия есть явленное облечение во Христа Духом Святым всякого человека. Но в этом именно смысле она же есть и суд, причем Христос, как Судия (Ио. V, 27), судит Духом Святым. Облечение во Христа, Который есть Истина и жизнь, совершается Духом Святым животворящим, Который есть Дух Истины. Оно означает внутреннее поставление каждого пред истиной о себе самом,

ми и подведен был к Нему. И Ему дана власть, слава и царство ... владычество Его владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится» (9-10, 13-14). Ср. Ис. LXVI, 16: «ибо вот придет Господь вогне, и колесницы Его, как вихрь, чтобы излить Свой гнев с яростью и крещение Свое с пылающим огнем. Ибо Господь с огнем и мечем Своим произведет суд над всякой плотью». Ср. Пс. IX, 8-9 «Господь пребывает во век, Он приготовил для суда престол Свой, и Он будет судить вселенную по правде».

482

видение себя в истине. И это видение не есть отвлеченное, но жизненное, как попаляющее пламя огня, от света которого нельзя укрыться, ибо все станет явно: «на суд пришел Я в мир сей» (Иo. IX, 39), говорит Господь, «ныне суд миру сему» (XII, 31). Но суд этот совершит Христос через Утешителя: «Он пришел обличить мир о грехе и о правде и о суде... о суде же, что князь мира сего осужден» (XVI, 8-11). Явление Славы Божией в мире есть и явление самой Истины и обессиление, упразднение лжи вместе с властью «отца лжи» (Ио. VIII, 44). Самообман и заблуждение, также, как и прямая ложь, не найдут для себя места в Царстве Истины, и это «обличение» от Духа Истины есть уже само по себе суд. Этот суд силою истины для каждого становится и самосудом, совлечением покровов лжи и самообольщения, прикрывающих пустоту. Воцарение Христа в мире, Царствие Божие, пришедшее в силе, есть Дух Святой, уже вполне, помимо всякого кенозиса, излившийся на всякую плоть. Откровение Христа в Духе Святом имеет в себе превозмогающую силу. Эта сила проявляется как во всеобщем воскресении, так и в изменении мира, с его преображением и прославлением, которое распространяется на всякую плоть. Эта просветляющая и преображающая сила выражается в образе огня. Она есть огонь, конечно, не природный, но «духовный», который имеет проникнуть «духовное» тело и дух. Огнь будущего века есть попаляющий, но и преображающий, просветляющий, увеселяющий. Свет и огнь», — оба определения, применимы и к обоим ипостасям, как Сына («Я есмь свет миру» (Иo. VIII, 12), «кто близ Меня, тот близ огня» (апокриф. ев.), «огонь пришел Я низвести на землю» (Лк. XII, 49), — так и Духа Святого, явившегося в видении огненных языков, с тем различием, что Сын есть «тихий свет Св. Славы», а Дух — пламень огненный.

Все воскресшие тела восстанут нетленными и духоносными. Как же осуществляется эта духовность в отношении к человеческой тварности и к тварной свободе, сохраняет ли здесь силу начало синергизма? Да, сохраняет, и именно через это совершается суд и разделение.

В новом, воскресшем и нетленном состоянии человека не уничтожается, но видоизменяется то его состояние, которое принадлежит ему самому на основании земной жизни и раскрывается или закрепляется за гробом. Нетление и прославление в образе славы ему дается Богом в воскресении, так сказать ex opere operato. Оно входит в жизнь, как превозмогающая сила, высшая действительность, от которой человек уже не может закрыться. Однако, сохраняется определенный образ его восприятия каждым челове-

483

ком, то, чему в таинстве соответствует ex opere operantis. В совмещении этой божественной данности и личного, тварного ее приятия и здесь проявляется синергизм, как божественно-тварное, богочеловеческое бытие в человеке. Состояние нетления и славы, явленная софийность человека, есть нечто, не извне приданное, но изнури проникающее собственную человечность каждого. Подобно тому, как на путях спасения в земной жизни сокровенная жизнь во Христе соединяется с природным человечеством, так и в воскресении всеобщее облечение во Христа Духом святым совершается в связи с собственной тварной человеческой жизнью. Но, конечно, тварная ограниченность здесь уже не ограничивает силы божественного воздействия в явлении Божия образа в человеке. Последний спасается им, однако лишь в связи с теш, что он есть сам. Эти образы спасения различны в зависимости от того, на каком основании он строил. При этом возможно, что сам он спасается, но «как бы из огня», и оказывается раздетым, ибо дело его сгорит.

Суд и разделение состоит в том, что каждый будет поставлен пред своим собственным предвечным образом во Христе, т. е. пред Христом, а в свете этого образа увидит и свою собственную действительность, которая и явится судом при этом сопоставлении. Это и есть Страшный Суд Христов над каждым человеком. При этом суде раскрываются «книги», — силою того ясновидения, которое дается Духом Святым. Сила эта являет человеческую жизнь во всей полноте и связи, в неумолимом свете правды, с неотразимой внутренней убедительностью. Это ясновидение обладает полнотой охвата, оно относится к человеку не только как личному, но и родовому существу. Его жизнь, как и ответственность, обусловлена и связана с судьбами всего человеческого рода, он судим, точнее сам себя судит во Христе, как принадлежащий ко всему человечеству, ко всей истории «всех народов», во всей конкретности всечеловеческого, вселенского бытия. Он постигает это бытие, как жизнь Христова человечества, воспринятую Им в двойном Его естестве (1).

Образы, применяемые к последнему различению, или суду.

(1)       Этой самоочевидности включения всей человеческой жизни в Христову как будто противоречат вопросоответы на Страшном Суде, где и праведники и грешники, каждые по своему, недоумевают об этом, а Христос особо это подтверждает. Однако в данном случае не надо забывать приточный характер этой речи, где в форме вопросоответов лишь подчеркивается эта истина единства всего человечества в человечестве Христовом, как основного самосознания воскресшего человечества. Сознание этой истины и есть основа суда над ним, который происходит не извне, но изнутри, в самосознании каждого человека.

484

и как бы заимствованные из человеческого суда, не должны нас вводить в заблуждение относительно внутреннего, имманентного, характера этого суда, как самоочевидности. Собственное самоопределение каждого в его тварной свободе предстает здесь, как некая самоочевидная действительность, а не приговор только или суд над ним извне, со стороны. Это и значит, что Отец дал Сыну суд творить, ибо и сам Он есть Сын Человеческий, в Его человечности каждый находит самого себя и суд над собой. Этот суд есть, поэтому не трансцендентный, но имманентный. В каждом человеке явственно различается как Христова действительность, так и собственная его недействительность или обнаженность, «небрачная одежда» на брачном пире.

Как явление Христа во Славе совершается Духом Святым, так и присутствие Христа в каждом человеке открывается Им же. Суд есть богоявление миру посланного Отцом Сына в Духе Святом. Воскресение в нетлении и прославлении и есть Страшный Суд, в котором тварь предстает пред лицом Божиим и видит себя в Боге. Ибо образ Божий, данный человеку при его сотворении, есть и суд над человеком в отношении к его подобию, которое есть осуществление этого образа в тварной свободе. «Подобие» же есть книга жизни, раскрытая на суде. Образ Божий явлен будет каждому человеку Духом Святым, как внутренняя правда и суд для жизни тварной. Этот суд Христов есть вместе с тем и наш собственный суд над собою для каждого; это есть видение себя в свете своей собственной правды, того первообраза, который познается человеком в свете его воскресения, озарения Духом Святым. Суд есть суждение самого человека в своем истинном образе над собою же самим в своем «подобии», и, как таковой, он отличается самоубедительностью. А этот подлинный образ для всякого человека есть Христос: «суд же состоит в том, что свет пришел в мир» (Ио. III, 19), «на суд пришел Я в мир сей» (IX, 39). Можно ли не принять этот суд, отвергнуть это онтологическое суждение о себе самом, как несоответственное, неубедительное? Нет, невозможно, потому что судит человека самое его существо, его собственная правда. Есть у св. Исаака Сирина мысль, с нею нам еще не раз придется встретиться (в рассуждении об адском горении), но она применима уже и здесь, то именно о том, что адские муки суть огонь любви к Богу, ее горение жгущее. Она вполне применима и в отношении человека к своему божественному первообразу: сознавая все несоответствие ему в данном состоянии или подобии, человек все-таки узнает в нем самого себя, каким он мог бы и должен бы

485

быть по мысли Божией, и он любит этот свой образ, им он сам себя судит, с ним себя сравнивает, от него внутренне не отступает и не может отступить. Но этот первообраз есть Христос, в Нем каждый сам себя видит и мерит все свое отличие от этого первообраза. Человек не может не любить явленного в себе Христа или, что то же, себя самого, явленного во Христе, — такова человеческая онтология Любовь же есть Дух Святой, Который воспламеняет сердце этой любовью. Но эта любовь, это возгорение Духа, есть и суд над собой самим, видение себя вне себя, в раздоре с собою, т. е. вне Христа и в удалении он Христа, причем мера этого удаления, его ведение определяется Любовью же, Духом Святым. Один и тот же огонь, одна и та же любовь увеселяет и попаляет, мучает и радует. Но суд любви есть и самый страшный суд, более страшный, нежели суд правды и гнева, нежели суд закона, ибо все это в себя включает, но вместе с тем превосходить. Суд этот есть переворот в сердцах людей, в которых Духом Святым в воскресении открывается вечный источник любви ко Христу, вместе с мукой ее неосуществления в минувшей жизни. Нельзя предстоять Христу и видеть Его, не люби Его. В воскресении уже нет места антихристианству, вражде ко Христу, сатанинской ненависти к Нему, так же, как « страху пред Ним, как Судией страшным и грозным во всемогуществе и ярости гнева Его. Господь явится тем же, каким был и на земле, хотя и во Славе: кроткий и смиренный сердцем. Но эта кротость и смирение будут палить сердца любовью к себе и судом своим. Бог — Любовь судит любовью же грехи против любви.

Есть еще и другой суд любви, кроме Богочеловека Христа. Эго есть человеческий суд, поэтому совершенно уже имманентный, — именно пред лицом человеческой ипостаси, исполненной Духа Святого, Марии Духоносицы. Священное молчание, сокрывающее ее присутствие в царстве воскресения, не позволяет нам забвения о силе этого присутствия, в свете любви, от него истекающей. Неотразимость образа Матери-Приснодевы проникает в каждое человеческое сердце силой святой человечности, прозрачной для явления Духа Святого. Лишь сатанинское исступление остается до времени бесчувственным в отношении к Пречистой, которая есть и «бесов многоплачевная язва» (акафист, ик. 2), «ниспадение бесов» (ик. 6). Для всего же человеческого рода Она является живым мостом, соединяющим с ее Сыном и Богом, «приводящим сущих на земли на небо» (там же). Не даром хула на Духа Святого, включающая, конечно, и похуление Пречистой Духоносицы, есть самый жестокий грех, свидетельствующий об особой растленности и оже-

486

сточенности сердца. Этот грех остается, как неисцельная рана и болезнь, и он не простится ни в сей жизни, ни в будущей. Но тень этого греха не обессиливает явления Пресв. Богородицы во Славе, в ее материнской любви и святости. Явление «Рабы Господней» пробуждает в человеках ведение самих себя в своей греховной извращенности и самоутверждении, с чувством раскаяния, Приснодева есть живая совесть в человеке. Сходное, хотя и меньшее значение имеют и образы свв. ангелов и святых, которые окружают Господа в Его славном пришествии и, прежде всего, образ величайшего из рожденных женами, Предтечи Господня, который и на иконе Деисиса, и Страшного Суда занимает ближайшее место к Спасителю, ближе свв. Ангелов, в непосредственной близости к Пресв. Богородице. Все святое человечество Христово, вместе со свв. Ангелами, ставшими ведомыми человеку в загробной жизни, свидетельствует каждому о неправдах пути его, открывает для него книгу греховной его жизни. В этом смысле говорится в Слове Божием о том, что в суде участвуют, прежде всего, свв. апостолы: «в паикибытии, когда сядет Сын Человеческий на престоле Славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых» (Мф. XIX, 28), а также и святые: «разве не знаете, что святые судить будут мир?» (1 Kop. VI, 2), и даже «мы будем судить ангелов» (3), равно, как и ангелы будут судить нас, творя разделение пшеницы от плевел, ибо сказано, что «при кончине века придут ангелы и отделят злых из среды праведных» (Мф. XXII, 49). Обращает внимание и здесь, как и в других подобных случаях, что, наряду с этим прямым свидетельством об участии в суде свв. ангелов и человеков, совершенно умалчивается о Богоматери в ее смирении (и только иконография нарушает это молчание).

Суд и приговор есть акт внутренний, имманентный и личный, совершаемый каждым над собою самим в свете Христовой правды, Духом Святым. Однако этот акт совершается одновременно и в целокупности над всем человечеством, предстоящим пред лицом этого суда правды. Внутренний характер этого суда не делает его субъективным лишь состоянием, напротив, ему свойственна наибольшая объективность и сила божественного свершения. Это свершение выражается на языке символическом, применительно к человеческому разумению, в конкретных образах некоего внешнего события, которое нужно, однако уразумевать по внутреннему смыслу. В таких образах выдержана, прежде всего, приточная речь самого Господа в Мф. XXV, 31-46, а также целый ряд текстов подобного же характера («имеет Господь судить все-

487

ленной»: Д. Ап. XVII, 31, «всем подобает явиться пред судищем Христовым» (2 Kop. V, 10), (ср. Рим. XIV, 10, II, 6; Д. Ап. X, 42; 2 Тим. IV, 1; 1 Петр. IV, 3-5). А в связи с этим ряд образов относится и к воздаянию: так, говорится о дне «гнева и откровения праведного суда от Бога, Который воздаст каждому по делам его» (Римл. II, 4-6), «всем явиться подобает пред судищем Христовым, чтобы принять каждому, что сделал в теле, благое или злое» (2 Kop. V, 10, XI, 15; Гал. VI, 7-9; Иуд. 15; Мф. XII, 36-37; 1  Kop. IV, 5; Римл. II, 16). В иных случаях более наглядно указуется личная ответственность каждого за его жизнь (Лк. XII, 4; Мр. XXV, 14-30; Лк. XII, 47; Римл. II, 11-12). Наконец, в других текстах говорится о разделении плевел от пшеницы и сожжении их, о собирании соблазнов и ввержении их в пещь огненную (Мф. ХIII, 41-50). Все эти образы в их устрашающей трагической серьезности ставят каждого перед ответственностью за свою жизнь. Они говорят о правде Божией в ее неумолимости, хотя она есть и любовь. Но эта любовь относится не к рабам или вещам, но к свободным сынам Божиим, которые имеют быть судимы судом достойным. Однако он для греховного человеческого существа он есть и суд страшный (1).

Как можно понять онтологически этот суд, который выражается в разделении пшеницы от плевел, их сожжении и извержении в печь огненную и тьму кромешную? Прежде всего, эти и подобные образы не могут быть никоим образом поняты в смысле аннигиляции (2), согласно теории условного бессмертия. Воскресение в нетление, в славе не может быть ни ограничено, ни уничтожено тем разделением, которое совершается на суде. Духовная «смерть», или всяческий иной ущерб, пребывают нераздельны с бессмертием: у кого дело сгорит, тот сам спасется, но как бы из огня, согласно слову ап. Павла. Злу и греху нет места в Царствии Божием, но грешники, имеющие образ нетления, в нем пребывают, хотя и несут в себе начало смертной муки, неумирающего червя и неугасимого огня. Это соединение нетления и славы со ввержением во тьму кромешную, суд с двояким его приговором, невместимы в наше разумение, являются одной из «основных антиномий Царства Славы. При этом нельзя уменьшить силы всеобщности этой антиномии. Правда, на приточном языке речи о Страшном Суде это последнее разделение изображается, как относящееся к разным объектам: овцы и козлища, идущие одесную

(1)       Эти образы с особенной силой применяются и в литургических текстах, напр. в службе Мясопустной недели (Триодь Постная)

(2)       См. сопоставления текстов такого характера в нашем очерке «Проблема условного бессмертия» (Путь, № 52, стр. 15-17).

488

и ошую, причем отсюда можно предположить, что все люди разделяются на безгреховных и подвластных греху. Между тем нет совершенно безгреховных («несть человек, иже жив будет и не согрешит»), кроме «Единого Безгрешного», вкупе с Пречистою, как нет и совершенно греховных, в которых не нашлось бы никакого следа добра. В человеческом грехопадении во Адаме мы знаем элементы ошибки, обольщения, заблуждения, которые, хотя и не уничтожают его, но в соответственной мере смягчают. То же самое приложимо и ко всякому отдельному человеку в его тварной ограниченности: при всем различии разных людей в отношении к личной греховности, в ней всегда есть элемент и заблуждения, и ошибки, совершаемой во имя мнимого добра. Чистое зло ради зла, так сказать, зло сатанинское, несвойственно человеку, несущему в себе начала добра. Может в отдельных случаях иметь место и решительное преобладание зла, но самое зло опознается в последнем разделении лишь в соединении, хотя бы даже и в противоборстве со злом. Ад есть в этом смысле функция рая, а зло тень добра, не только вообще в мире, но в частности и в каждом человеке. Из этого следует заключить, что разделение на овец и козлищ, — разумеется, в разной мере, — совершается внутри каждого человека, в котором обнажается его правая и левая сторона. В известной мере все оказываются осуждены, а вместе и оправданы. Осуждение, которое было бы и окончательным извержением во тьму кромешную (небытия), явилось бы и метафизической смертью. Даже для того, чтобы быть отверженным, человек должен в себе иметь силу бытия, т. е. находить опору в данном ему образе Божием. Т. о., суд и его приговор вносят в жизнь каждого человека то антиномическое разделение, которое выражается одновременно в причастности к славе и нетлению и в то же время к горению в огне божественного отвержения, и разница может быть здесь только количественная. Судом совершается в каждом человеке осуждение того, что его заслуживает, как несовместимое со славой. Суд внутренне творится софийностью человека, которая есть онтологическая норма его бытия, и ею обличается собственное его тварное самоопределение, как не соответствующее этой норме Его софийный образ в нетлении и славе есть истинная реальность человека, которая, как таковая, им и опознается. Напротив, то, что казалось для него реальностью в земной жизни, обличается в своей нереальности, призрачности: «спасется как из огня», «одетый остается нагим». К этому онтологическому обличению, которое тем самым есть и метафизическое уничтожение обличаемого, обращение его в призрак, в кош –

489

марное видение, именно и применимы неумолимые слова Священного Писания о смерти, погибели, уничтожении, разрушении, исчезновении. Они относятся не к личному бытию, не к бессмертной жизни каждого, но к ее смертному, призрачному, сгорающему в огне божественном, содержанию. Внутреннее раздвоение человека, разделение в нем смертного и бессмертного, с умиранием, сгоранием в огне тленного, — таков основой факт в жизни воскресения, суд Божий. Этот суд не есть применение каких-либо внешних законов и норм с наказанием за их нарушение, — таков лишь образный, антропоморфический способ выражения мысли, что жизнь бессмертия сообразна божественному, софийному образу человека. Все же, что с ним несообразно, становится уделом тьмы кромешной, т. е. небытия, которое проявляет себя и как минус бытия, как не-сущее в сущем. Это есть «огнь вечный». В свете воскресения нет и не может быть ничего двусмысленного и неясного, недолжное есть и не-сущее, а все сущее есть беспримесное добро. Меч духовный рассекает человека до глубины.

Это частичное небытие, как мрачная тень бытия, изживается как огонь, муки, наказание, погружение в озеро огненное. Такое обращение в небытие, сгорание того, что составляло собственную жизнь человека, является для него метафизическим умиранием, погибелью, горением, вечной мукой, судом правды и видением себя в ее свете. Оно переживается и изживается каждым по своему, сообразно и в меру его недолжного состояния. Эти муки имеют, очевидно, абсолютно индивидуальный характер для каждого. Но нужно еще раз с величайшей силой повторить то, что составляет самое существо суда и бессмертной жизни: «уничтожение» не есть духовная смерть, и оно не простирается на все существо человека (1). Оно есть в нем разделение или, так сказать, духовная ампутация, но не смертная казнь. Иными словами, и это разделение уже предполагает в человеке для самой своей возможности его причастность к вечной жизни, следовательно, ее блаженству, но вместе с тем и адское горение. Соединение в разделении есть непостижная ныне тайна суда и жизни будущего века. Как могут быть соединены в единой жизни радость и печаль, блаженство и мука страшных угрызений совести и позднего раскаяния, лицезрение божественного первообраза творения и мертвого зрака своего собственного (хотя бы и частичного) небытия? Однако спрашиваем

(1) В отдельных случаях эта мысль об уничтожении начала лжи при отделении от субъекта его носителя получает явное выражение Так о поклонившихся зверю и о «любодейце» говорится: «и дым мучения их (или ее) будет восходить (или: восходил) во веки веков» (Откр. XIV, 9-11; XIX, 2-3).

490

себя невольно: да есть ли здесь не логическое только, но и жизненное противоречие? Не требует ли радость блаженства для себя полноты? Таково естественное недоумение, в нас возникающее. И, однако, в данном случае становится явно недостаточна логика нашего теперешнего бытия, с руководством только ее нормами. Полнота может мыслиться не только экстенсивно, в смысле всецелого заполнения сознания, но и интенсивно, качественно, в смысле откровения божественных первообразов. Ад необходимо предполагает ведение рая, утраченного блаженства, как и муки ада, по известному уже нам слову св. Исаака Сирианина, суть муки любви к Богу

При обсуждении этого вопроса возможны некоторые аналогии. Согласно учению Церкви, утверждается действительность Голгофской жертвы не только в самом ее принесении на Голгофе в день Великого Пятка, но и на все времена, и на всех алтарях. Далее, согласно настойчивому учению некоторых св. отцов (особенно блаженного Августина) Христос и ныне страждет в Своём человечестве (1), о чем и Сам Он свидетельствует в вопросоответах на Страшном Суде, причем это соединяется для Него с седением во Славе одесную Отца. Разумеется, такая аналогия не означает приравнения или отожествления жизни Богочеловека и твари, однако на ее основе позволительно заключить, что между небесной славой и земным страданием Христа нет несовместимости и взаимного исключения. В отношении Богоматери еще с большей силой утверждается аналогичная совместимость блаженства небесной славы и земной скорби: «во успении мира не оставила еси». Богоматерь, — в видении ее Покрова, — плачет о мире и в небесной славе, нисходит в него, в «хождении Богородицы по мукам». Далее следует вспомнить, что и на основании учения о Страшном Суде и конечном разделении мы должны или, по крайней мере, можем сделать такое заключение, что удел собственного блаженства праведников оказывается вполне совместим с их скорбью о братиях, подпадших под осуждение, и разумеется, совсем уж недопустима такая мысль (хотя она и непрестанно, к удивлению, допускается), что «праведники» способны себялюбиво и бесчувственно забыть о «грешниках», для них как бы перестающих уже и существовать. Разделение человечества в нем самом есть, во всяком случае, скорбь, хотя она и оказывается совестима с небесным блаженством (иначе ад оказался бы всеобщим, рай же и вообще невозможным).

Таким образом, следует прийти к заключению, что самое

(1) См. мой очерк «Св. Грааль» (Путь).

491

разделение на рай и ад, вечное блаженство и вечные муки, есть внутреннее и относительное. Каждый носит в себе начала того и другого, в меру своей собственной праведности. Поскольку нет человека безгреховного, постольку нет и такого, кто не имел бы в себе и адском горения, хотя бы и в наиболее слабой степени. И, наоборот, нет и того, кому не светил бы в глубине души свет райского сияния, хотя бы в одной только точке или в некоем отдаленном отражении. «Звезда от звезды разнствует во славе», и не только по силе света, но и вследствие разного соотношения его с тенью. Разумеется, такая разность не есть только, так сказать, количественная, но и качественная: ею определяется общий итог жизни, свойство и размер «звезды», а вместе и ее цвет, который является сложным, состоит из соединения и смешения разных его оттенков. При этом может возникнуть и такое недоумение, почему же в Слове Божием говорится о рае и аде, животе и муке вечных, именно в их противопоставлении. Однако этим противопоставлением совсем не устраняется сложность жизненного положения: не говорит ли Господь, что следует отбросить соблазняющее око или руку, причем лучше, «чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело было ввержено в геенну огненную» (Мф. V, 30). Следовательно, может быть разница между телом целостным, неповрежденным, как и лишенным одного из своих членов, причем эта неполнота в данном сравнении соответствует ущербленности духовной. Ад и рай являются, прежде всего, итогом, суммирующим жизнь не только во всей ее полноте и сложности, но и в ее многообразии. Недаром же Господь говорит о многих обителях в доме Отца, причем это, прежде всего, относится к их многообразию. А в это многообразие в качестве его слагаемых может быть включено и различное (1) соеди-

(1) Как будто иная мысль содержится в притче o богатом и Лазаре (Лк. XVI, 19-31), где говорится от лица Авраама что между вами и нами» («лоном Авраама» и «местом мучения») «утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят» (26). Несмотря на эсхатологическую форму, притча эта, выдержанная в тонах бытовой стилизации (почему она и оказалась одной из излюбленных тем для фольклора), содержит свойственную вообще третьему Евангелию социальнуюмораль, посвящена теме о богатстве и бедности, с осуждением первого и возвеличением последней («чадо, вспомни, что ты получил уже доброе при жизни твоей а Лазарь злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь» (25). Загробное состояние богатого и Лазаря к тому же вовсе не есть последнее разделение рая и ала, но соответствует лишь «предварительному» суду и уже по этому одному этим образом нельзя пользоваться для выводов обще-эсхатологического характера. «Великая пропасть» утвержденная между лоном Авраама и местом мучений, приточно выражает различие загробного состояния в соответствии земной жизни, причем само разделение это отнюдь и не так уже непреодолимо, как это явствует из самой воз-

492

нение ада и рая, жизни и смерти, нетления и гибели, в одной и той же человеческой судьбе. Такое соединение есть основной, исходный постулат эсхатологии, хотя мы и не можем осуществить его в конкретном представлении. Однако он необходимо вытекает из самых основ софиологической антропологии, именно из одновременного совмещения в человеке Софии Божественной (первообраза) и тварной («подобия»), Божественной творческой силы и тварной свободы. Этот именно постулат, эту антиномическую мысль, содержит слово св. Исаака Сирина, которую мы и полагаем в основу эсхатологии, как исходное ее положение. Вот это памятное слово:

«Говорю же, что мучимые в геенне поражаются бичом любви. И как горько и жестоко это мучение любви, ибо ощутившие, что они погрешили против любви, терпят мучение, вяще всякого приводящего в страх мучения; печаль, поражающая сердце за грех против любви, страшнее всякого возможного наказания. Неуместна человеку такая мысль, что грешники в геенне лишаются любви Божией. Любовь есть порождение ведения истины, которая (в чем всякий согласен) дается всем вообще. Но любовь силою своею мучит двояко: она мучит грешников, как и здесь случается терпеть от друга, и веселит собою соблюдших долг свой. И вот, по моему рассуждению, таково геенское мучение, — оно есть раскаяние. Души же горних сынов любовь упоявает своими утехами» (1). Но любовь есть Бог, как и ведение истины есть ведение Бога, причем то и другое признается св. отцом одинаково присущим как праведным, так и грешным в жизни воскресения. К содержанию данного постулата нам еще предстоит возвратиться.